Человек в высоком замке - Дик Филип Киндред - Страница 8
- Предыдущая
- 8/55
- Следующая
Их беды – из-за секса, – решила Джулиана. – Еще в тридцатые у них началось… Гитлер забавляется со своей… сестрой, кажется? Или теткой? Или племянницей? Да и его собственные родители были двоюродными братом и сестрой. Они не считают кровосмешение грехом, многие живут со своими матерями. Вот почему у отборных эсэсовских шлюх такие ангельские, жеманные улыбки. Они берегут себя для папочки. Или друг для дружки.
А кого они считают папочкой? Бормана, который, говорят, на ладан дышит? Или Доходягу? Ходят слухи, старина Адольф, разбитый параличом, доживает последние деньки в одном из санаториев Рейха. Сифилис мозга – память о нищей жизни венского люмпена… Черное долгополое пальто, грязное исподнее, ночлежки… Наверное, это месть злорадного Боженьки. Совсем как в немом кино. Злодея искупали в дерьме. Историческая кара за грехи.
И что самое жуткое – вся нынешняя Германия порождена этим сухоточным. Сначала он создал партию, потом – нацию, потом – государство на полпланеты. И не кто-нибудь, а сами нацисты выявили болезнь, поставили диагноз. Шарлатан-травник Морель, пользующий Гитлера патентованными «пилюлями доктора Кестера», раньше лечил венериков. Об этом знает весь мир, и тем не менее любой бред рехнувшегося вождя считается откровением мудреца, страницей Священного Писания. Мало того, что идеи этого придурка заразили весь мир, их, как споры зла, разносят по планетам белокурые арийские пчеломатки. Вот плоды кровосмешения: безумие, слепота, смерть. Брр!» – Джулиана вздрогнула.
– Чарли! – окликнула она хозяина. – Как там мой заказ?
Джулиане было очень одиноко. Она встала, подошла к стойке и уселась около кассы. Никто, кроме молодого итальянца, не обращал на нее внимания. А он прямо-таки глаз не сводил. «Его зовут Джо, – вспомнила она. – А фамилия?»
Вблизи Джулиана увидела, что он не так молод, как показалось вначале. Трудно было угадать возраст – мешала настороженность, с которой он держался, то и дело зачесывая волосы назад жесткими скрюченными пальцами. «В нем есть нечто зловещее, – решила она. – Дыхание смерти». Джулиану это одновременно тревожило и привлекало.
Старший водитель шепнул что-то на ухо итальянцу, и оба уставились на нее.
– Мисс, – произнес старший водитель, и оба напряглись. – Вам известно, что это такое? – Он показал небольшую плоскую коробочку.
– Да, – ответила Джулиана. – Нейлоновые чулки. Их выпускает только картель «ИГ Фарбен», в Нью-Йорке есть филиал. Очень дорогая вещь.
– Монополия – дело хорошее. Надо отдать немцам должное. – Старший водитель положил коробочку перед своим спутником, и тот локтем придвинул ее к Джулиане.
– У вас есть машина? – спросил Джо, прихлебывая кофе. Из кухни послышался голос Чарли – он нес заказ.
– Вы меня не подвезете, а? – Джулиану сверлили темные глаза, и ей стало не по себе. – В мотель или еще куда. Лишь бы переночевать. Подбросите?
– Да, – ответила она. – У меня есть машина. Старый «студебеккер».
Окинув взглядом Джулиану и молодого водителя, повар молча поставил перед ней тарелку.
– Achtung, meine Damen und Herren,[12] – произнес динамик в конце прохода.
Мистер Бэйнс вздрогнул и открыл глаза. Справа в иллюминаторе плыли зелено-коричневая земля и морская синь. Тихий океан. Он понял, что ракетоплан заходит на посадку. Сначала по-немецки, потом по-японски и, наконец, по-английски громкоговоритель попросил пассажиров не курить и не покидать кресел. «Мы приземлимся через восемь минут», – пообещал металлический голос.
Корабль накренился и задрожал – включились тормозные дюзы. Многие пассажиры испуганно вцепились в подлокотники кресел. Бэйнс улыбнулся, вызвав ответную улыбку молодого человека с прилизанными светлыми волосами, сидевшего напротив через проход.
– Sie furchten dass…[13] – заговорил молодой человек, но Бэйнс перебил его по-английски:
– Простите, я не говорю по-немецки. – Поймав вопросительный взгляд попутчика, он повторил то же самое по-немецки.
