Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна - Страница 50

- Давно, в детстве, попала мне в руки эта книга, - вспоминала Анастасия Дмитриевна. - Помню тревогу, какая меня обуяла. Солнце, закрытое мглой. Ночная степь, половецкий табор, пленение Игоря. Обида оттого, что Игорь пленен. Честь выше жизни. Это вы хотели сказать детям, Мария Кирилловна?

- Да, - впервые вымолвила слово Маша.

- Неужели дети не поняли?

- Как могли они не понять!

- Что же мы обсуждаем? Федор Иванович, что мы обсуждаем? - с гневом спросила Анастасия Дмитриевна.

Директор развел руками и отчего-то только теперь шагнул к столу и сел лицом к учителям.

"По плану намечен доклад Ускова о литературе. Борисов нарушил план", - вертелась на языке Федора Ивановича язвительная реплика. Но он сдержал себя. Говорят другие, и говорят то, что надо. Дурное настроение, с каким директор пришел на совещание, в нем постепенно рассеивалось.

"А с Борисовым нам не работать, - подумал он. - Ничего не поделаешь, теперь окончательно ясно".

- Я отвечаю за учебную работу школы! - патетически восклицал Евгений Борисович. - Я требую неукоснительного выполнения учебного плана. Требую.

- Да. Без плана работать нельзя.

Это сказала Людмила Васильевна, и Евгений Борисович весь снова напрягся, словно гончая на стойке.

"Как она красива со своими белыми волосами! Похожа на маркизу с картины художника восемнадцатого века", - невольно промелькнуло в уме у Маши.

Невозмутимо-спокойный взгляд Людмилы Васильевны, казалось, отодвигал куда-то Борисова.

- У нас большой план - вырастить человека, патриота, борца. Такой план с одними знаниями не осилишь - надо живую душу иметь. Без души в нашем деле - все равно что в море без компаса. Докажите мне, что сегодняшний урок Марии Кирилловны принес вред нашему главному плану, соглашусь: виновата учительница. Но не такие ли уроки, как сегодняшний Марии Кирилловны, вспоминают нынче вчерашние наши ученики, идя в бой с фашистами? Обсуждайте, товарищи, и меня вместе с Машей. Иной раз идешь в класс о пестиках да тычинках рассказывать, а проговоришь весь урок о Мичурине, да не о том, как выращивал сорта груш и яблок, а как со своим неукротимым характером всю жизнь против чиновников воевал. После, глядишь, ребята и о тычинках с особым вниманием слушают. Сложен наш план. Не всегда в расписание укладывается.

Борисов бледнел, сомкнув в непреклонную линию тонкие губы. Он не искал больше помощи у директора. Остался один. А как хлопотал подобрать союзников среди стариков! Как все точно было рассчитано!

"Лирика! Лирика! - возмущался Борисов, комкая и вновь разглаживая листок бумаги, на котором записывал выступления учителей. - Где ваша благодарность, товарищи? Ну, говорите, выкладывайте, что у вас за душой. Показывайте свою истинную сущность. В роно разберутся. А что, если?.."

Длинные пальцы Борисова остановились, запнувшись, и заработали вновь, с суетливой поспешностью перебирая бумаги.

"А вдруг? Если и там?.."

Глава 40

Над ухом жужжал комар. Непонятно - откуда комар? Он звенел и звенел. Вдруг Маша поняла, что это не комар, а телефон и надо протянуть руку, чтобы с телефонного столика у изголовья дивана снять трубку.

Мучительно трудно протянуть руку, все равно что поднять миллион пудов. Маша не в силах была поднять даже веки. Она лежала с закрытыми глазами. Телефон замолк, и стали падать бомбы. Их было много, они падали всюду и были похожи на тугие черные мячики. Они скакали как бешеные, эти злые черные мячи, уже голова Маши была совсем разбита, она не могла больше вынести нестерпимую боль.

Внезапно наступила тишина. Маша открыла глаза. День. Она не поняла, почему день. В дверь стучали. Маша с усилием заставила себя встать. У нее потемнело в глазах. Она ухватилась за стол, но стол вдруг поехал.

"Какие пустяки! Столы не ездят", - подумала Маша.

Не помня как, она очутилась у двери. Струя холодного воздуха освежила ее. Маша жадно дышала.

- Мария Кирилловна, здравствуйте! - говорил Витя Шмелев, топая у порога ногами, чтобы стряхнуть с валенок снег.

