Черная луна (СИ) - Мах Макс - Страница 23

Дар Эугена раскрылся еще до поступления в Коллегиум, и он не должен был проводить долгие часы в медитации, пить яды и тратить время на другие бесполезные вещи. Все свое время он уделял развитию Дара, набирая мощь и оттачивая те заклинания и арканы, которые, благодаря родичам, знал с детства. Герда вообще не понимала, зачем ему Коллегиум, если он и так уже знает и умеет все, что может потребоваться от колдуна. Несколько позже, из опасливых разговоров других послушников она узнала причины, по которым такие люди, как Эуген все-таки поступают в Коллегиум. На старших курсах изучаются крайне сложные заклинания, - из тех, которыми невозможно овладеть самостоятельно, - и адепты приобщаются к так называемому "книжному знанию", к той части магического искусства, которая пришла к колдунам из глубины веков, как наследие перволюдей. Это многое объясняло, но еще важнее было то, что выпускники Коллегиума формировали иерархию колдовского сообщества. Без диплома Коллегиума нельзя было и мечтать, подняться в этой иерархии так высоко, как требует твое честолюбие. Для Герды это стало неприятным откровением, а Эуген все это знал с самого начала. Колдунам со слабым даром не было пути в Орден. Людям без связей было не подняться в нем достаточно высоко.

У Эугена в этом смысле было все, о чем другие могли только мечтать. Он обладал сильным и к тому же рано проснувшимся даром, был красив - высокий, широкоплечий брюнет с синими глазами, - и талантлив, получил отличное домашнее образование и, судя по всему, происходил из семьи, обладающей значительной властью в сообществе колдунов и вне его. Имея такие сильные аргументы, вел он себя соответствующе.

- Привет, Маргерит! - глумливо улыбнулся ей Эуген, когда на следующий день после своей первой в жизни экзекуции, она, прихрамывая на обе ноги, тащилась через заснеженный сад в библиотеку. - Сильно болит?

- Тебе-то что? - огрызнулась Герда.

- Да, мне, собственно, плевать, - усмехнулся роанец. - Это я из вежливости. Но, если не разводить куртуазности, хотел сказать, Марго, что мне понравилась твоя жопка. Очень она у тебя ладненькая. Я бы не отказался пощупать. Так что, не забудь, сказать, когда перестанет болеть. Я буду ждать!

С тех пор он "кружил" над ней, как стервятник над падалью, и самое неприятное заключалось в том, что в его глазах она и была, если уж не падалью, то непременно подранком. Он донимал ее скабрезными шутками, причем не только наедине, но и при других послушниках, старательно делавших вид, что они ничего не слышат и не видят. Он никого не боялся и, уж тем более, не стеснялся. Он делал, что хотел - шлепал Герду по заду или хватал ее за грудь, - и говорил, что в голову придет. Обычно что-нибудь мерзкое или грубое, и весь ужас ее положения заключался в том, что он не шутил. Он говорил, что думал, откровенно объясняя ей, кто она, и что он хочет с ней делать.

- Вчера посмотрел, как тебя секли, - сказал он ей после второй экзекуции, - а у тебя, оказывается, не только жопка аппетитная, у тебя и между ног все очень мило оформлено.

Услышав это, Герда живо представила, как выглядела сзади, когда ее привязали к козлам для бичевания, и у нее непроизвольно потекли слезы.

- Такая чувствительная? - удивился роанец. - Надо же! А я думал, вам шлюхам приятно, когда такой парень, как я, восхищается их прелестями.

- Ничего, Маргерит, - сказал он, оставляя ее плакать под проливным дождем, - все у нас впереди. Ты еще ляжешь под меня, и встанешь передо мной на колени. Такие, как ты, должны знать свое место. И место это всегда внизу! На коленях или на спине.

А потом он стал ее бить. Видя, что она не намерена сдаваться, он при каждом удобном случае делал ей больно. Ударит кулаком в бок, толкнет коленом в зад, оттолкнет с дороги плечом. И с каждым разом все больнее, пока однажды, - уже летом, - не ударил ее со всей силы в чревное сплетение. Герда упала на землю и корчилась от боли и удушья, а он стоял рядом и с интересом наблюдал за ее мучениями. Кроме всех прочих своих особенностей, Эуген являлся откровенным садистом, знал это и нисколько этого не стеснялся. В результате, Герда дошла до крайности: она задумалась над тем, чтобы дать своему насильнику то, чего он добивается. Всяко-разно, терпеть его член в себе, наверное, никак не страшнее побоев и издевательств, которые она вынуждена была сносить, отстаивая свое право быть человеком. Скорее всего, так бы она, в конце концов, и поступила. Однако ночью того дня, когда она приняла окончательное решение, во сне к ней снова пришла Другая Герда.

