Час казни - Ренни Гордон - Страница 30

Сквозь грохот исповедник не слышал ответных выстрелов, и, судя по всему, часть вражеских стрелков все-таки попряталась. Боец с ребенком на руках пару раз споткнулся на бегу и чуть не упал. С замиранием сердца Деван думал, что он шатается от все новых и новых ранений. Но вот мужчине каким-то чудом удалось добежать до баррикады. К нему сразу спрыгнуло человек шесть, а сверху протянулось множество рук. Через мгновение и храбрец, и ребенок исчезли за горой обломков…

Боевые братья расступились, пропуская Девана к раненому бойцу. Тот умирал. Бронежилет, истерзанный пулями, был насквозь пропитан кровью. Исповедник приложил свой серебряный медальон с изображением Императора ко лбу и губам мужчины. Кто-то осторожно взял из холодеющих рук ребенка. Мальчик застонал.

– Он жив! – удивленно прошептал кто-то.

– Отнесите ребенка в лазарет! – приказал Деван. – О нем позаботятся наши блаженные сестры.

– Это знамение! – воскликнул один из старейшин Боевого Братства, облаченный в украшенную красно-золотой бахромой тунику. Ритуальные рубцы на бледном лице выдавали в нем приверженца фанатичной секты Искупителей, существовавшей в лоне Экклезиархии. – Сначала Император послал нам вождя-исповедника, возглавившего оборону нашей святыни! А сейчас он посылает нам новое знамение! Император помнит о нас!

Остальные подхватили крик старейшины, и скоро со всех сторон стали доноситься ликующие возгласы верующих. Деван шел среди своей паствы, разделяя ее радость. Он подбадривал окружающих, укрепляя их в благочестии и стойкости. Вежливо, но решительно он отказывался от пищи и воды, которые ему предлагали. Он прекрасно знал, как мало осталось продовольствия: многие защитники собора уже много дней не ели досыта. Деван благословлял бойцов и оружие. Он присел помолиться вместе с боевым братом, который занял свой пост у пулемета еще в самом начале осады и даже после ранения пожелал остаться на передовой. Жить мужчине оставалось недолго. Из-под его бинтов доносился тошнотворный запах пораженного гангреной гниющего мяса, но другого такого меткого стрелка у исповедника не было. Деван молча согласился с невысказанным, но очевидным желанием солдата умереть в бою, а не среди раненых и больных в лазарете собора.

Как и пристало проповеднику и верному слуге Императора, Деван старался являть собой образец набожности и благочестия, но голос возродившегося в нем боевого офицера нашептывал ему, что все эти жертвы напрасны.

«Хорошенькое знамение! Напрасно погибли два здоровых и сильных бойца! Ради чего? Ради мальчишки, который все равно умрет! Даже если он не умрет от ран, он все равно погибнет вместе со всеми через несколько дней. Ну и что же это за чудо? Не лучше ли дать знак о том, что Империум, который должен нас защищать, о нас не забыл?!»

Тряхнув головой, Деван отогнал кощунственные мысли. Именно маловерие заставило почти все население Белатиса отвернуться от божественного света и отдаться мраку коварных сил варпа!

– Отец исповедник!..

Обрадовавшись возможности не думать больше о страшных вещах, Деван повернулся к юноше-писарю. Тот явно чувствовал себя неловко перед великим священником и могучим воином. Впрочем, сам Деван по-прежнему не мог привыкнуть к тому, что внушает защитникам храма восхищение и даже благоговейный страх.

Деван сомневался даже в том, что имеет право носить титул исповедника, пожалованный ему внушительным командиром Адептус Арбитрес Бизантаном. Офицер следил за подготовкой к эвакуации своих людей и лично распорядился оставить Боевому Братству оружие, боеприпасы и провиант. Он сразу понял, чего стоит этот проповедник.

– Офицер Имперской Гвардии стал святым отцом… – задумчиво пробормотал Бизантан. – Человек с вашими способностями очень пригодился бы при обороне наших казарм за рекой. С нами вы точно так же выполняли бы свой долг перед Императором, а потом мы нашли бы вам место в эвакуационном челноке…

– Мое место с моей паствой, – ответил Деван. – Я привел ее сюда и не могу ее здесь бросить. Если эти люди останутся, я останусь с ними.