Володя Горчаков обмахивал валенки варежкой.

- Мария Кирилловна, почему вас сегодня не было в школе? - спросил Володя.

Глаза его искрились, уши торчали, как два красных лопушка: он закалял себя и выставлял уши на мороз.

- В какой школе? - спросила Мария Кирилловна и, пошатываясь, держась за стены, ушла в комнату.

Ребята переглянулись: они и не знали, что Мария Кирилловна такая шутница.

Они подождали, когда позовут в комнату, но их не звали. Тогда, пошаркав еще у порога валенками, чтобы не наследить, мальчики вошли и стали у двери.

Мария Кирилловна сидела в кресле, положив голову на валик.

- Мария Кирилловна, мы сказали в учительской, что у нас пустой урок, а Нина Сергеевна, которая учит второклашек, велела сходить к вам и узнать, почему вы не пришли. Она спросила: "Кто знает, где живет Мария Кирилловна?" Мы с Витькой знаем. Она сказала, чтобы мы побежали.

Мария Кирилловна не отвечала.

Ребята смущенно помолчали и наконец, стараясь почему-то неслышно шагать, приблизились к креслу и заглянули учительнице в лицо. Она спала. Это было странно и даже страшно.

- Я знал, что она заболела, - сказал Володя Горчаков, хотя вовсе и не думал об этом.

Он осторожно, кончиком пальца, дотронулся до руки Марии Кирилловны и отдернул палец - такой горячей показалась ему рука.

Ребята поняли, почему им так долго не открывали.

- Хорошо, что мы не ушли, а достучались все-таки, - шепотом сказал Витя Шмелев. - Идем скорее в школу, расскажем.

Горчаков обдумывал положение. Витя знал, что решающее слово принадлежит Горчакову, и послушно ждал.

- Как мы уйдем? - возразил Горчаков. - Кто нам потом откроет? Вдруг Мария Кирилловна не проснется? Или вдруг она без памяти? Придется подбирать к замку ключ. Если замок с фокусом, ни за что не подберешь кяюч. Придется ломать дверь.

- Что же нам делать?

Горчаков почувствовал - ответственность лежит на нем. Все зависит от того, какое он примет решение.

- Надо одному остаться, а другому бежать.

- Я побегу, - охотно согласился Витя. - В три минуты домчусь до школы и сразу обратно.

Витя хотел скорее позвать кого-нибудь на помощь к Марии Кирилловне, но, кроме того, он боялся остаться здесь один. Он и сам не знал, чего боялся.

- Знаешь что, Шмель? - рассудил Горчаков. - Ты должен остаться, а я побегу. У тебя мать на работе, ей все равно, когда ты вернешься. А у меня Васька сегодня дома после ночной. Знаешь, какой он у нас! Я забегу на обратной дороге домой и объясню, чтобы не ждали. Ты не бойся, я живо!

Оставшись один, Витя присел на каком-то ларе в прихожей. Было тихо в этом незнакомом доме. Витя не знал, куда ведут разные двери. Вдруг там кто-нибудь прячется? Он решил вернуться в комнату. Только сейчас он увидел телефон. "Ах мы дураки! Можно было позвонить и ждать здесь обоим".

Мария Кирилловна недвижно лежала в широком кожаном кресле. Витя слышал, как дыхание со свистом вырывается из ее груди.

"Вдруг она умрет?" - подумал Витя. Сердце его часто, испуганно застучало.

Витя беспомощно осмотрелся. Он не мог больше ждать в бездеятельности и стоять с опущенными руками. Он лихорадочно соображал, что сделать полезное для Марии Кирилловны. Будь Витя девочкой, может быть, он принялся бы за уборку комнаты. Но Витя не заметил даже, что на полу валяются книги, или заметил, но не придал этому никакого значения.

Раздался шорох. Мария Кирилловна приподнялась в кресле и заговорила что-то - бессвязно и быстро.

У нее пылало лицо; странно расширенные глаза блестели.

Невольно Витя сделал шаг и встал за стол. Мурашки пробежали у него по всему телу, даже по голове. Понятное не пугало Витю. Его пугало непонятное. Он не узнавал Марию Кирилловну. Что-то с ней творилось, отчего у него холодела душа. Она говорила, говорила, а Витя медленно, шаг за шагом, пятился к двери. Еще мгновение - и он умчится из дома, как ветер. Но раньше чем это мгновение наступило, он различил в прерывистой речи Марии Кирилловны какие-то знакомые слова.