Не появлялась уже много месяцев, и вдруг объявилась, такая красивая, какой настоящей Герде даже не мечталось быть, и одета она была под стать своей красоте. Роскошное платье, бриллианты и сапфиры в волосах и в ушах, на груди, на запястьях и на длинных пальцах.

- Ты не должна сдаваться, - сказала ей гостья.

- Тогда, он замордует меня до смерти, - возразила Герда.

- Лучше смерть, чем унижение.

- Почем тебе знать?! - огрызнулась Герда.

- Отчего бы мне не знать? - подняла бровь ночная гостья. - Я это ты, разве нет?

- Думаю, что все обстоит не совсем так, как ты говоришь, - покачала головой Герда. - Ты лучшая версия меня, и жизнь у тебя куда лучше!

- Возможно, - задумчиво кивнула Другая Герда. - Может быть, ты и права, но вот какое дело. Другой Герды ди Чента, на самом деле, нет. Есть только ты, а я всего лишь твое отражение в зеркале судьбы.

- Не понимаю, - честно призналась Герда.

- И не надо, - отмахнулась гостья. - Однако, запомни! Настоящие ди Чента никогда не сдаются!

- Это ты о Белоне или о моей матери?

- А кто тебе сказал, что они настоящие ди Чента? Ди Чента, милая моя, это не только фамилия. Оттого они ее с легкостью и меняли...

А утром настал новый день, и он сопровождался новыми издевательствами. Но сон не прошел зря, и в вечерних сумерках Герда сделала то, на что не отважилась ни разу за все десять месяцев своего пребывания в Коллегиуме. Когда на тропе в облетающем к зиме саду ее остановил Эуген, она более не сомневалась. Выхватив из потайного кармашка свою наваху, она атаковала первой. Но и он оказался не лыком шит. Тренированный, умелый, он отреагировал почти мгновенно и защищался вполне грамотно. Тем не менее, на стороне Герды была ее ярость, помноженная на страх и ненависть. Она порезала сукину сыну левую руку и распорола кожу на животе, но ни убить, ни серьезно ранить все-таки не смогла. А потом набежали люди - ученики и учителя, - и продолжить бой ей не дали. Зато виноватой оказалась именно она. Тогда в первый раз она предстала пред грозны очи самого Настоятеля, который, как она уже знала, занимался в Коллегиуме всеми административными вопросами, включая, дисциплинарные и финансовые.

Настоятель оказался довольно молодым цветущего вида мужчиной, одетым соответственно статусу в парчовую мантию, расшитую золотой нитью, и в такую же шапочку. Он выслушал доклад профоса, не позволив Герде вставить ни единого слова в свое оправдание, и, по-прежнему глядя на нее, как на "пыль под ногами", вынес вердикт:

- Двадцать плетей в полную силу и голодный карцер на двадцать дней.

Это было настолько несправедливо, что Герде показалось, что у нее начался бред. Но, судя по всему, такова была справедливость Коллегиума. Эуген знал, что говорит, у таких, как она, здесь не было прав и, в особенности, потому что у Герды не было Дара. Она не могла творить настоящее колдовство, и цена таким, как она, в колдовском сообществе была медный грош.

3.

Герда выдержала бичевание - вопила, стонала и плакала, но хотя бы не умерла и не сошла с ума, - и отсидела двадцать дней в карцере "на воде и хлебе", причем и того и другого выдавали ровно столько, чтобы узник не умер с голода. Потом она вернулась в свою келью и продолжила учебу. Впрочем, старичок Наставник с ней заниматься перестал, поскольку она была уже никому не интересна, и на нее махнули рукой. Однако, как говорят простые люди, не было бы счастья, да несчастье помогло. Всеобщее равнодушие распространялось и на злого гения Герды. Эуген перестал ее донимать, он вообще не обращал теперь на нее никакого внимания.