Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина - Страница 48

Пугает, но ее белое лицо, обращенное ко мне, пугает больше.

Мама встает, жестикулирует, объясняет. И заслоняет, говорит, мне, а он психует окончательно и стул через пол кабинета под мой крик летит слишком медленно…

— И ты понимаешь извинились тогда перед ним, он оказался прав, — я говорю с ненавистью, которая полыхает даже спустя столько лет, — а у мамы выкидыш случился. Она за меня испугалась. У них с па больше детей не было. Эта, как он, но и другая, больше злобы, проклятья, но она мне…

— Напомнила?

— Да, — я выдыхаю…

Легко, и запах дыма с холодным парфюмом въедается в кожу, вытесняет застарелый страх, прогоняет сегодняшний.

Дает снова дышать.

— Извини, — Кирилл Александрович говорит тихо и сжимает слишком крепко, кладя подбородок на мою макушку, — я должен был позвонить.

Киваю.

И, наверное, это абсурдно.

Мы никто и ничего не должны, но позвонить и предупредить он должен, а я должна рассказать именно ему самое личное и плохое, чтобы стало легче, отпустило.

— У нее сын умер, шесть лет, мы… не смогли, не лучшая история, — невеселая усмешка ощущается в голосе, и вопросов я не задаю, — давай без подробностей…

И без подробностей молча соглашаюсь.

— Шаг, поворот, шаг… нет, я так не могу! — Лёнька одергивает руки.

Запускает их в растрепанные волосы, лохматя еще больше, пятится с видом обреченного и глядит сердито.

Обвиняюще.

И я, дыша как загнанная лошадь, впиваюсь пальцами в свою же талию, сверлю взглядом великого танцора и раздражение безрезультатно пытаюсь задавить.

Кто сказал, что танго сближает?!

— Вопрос: кто над кем издевается, Данька?!

— Ты надо мной, — отвечаю с яростной любезностью и поворачиваюсь за ним следом, ибо взглядом прожигать надо без отрыва.

— У тебя всего две ноги, как в них можно запутаться?!

— Легко?! — я предполагаю с нескрываемой издевкой.

Достал.

И я хочу спать до звона в ушах и черноты перед глазами, а не разучивать шаги и очо, следя за плечами, которые поворачиваются первыми и держатся параллельно плечам партнера.

Ведь я всегда должна оставаться в его объятьях.

— Ты путаешь ноги, ты не держишь постуру, ты не тянешь носок, — Лёнька, пыша гневном, отчитывает и пальцы для наглядности моих минусов загибает, — спотыкаешься, мы из-за тебя чуть ли три раза не упали и ты… ты деревянная, Данька!

Чего?!

Я — деревянная?!

От захлестнувшего возмущения слова не находятся, и усталость с сонливостью после бессонной и бегательной ночи дежурства отступают.

Ла-а-адно, Леонид Аркадьевич.

Сам напросился, и я забуду, что обещала тебе подобными непотребствами не заниматься. Нужная композиция отыскивается быстро, и, не отводя глаз от Лёньки, я ее включаю и пульт на пол кладу, толкаю мыском босоножки к стене.

Делаю шаг вперед…

И черный шелк юбки соскальзывает по ногам, она мешает.

Шорты, пусть и короткие, подходят больше, и топ, на который Лёня пробурчал, что и приличней можно одеваться, меня сейчас устраивает как никогда.

Так… интересней.

Свободней, и резинку с волос я тоже стягиваю, давая черным прядем рассыпаться по спине. Улыбаюсь с вызовом, что застыл и в глазах, в каждом движении, в кончиках пальцах, которые скользят по коже.

Обещанием.

Откровенным.

И губы Лёньки гневно поджимаются в узкую линию.

Конечно, я несерьезна, злю его и совсем не думаю, что среда уже скоро. Среда и губернаторский бал, который устраивается за неделю до Дня города.

Бал в самом настоящем дворце.

С приглашениями, что, безусловно, именные, с вензелями и золотыми вдавлениями.

Вычурные.

И Марта Петровна в четверг нанесла визит вежливости, положила на кофейный столик в гостиной два приглашения. И, сидя по-королевски, скрестив лишь щиколотки, она отставила демитассе и невзначай с улыбкой сказала:

— В этом году танго, и я бы хотела увидеть вас среди танцующих пар. Вы ведь оба умеете танцевать, правда, Даша?

Правда.

