Памятник Дюку
(Повести) - Воинов Александр Исаевич - Страница 5

Я увидел, как озарилось мстительной радостью лицо Северцева и как дрогнули губы Артамонова.

— A-а, Козлов!.. Принимай отделение! — так же весело сказал я, поднявшись ему навстречу. — Все в полном порядочке!

— Да, вижу! — усмехнулся Козлов и задержал взгляд на Северцеве; я понял, что тот ему уже все доложил, в своей интерпретации конечно. — Порядочек полный! — Он вынул платок и долго вытирал красную крепкую шею. — А ну, Березин! — вдруг обратился он ко мне. — Пойдем-ка поговорим по-дружески.

Он вышел из палатки и неторопливым, хозяйским шагом пересек переднюю линейку. Я шел за ним, глядя в его широкую, мускулистую спину, ощущая, как во мне нарастают неприязнь к нему и злость. Ну что ж, поговорим, если хочет!

Отойдя шагов на двадцать, он остановился и подождал, пока я подойду ближе.

Несколько мгновений мы молча мерили друг друга пристальными взглядами, словно боксеры, которые выискивают незащищенное место, куда бы можно было покрепче ударить.

— Ну что же, Березин, — медленно проговорил Козлов, — натворил ты дел!.. Ведь я тебя по-доброму предупреждал! — Его серые глаза сощурились, он смотрел на меня с насмешливым сожалением.

Я поглубже засунул руки в карманы и тоже сощурил глаза: пусть видит, что напал не на пугливого.

— Да, вижу, что ты решил поговорить дружески…

Он словно не понял иронии:

— Я за твою репутацию борюсь, Березин! Как ты низко пал!.. Дошел до того, что Артамонова своим подхалимом сделал.

Я задохнулся — так несправедливо, так бесчестно было то, что он сказал.

— Знаешь, Козлов! — проговорил я, сдерживаясь, чтобы не ударить его. — Попадись только мне, когда я стану лейтенантом!..

— Ну и силен же ты! — Он оглушительно засмеялся, показывая крупные белые зубы, но мне показалось, что смеется он не потому, что ему весело: ему хочется, чтобы кто-то видел, как он берет надо мной верх.

Я быстро оглянулся. За нашим тихим боем следило все отделение. По напряженным лицам бойцов, по тому, как немигающе смотрели их глаза, я понял: сейчас решается нечто гораздо большее, чем победа или поражение одного из нас. Ведь он остается, а я завтра ухожу. И это хорошо понимают все, кто стоит за нами. И Северцев, наверно, уже торжествует…

— Ну и ну! — не переставая смеяться, проговорил Козлов, — насмешил ты меня! — Он сорвал травинку, медленно разорвал ее на мелкие кусочки и бросил их в сторону. — Да знаешь ли ты, с кем связался?! Я тебя, как эту травинку, порву! — Он дунул на ладонь. — Развалил отделение и думаешь, так пройдет?! Я такую тебе удружу характеристику, что старшим сержантом выпустят!..

Я смотрел на Козлова, пораженный силой его злой воли.

— Ну, чего уставился? — проговорил он.

— Скажи, Козлов, — вдруг спросил я, — а за что ты борешься?

— Как за что? За дисциплину!.. За порядок!

— Врешь ты, Козлов!.. Ты печешься только о себе. Рвешься к славе!.. Придумал славу Богатенкова, чтобы говорили о тебе, какой ты прекрасный командир. Пригреваешь доносчика Северцева, потому что он тебе удобен, как старые калоши. Ненавидишь Артамонова из-за того, что он не такой, как тебе хочется!.. Ты всех разделил на черных и белых. И раз навсегда каждому привесил бирку. Нет, Козлов, больше у тебя такой жизни не будет!

Он насмешливо слушал меня, изредка поглядывая в сторону палатки.

— Ну и загнул! — лениво сказал он, когда я, наконец, остановился, чтобы перевести дыхание. — Демагог ты, я вижу, порядочный!.. Но помни, тебе меня не победить!..

— А я уже победил!

— Ты?! — Он удивленно вскинул брови.

— Да, я!.. Я поломал всю твою хитроумную систему… От нее остались одни обломки… И ты сам обломок!.. Понятно, сержант Козлов?.. — Я отсалютовал ему правой рукой, потом повернулся и быстро зашагал к палатке, оставив его в глубокой растерянности.

