Единственный свидетель
(Юмористические рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич - Страница 33

О чем говорил Боровков пешкинским колхозникам, какие мысли проповедовал? Мысль собственно была одна: для того чтобы колхоз имел хорошие урожаи, надо изучать агротехнический опыт передовиков. Оспаривать, а тем более доказывать эту известную всем истину никому не пришло бы в голову. Но Боровков доказывал! Он даже спорил с другим, воображаемым Боровковым, усомнившимся, по-видимому, в том, что дважды два — четыре, выдвигал доводы «за» и контрдоводы «против».

— Надо изучать опыт передовых колхозов! — убеждал пешкинских колхозников Боровков. — Надо изучать, товарищи!

Сделав многозначительную паузу, он повторил:

— Нужно раз и навсегда запомнить, что изучать опыт передовых колхозов просто необходимо. Не-об-хо-ди-мо, товарищи!..

Снова пауза, еще более многозначительная. И опять:

— Мы обязаны знать наших передовиков. Обязаны, товарищи! Не следует забывать, что если мы будем их забывать, то изучить опыт передовых как следует мы не сможем. Не сможем, товарищи!..

…Первым не выдержал старик колхозник, сидевший на передней лавке.

Сначала он слушал Боровкова внимательно, ловя каждое его слово, потом стал исподтишка зевать, деликатно прикрывая рот темной, сморщенной ладонью; потом несколько раз зевнул уже открыто, громко, с жалобным причмокиванием; потом его голубые выцветшие глазки потускнели и покрылись белесой дымкой, как у только что зарезанного петуха. Бедный дед уронил на пол свою клюшку, опустил голову на грудь и тонко засвистел носом. Его растолкали. Он выпрямился, поерзал на лавке, громко сказал: «Извиняйте, проштрафился», — и снова устремил на Боровкова напряженный, кроткий, мученический взгляд.

Вскоре в заднем ряду дурным голосом закричал ребенок. Мать заторопилась с ним к выходу, и кто-то не без ехидства произнес на весь читальный зал:

— Иди, Дарья! Правильно! Разве может дите выдержать!..

Боровков понял, что ему пора «закрывать кран». Он сделал грациозный словесный пируэт, еще раз напомнил пешкинским колхозникам, что они должны не забывать про «необходимость изучения», и сел.

Бригадир-председатель предложил задавать вопросы.

Сейчас же поднялся здоровенный парень в клетчатой рубашке, с копной золотистых волос на давно не стриженной голове.

— Кто это? — шепотом спросил Максим Кондратьевич у бригадира.

— Еремкин, тракторист, комсомолец, — тоже шепотом ответил бригадир и громко произнес: — Давай вопрос, Еремкин!

— У меня вопрос такой, — сказал Еремкин. — В Зауралье, я слыхал, есть колхозник Мальцев, Герой Социалистического Труда. У него выработана своя агротехника, проверена на полях. Не можете ли вы, товарищ Боровков, рассказать, в чем там у Мальцева собака зарыта? Разъясните по силе возможности…

Максим Кондратьевич о зауральском Мальцеве мельком слышал, что-то когда-то читал, однако толком ничего не знал. Но нельзя же так прямо и выложить: «Не знаю, извините!» Авторитет областного работника не позволяет.

Нахмурив лоб, Боровков сказал:

— Вопрос товарища Еремкина лишний раз убеждает меня в том, как необходимо изучать опыт передовиков, товарищи! Ведь о работах Мальцева писали. Значит, надо читать, товарищи! Нужно раз и навсегда запомнить, что без чтения сельскохозяйственной литературы мы не сможем изучать опыт передовых. Не сможем, товарищи!

Кран был снова открыт…

— Есть еще вопросы? — устало спросил бригадир-председатель, когда Максим Кондратьевич кончил отвечать Еремкину.

— Есть вопрос! — раздался в заднем ряду звонкий женский голос. — Почему в «Волне революции», у Баранникова, урожаи вдвое выше наших? Земли-то одинаковые — что у них, что у нас! Пусть товарищ из области объяснит!

Глаза у «товарища из области» беспокойно забегали. Баранников — видный передовик в области, о нем даже секретарь обкома говорил на пленуме. Но что он там делает у себя, в «Волне революции»?!