Бизантан кивнул, одобряя самоотверженность проповедника и явно сожалея о неизбежной потере такого способного и храброго слуги Императора. Развернувшись было, чтобы уйти, Бизантан помедлил и снова шагнул к Девану.

– Простой проповедник не может командовать Боевым Братством. Устав Веры Воинствующей Церкви гласит, что подразделениями Экклезиархии может командовать лицо в сане не ниже исповедника. Ваш кардинал уже на одном из транспортов. Выходит, я здесь самый старший по званию.

Огромного роста арбитр на секунду замолчал и положил на плечо проповедника руку в тяжелой бронированной перчатке.

– Верой и правдой служи Императору, брат исповедник Деван. Мы будем за тебя молиться!

Ошеломленный Деван прирос к полу, а командир арбитров отдал ему честь и зашагал к челноку. У самого трапа Бизантан обернулся. Каким-то чудом Деван разобрал сквозь рев двигателей его прощальные слова:

– Вы выполняете свой долг, а я – свой. Сейчас наши дороги расходятся, но, клянусь, придет день, когда я жестоко отомщу за всех возлюбленных чад Императора, погибших в этом мире!

– Отец исповедник! – робко позвал юноша.

Деван очнулся от воспоминаний:

– Скажи брату архидьякону, что атака еретиков отбита. Он может продолжать эвакуацию братии.

Молодой писарь кивнул и поспешил удалиться, радуясь возможности покинуть баррикады и вернуться в безопасный внутренний двор, где его братья ожидали прибытия последней группы эвакуационных челноков. Около сотни писарей упаковывали бесценные реликвии и громадный архив, представлявший полную повесть о торжестве истинной веры на Белатисе. Собрание являло собой хронику существования этого мира в составе Империума Человечества на протяжении многих тысячелетий. Самым древним и ценным документам было более десяти тысяч лет. Они появились в те времена, когда Белатис только вошел в состав Империума. Скоро планета погибнет вместе со всем населением. Но благодаря труду писцов о нем сохранится память, запечатленная в свитках и документах, пусть даже и спрятанных в недрах какой-нибудь имперской библиотеки в одном из миров-святилищ вечного Империума Человечества.

Вместе с архивами и реликвиями обреченный мир должны были покинуть сотни чинов Экклезиархии, начиная с кардинала и заканчивая последними писарями и архивариусами. Многие из тех, кто долго служил при соборе, решили остаться, но улететь захотели еще больше. Как человек, Иоганн Деван мог злиться на тех, кто бросает на произвол судьбы Белатис и его народ. Как проповедник – а теперь и исповедник, – он никого не осуждал, вспоминая прощальные слова командира арбитров:

– Они выполняют свой долг, а я – свой. Но все мы служим Императору так, как он положил каждому из нас.

– Пойдемте же! Надо идти! Последний челнок улетает! Сам архидьякон велел вам в него садиться!

Испуганный голос послушника вывел Парцелия Собека из неглубокого транса. Особое чутье давно предупредило его о приближении мальчика. Острый слух астропата уловил и его быстрые шаги, гулко отдававшиеся в необычно пустых коридорах, и уже ставшие привычными звуки боя, доносившиеся с улицы. Но ментальным взором он видел страшный хаос, царящий в Мадине..Собек гнал от себя возникающие образы, опасаясь, что волны паники и страха, обуявших население обреченного Белатиса, захлестнут и испепелят его разум.

– Я уже говорил с архидьяконом, Лито. Ему известно, что я пожелал остаться на Белатисе. – С этими словами Парцелий поднял невидящие глаза на испуганного мальчика и подарил ему одну из своих редких улыбок. – Я прожил в этом мире шестьдесят восемь лет. Вот этими слепыми глазами я повидал множество миров, и живу я так долго, что уже почти не помню, где родился. Я верой и правдой служил Императору, но теперь я стар и очень устал. Оставь меня, Лито. Скоро я увижу божественное сияние Императора…

Мальчик мялся в дверях, не решаясь уйти. С улицы донеслись новые выстрелы. Во дворе заработали мощные двигатели.