— Березин! Стой-ка! — крикнул он, но я отмахнулся и пошел еще быстрее.

И это мое движение вдруг вызвало ответную реакцию у отделения. Северцев тут же скрылся. Меншуткин шепнул что-то на ухо Артамонову, который выжидательно следил за моим приближением. Богатенков шагнул в глубину палатки, словно там у него выискалось какое-то срочное дело. Киселев, морща лоб, с нескрываемым любопытством поглядывал то на Козлова, то на меня.

Конечно, о том, что произошло между нами, я никому не сказал ни слова. Я даже не доложил об этом Корневу. «Пусть Козлов ходит, жалуется, — думал я, — а я пойду, когда вызовут».

На вечерней поверке мы с Козловым стояли рядом, а после отбоя ко сну он куда-то исчез. Спать он должен был на месте ушедшего в наряд Артамонова. А я последнюю ночь в лагере лежал на своем жестком топчане, прислушивался к тихим шагам дежурных на передней линейке и думал о том, что завтра я покину этих ребят. Меня тревожили сложные чувства. В этой маленькой, затерявшейся среди огромного лагеря палатке я оставлял что-то очень для себя важное и дорогое… Когда Козлов вернулся в палатку, я так и не увидел. Может быть, он и совсем здесь не ночевал, потому что утром, во время подъема, его не было.

Прощаясь, я пожал шесть шершавых рук и последнему протянул руку Северцеву.

— Будь человеком! — сказал я ему.

Он холодно ответил на мое пожатие и провожать меня не вышел. Я пожалел, что нет Артамонова, он был в наряде. Ну что ж! Может быть, напишет…

Через полчаса наш курсантский взвод вышел из лагеря…

В училище нам объявили характеристики.

Первая часть характеристики была составлена лейтенантом Корневым и состояла из раз и навсегда вытесанных формулировок: «Выдержан, художественную литературу читает, по специальности подготовлен…» и тому подобное; а вот заключительная часть, вписанная чуть выше подписи лейтенанта кудрявым канцелярским почерком, уже отражала индивидуальные особенности автора: «Курсант Березин плохо овладел командными навыками, морально неустойчив, любит подхалимаж, не обладает достоинствами командира».

Второпях автор приписки не обратил внимания на то, что сочиненная им заключительная часть полностью противоречит началу…

Да, в ту ночь Козлов работал, не гулял. Долго, наверно, копался в бумагах лейтенанта Корнева, пока в пачке характеристик не нашел ту, которую искал. И психологом он оказался неплохим. Учел, что начальство любит читать лишь заключительные строки…

Всю зиму я ходил в «не оправдавших доверия», и докладчики старательно склоняли и спрягали мое имя в обойме самых отрицательных примеров.

А потом время взяло свое…

Ах, Козлов, Козлов! Здорово же тебе повезло, что наши пути разошлись.

Временами мне кажется, я слышу твой барственный, с хрипотцой голос:

— Ну, Березин, рассказывай, как ты там орудуешь. Научился уму-разуму? Помнишь, как я за тебя боролся? Мыслить, Березин, нужно по-государственному. Демагогов и пустозвонов нынче народ не терпит. Так-то вот!..

Я командир! На мне ладно пригнанная шинель, и наконец я имею право носить ее без ремня. Да, носить без ремня!

Исполнилась моя затаенная мечта!

Но самое большое волнение охватило меня, когда я предстал перед строем курсантов и командир роты Андрей Федорович Попов громко, торжественно произнес:

— Товарищи курсанты! Командиром вашего взвода назначается лейтенант Березин. Приказываю ему подчиняться!.. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Товарищ лейтенант, принимайте командование!

Я стоял лицом к людям, чуть позади Попова, и чувствовал на себе внимательные, испытующие взгляды. Теперь я надолго входил в жизнь тридцати курсантов, с каждым из них будет связана и частица моей судьбы.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, стараясь держаться молодцевато и уверенно, всеми силами подавляя в себе предательскую робость.

В потолок и стены ударил дружный залп:

— Дра-сс!..

Знали бы эти ребята, какой разговор происходил только что между мной и командиром роты за плотно закрытой дверью канцелярии.