Лёнька на бальные танцы ходил с пяти лет, выигрывал какие-то награды и выступал на международных конкурсах. Не всем, как звеняще улыбалась Марта Петровна, мальчикам играть в футбол.

— Правда, Марта Петровна, — улыбку из себя я выпихнула.

И очередной ложью карму себе подпортила.

Я танцевала танго только со слов Лёньки и только для его матери. Мои нечаянно брошенные при ней слова про занятия танцами нужно было как-то объяснять, а признать, что три года я потратила на стриппластику, Леонид Аркадьевич не мог.

Танго благородней и достойней.

Приличней.

Стриппластикой же хорошие девочки не занимаются.

Мерзкая пошлятина, как презрительно скривился Лёня, оборвав музыку и танец.

Наша первая ссора и мой сюрприз, на который я убила месяц. Сюрприз вышел, и Лёнька из спальни тоже. Остались только его слова, что приватные танцы подобного содержания не для него и видеть, как его девушка опускается до уровня… не пойми кого, он больше не хочет.

В первый и последний раз такое.

И я уступила, пообещала и… я прогибаюсь в спине, провожу рукой и раздвигать так ноги, пожалуй, действительно неприлично.

Но легко, а с приличиями у меня все равно последнее время проблемы, поэтому перекатиться по нагретому солнцем паркету, выгнуться и плавно подняться.

Приблизиться под финальные секунды к Лёньке, но… пальцем по своей щеке он провести не дает. Дергается и руку перехватывает, и отвращение в его глазах мою победную — и кто здесь деревянный?! — улыбку стирает.

Перегиб.

— Ты… ты… — Лёнька багровеет, губы у него подрагивают, срывается от ярости голос, — ты ведешь себя, как шлюха. И выглядишь так же.

Хлестко.

И пощечина была бы не так болезненна, слова же бьют сильней.

До одеревенело прямой спины, плавно опущенной руки и маски вместо лица, когда Лёнька смотрит сквозь меня, подхватывает ключи с айфоном и уходит.

Дверь танцзала ударяется, и я опускаюсь на паркет.

Помирились.

Дали второй шанс и ошибок прошлых не повторили, начали все сначала… как прошептал Лёнька на набережной в третьем часу ночи.

Ибо слишком длинный день и откровенности с Лавровым закончились прогулкой с Лёней. Сусликов Алла Ильинична тогда привела вовремя, и никаких ошибок, что навязчивыми образами крутились в голове, совершенно не было.

И разговор больше никаких не было.

Кирилл Александрович враз стал очень занят и формален, отстранен, сух, далек… и такси мне он вызвал подчеркнуто вежливо, оплатил и доброй ночи пожелал.

Я же пожелала ему провалиться сквозь землю.

Мысленно.

Потому что это уже есть настоящая болезнь, а болезни, как известно, лечат, поэтому черный внедорожник Лёньки во дворе заставил выдохнуть почти с облегченьем.

И, помешкав пару секунд, подойти.

Улыбнуться, ибо Лёнька, привалившись к стеклу, спал.

Усталый, бледный и взъерошенный.

Родной, и в окно я осторожно постучала, а он вздрогнул и проснулся. И стекло уехало вниз, а Лёнька заспано заморгал и виновато улыбнулся:

— Я уснул, да?

— Угу.

— Сколько сейчас?

— Одиннадцать.

— А… а ты чего улыбаешься?

— Соскучилась, — получилось… честно.

Потому что к его присутствию в своей жизни я все же привыкла.

— А я без тебя вообще не могу, — Лёнька выдохнул тихо и прядь волос мне за ухо убрал осторожно, словно боялся, что я отклонюсь. — Ты днем звонила, а мы в Отрадное ездили, там связь никакая. Ты… ты хотела сказать… важное?

Наверное, да, нет.

Пару часов назад я бы ему сказала, что нам следует расстаться, но сейчас, глядя в серые такие знакомые глаза и видя перед собой равнодушно синие, я только пожимаю плечами.

Ничего важного… уже.

— Прости, если отвлекла.

— Дань? — Лёнька вздохнул и глаза пальцами устало потер.

— Да?

— Ты не можешь меня отвлекать, — тихий голос, но уверенный, и я рассматривала его недоверчиво, — ты не можешь мне мешать, ты не можешь мне надоесть. И за наш последний разговор мне никогда себя не простить. Всех цветов мира не хватит для извинений. Я погорячился и был безумно не прав. Без тебя… пусто.