Максим Кондратьевич медленно, чтобы выиграть время, поднялся. Вся надежда была на то, что кран будет действовать автоматически. Но, увы, кран открылся, а вода не полилась. Изо рта Боровкова вылетали неопределенные звуки, напоминавшие именно то странное бормотание, какое издает водопроводный кран, когда в трубах нет воды. По рядам прошел смешок.

И в этот страшный миг Максим Кондратьевич увидел своего шофера. Тот стоял в дверях и делал какие-то знаки. Чувство благодарности к деликатному, находчивому Пологаеву теплой волной залило грудь Максима Кондратьевича. Выход был найден.

— Я бы, товарищи, с удовольствием ответил на вопрос гражданки, — сказал Боровков уже с обычной грацией, — но вон шофер не разрешает. Время позднее, надо ехать, товарищи! Вопрос о Баранникове большой, ответить на него надо подробненько, не наспех… Так что… в следующий раз, товарищи!..

Максим Кондратьевич хотел было пожать на прощанье руку бригадиру-председателю и уже протянул ему свою пухлую ладошку, как вдруг произошло необъяснимое: Пологаев попросил слова. Оторопев, Боровков опустился на стул.

Выйдя к столу, Пологаев снял фуражку, расправил усы и сказал:

— Дорога тут мне хорошо знакома, пусть товарищ уполномоченный не беспокоится, довезу быстро. А на вопрос гражданки надо ответить…

И, вытащив из кармана тужурки пухлый блокнот, шофер стал рассказывать пешкинцам про славные дела Баранникова из. «Волны революции». Говорил он просто, легко, со знанием дела, что называется по существу.

Зал одобрительно гудел. Вопросы посыпались горохом. Пологаев отвечал. Даже дед с клюшкой приободрился и попросил рассказать про «баранниковский сад»: «Говорят, там „белый налив“ не яблоко — арбуз!..» Пологаев, заглянул в блокнот, рассказал и про сад.

Максим Кондратьевич, синий от злости, толкнул коленкой под столом бригадира-председателя. Тот встал и сказал, что время действительно позднее, так что, к сожалению, пора кончать. Комсомолец Еремкин с места дерзко выкрикнул:

— Предлагаю объявить благодарность товарищу областному руководителю… (тут Еремкин сделал паузу) автомашины за интересное сообщение!

Грохнули аплодисменты.

…По проселку Максим Кондратьевич и Пологаев ехали молча, и лишь когда машина выскочила на шоссе, Боровков, сердито сопя, сказал:

— Послушайте, где это вы так… насобачились?

— Много приходилось возить разных товарищей уполномоченных по колхозам, — не оборачиваясь, ответил шофер, — а я имею интерес к сельскому хозяйству. И с народом люблю поговорить. Так вот и набрался…

…На следующий день Максим Кондратьевич принес в учреждение, посылавшее его в поездку по колхозам, свой аккуратно перепечатанный доклад.

Сотрудник взял пухлую рукопись и вежливо осведомился:

— Как съездили, Максим Кондратьевич?

— Ничего в общем!

— Пришлось мозги вправлять?

— Пришлось, — вздохнув, сказал Максим Кондратьевич. — Была накачка! Крепенько досталось… кое-кому!.. Ох, крепенько!..

1953

Жалобно взвизгнув, отворилась входная дверь, и в клубах морозного пара на пороге грязноватой станционной комнаты, гордо именуемой «залом ожидания», появился молодой парень с багровым от мороза лицом, одетый в крепкий овчинный полушубок и в старые аккуратно подшитые валенки.

Парень бегло взглянул на немногочисленных пассажиров, сидевших на лавках, подошел к буфетной стойке и, поставив на пол между ног свой фанерный чемодан, солидно поздоровался за руку с толстощеким и усатым буфетчиком, похожим на пожилого важного кота.

— Куда это ты собрался, Тимофей? — спросил буфетчик, глядя на парня сонными, темными, как вода в торфяном болотце, глазками.

— В область! — ответил тот хриплым тенором, — застыл, пока доехал. Мороз — жуть! Налей-ка на дорожку — согреться, Василий Степаныч!..

Буфетчик нацедил в чайный стакан водки, налитый до половины стакан поставил на тарелку, положил туда же ломоть хлеба и кусок копченой селедки и подал парню.

Тимофей одним большим жадным глотком выпил водку, аппетитно крякнул и стал медленно разжевывать жесткую селедочную плоть.