– Вы не немец? – изумился блондин. Его английский звучал с резким акцентом.
– Я швед, – пояснил Бэйнс.
– Но ведь вы садились в Темпельхофе.
– Да, я был в Германии по делам. Мне приходится бывать в разных странах. Работа такая.
В глазах немца мелькнуло недоверие: как человек, занимающийся международным бизнесом, летающий ракетами «Люфтганзы», может не знать немецкого?
– А чем вы занимаетесь, мистер Бэйнс? – поинтересовался он.
– Пластмассы. Резина. Я имею в виду промышленное сырье, а не готовые изделия. Понимаете?
– В Швеции делают пластмассы? – Вновь недоверие.
– Да, и превосходные. Если дадите адрес, я с удовольствием вышлю вам проспект нашей фирмы. – Бэйнс извлек авторучку и блокнот.
– Ну что вы! Не стоит раздаривать проспекты кому ни попадя. Я не коммерсант, а художник, Алекс Лотце. Не доводилось видеть мои картины? Они выставлялись на Континенте.
– К сожалению, я равнодушен к современной живописи, – сказал Бэйнс. – Мне нравятся довоенные кубисты и абстракционисты. Люблю, когда картина несет глубокий смысл, а не просто изображает натуру.
– Но ведь это – цель искусства, – возразил Лотце. – Примат духа над чувственным восприятием. Абстракционизм – искусство упадка, хаоса, он отражает процессы разложения общества, старой плутократии. Декадентов поддерживали еврейские капиталистические воротилы, опутавшие своими сетями весь мир. Те времена ушли, и живопись стала иной. Искусство не может стоять на месте.
Бэйнс кивнул, глядя в иллюминатор.
– Вам приходилось бывать в Тихоокеании? – спросил Лотце.
– Несколько раз.
– А я лечу впервые. В Сан-Франциско при содействии ведомства доктора Геббельса и японских властей открывается выставка моих работ, так сказать, культурный обмен в целях укрепления дружбы и взаимопонимания. Надо снижать напряженность между Востоком и Западом. А для этого нужно больше общаться, и искусство – один из важнейших факторов…
Бэйнс кивнул. Внизу, за огненным кольцом дюз, показались Сан-Франциско и Залив.
– А где в Сан-Франциско можно поесть? – спросил Лотце. – Для меня заказан номер в «Палас-Отеле», но, мне кажется, в национальных районах лучше кормят. В Чайнатауне, например.
– Да, – подтвердил Бэйнс.
– А цены там не кусаются? А то я почти на мели. У нас очень прижимистое министерство. – Лотце засмеялся.
– Смотря как обменять деньги. У вас, надо полагать, чеки Рейхсбанка? Рекомендую Токийский банк на Самсон-стрит.
– Danke sehr,[14] – поблагодарил Лотце. – А я собирался поменять их в гостинице.
Ракета неслась над самой землей. Бэйнс увидел взлетное поле, ангары, стоянки машин, здание аэровокзала, дома… «Красиво, – подумал он. – Горы и вода, и клочки тумана, уплывающие к Золотым Воротам».
– Что это? – спросил Лотце. – Что за огромное сооружение? Вон там, внизу. Космопорт? Я думал, у японцев нет космических ракет.
Улыбаясь, Бэйнс пояснил:
– Стадион «Золотой Мак». Бейсбольное поле.
– Ну да, они без ума от бейсбола, – усмехнулся Лотце. – А по мне, нет спорта скучнее и бессмысленнее. Взбрело кому-то в голову начать такой…
– Он уже достроен, – раздраженно перебил Бэйнс. – Его таким задумали, открытым с одной стороны. Новый архитектурный стиль. Горожане очень им гордятся.
– Такое впечатление, будто его проектировал еврей, – пробормотал Лотце, глядя вниз.
Бэйнс пристально посмотрел на него. На мгновение он отчетливо ощутил перекос в немецком мозгу. Психический сдвиг. Неужели Лотце действительно так считает? Или просто брякнул первое, что пришло на ум?
– Надеюсь, мы с вами еще встретимся в Сан-Франциско, – сказал Лотце, когда ракета коснулась земли. – Плохо, если рядом нет соотечественника, не с кем поболтать.
– Мы с вами вовсе не соотечественники, – возразил Бэйнс.
12
Внимание, дамы и господа (нем.).
13
Они боятся, что… (нем.)
14
Большое спасибо (нем.).
- Предыдущая
- 8/55
- Следующая