Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна - Страница 45

- Она вернула тебе книги? - спросила Маша.

- Да, вернула! - мрачно подтвердил Усков.

- И сказала, что ненавидит древнюю литературу?

- Да, сказала. Но ты понимаешь, что дело не...

- И запретила тебе ее провожать?

- Да, запретила.

- Юрочка, поздравляю! Она в тебя влюблена.

- Повтори! - рявкнул Усков, вскочив с кресла.

- Она в тебя влюблена. Надо быть настоящим бревном, чтобы самому не догадаться.

Юрий поднял портфель, сунул под мышку и шагнул в прихожую.

- Вспомнил одно дело... - пробормотал он в замешательстве. Одной рукой неловко надевая пальто, он спросил: - Ты уверена?

- Да.

- Ты основываешься на своем опыте?

Кажется, он напрасно задал этот вопрос.

- Иди, Юрий, иди. Скажи ей все прямо.

Он выбежал.

Маша осталась одна.

"Неужели и в самом деле ты одна во всем свете?"

Но нет. У нее была школа.

Маша всё любила в школе. Коридоры, полные шума и света, с картинами и портретами великих людей на стенах, свой класс, населенный веселыми и озорными ребятами, учительскую, где она встречалась не только с Борисовым. Пожалуй, с ним Маша встречалась реже всего. Время от времени она выслушивала распоряжения Борисова, и ни одно, самое разумное, ничего не задевало в ее сердце - так вошло в обыкновение Евгения Борисовича обволакивать любое живое дело казенностью и скукой.

То, чем жили учителя, существовало помимо Борисова. После уроков в учительскую ураганом врывалась Нина Сергеевна. Бросив на стол тетради и книги, она, сердясь или ликуя, начинала громко рассказывать о происшествиях за день. И Маша убеждалась: у Нины происходят события, похожие на те, что и в ее классе. Так же ссорятся, дружат, растут. Машу привлекала открытость, с какой Нина Сергеевна рассказывала о трудностях и своих неудачах.

Маша любила учительскую за то, что здесь редко хвалились победами, чаще привыкли говорить о том, что еще не достигнуто.

Постепенно она начинала понимать, что тон доверия и требовательности к себе в коллективе учителей задается директором. Федор Иванович часто держался в тени, он больше слушал, чем вступал в разговоры. Но когда возникал спор и две стороны не могли договориться, когда Юрий Усков, наступая на Нину Сергеевну, до хрипоты в голосе убеждал ее в том, что "железная" дисциплина во втором "Б" подавляет индивидуальность детей, последнее слово оставалось за директором.

Федор Иванович владел счастливым даром - он умел разглядеть в человеке основное.

"Чем разнообразнее одарены учителя, тем лучше для школы" - такова была точка зрения директора.

Маша помнила, что он однажды сказал, побывав у нее на уроке: "Литература воспитывает чувства".

Угадал ли он в Маше способность заражать мальчиков тем волнением, которое в ней самой вызывало искусство?

"Однако удача на одном уроке может быть и случайной, - заметил директор. - Должна быть система удач".

Очевидно, он все же считал Машин урок о былинах удачей. Это уже хорошо.

Маша присматривалась, слушала и училась, училась.

Немолодая математичка Анастасия Дмитриевна вначале казалась Маше обыденной. Слишком уж скучна была ее внешность! Серенькое лицо, острые плечи, согнутая заботой спина. Между тем шестиклассники успешнее всего занимались именно математикой.

Маша пришла к математичке на урок. Она хотела узнать, каким секретом владеет Анастасия Дмитриевна.

Когда учительница начала объяснять, Маша увидела в глазах мальчиков то внимание, какое на своих уроках знала только в самые лучшие дни. Слушая урок, Маша открыла в учительнице то, что не сразу сумела в ней разглядеть: дисциплину мысли, широту и разнообразие знаний. Бесцветная, плохо одетая учительница была образованнейшим человеком. Вот чем держался ее авторитет в классе!

Маша заметила: на плохую дисциплину чаще жаловались учителя с вялым и нелюбопытным умом, те, что жили запасом когда-то, давно приобретенных и им самим прискучивших сведений. Или желчные люди, подозревавшие в любом ученике злоумышленника. Была и такая учительница. Массивная, словно монумент, высеченный из камня, без души и таланта, с тяжелым подбородком и непреклонным взглядом, она вступала в класс, как на поле сражения. Ежесекундно она готова была к обороне. Смех на задней парте - личное оскорбление учительнице. Шалость - едва не уголовный проступок. Невыученный урок - нарушение патриотического долга. Ребята глухо не любили ее.

Ботанику в шестом классе преподавала старый педагог Людмила Васильевна. Про нее хотелось сказать чуть выспренне: "убелена сединами". У нее были пышные, празднично белые волосы, глядя на которые Маша думала, что старость красива. Что-то в ней было домашнее, она охотница была посмеяться, молодые учительницы делились с Людмилой Васильевной сердечными тайнами. Дома, в свободный часок, она любила разложить пасьянс, рассказывала внучке на ночь сказки.

И к Людмиле Васильевне Маша пришла на урок.

Здесь она научилась едва ли менее важным вещам, чем у математички Анастасии Дмитриевны. На уроке ботаники она оказалась свидетелем воспитания чувств и идей.

Людмила Васильевна рассказала шестиклассникам о плодородии почвы. Борьба русских ученых - Костычева, Докучаева, Мичурина - за плодородие земли оказалась фантастичнее вымысла.

В перемену тихий Леня Шибанов спросил классную руководительницу: "Мария Кирилловна, не стать ли мне докучаевцем? Буду сажать леса".

Маше хорошо жилось среди товарищей учителей. Нет, она не могла посетовать на одиночество!

...Юрий ушел. Маша села за книги. С нею был Горький. Голубоватые, тисненные золотом томики, подаренные когда-то еще отцом, стояли на книжной полке, и самый вид их бодрил и радовал Машу.

Она раскрыла "Детство". Пестрая жизнь потекла перед ней густым темным потоком. И снова Маша испытала на себе беспокоящую силу большого искусства, она вся была в его власти. Эта книга ширила сердце, наполняя его изумлением, гордостью за человека и гневом против "свинцовых мерзостей" ушедшей жизни.

Цыганок, одаренный щедрым, талантливым сердцем и вдавленный в землю черным крестом и злобой "неумного племени"...

Что добавить к страницам, которые Маша прочтет завтра детям?

Маша представляла сдвинутые в недоумении коротенькие бровки Вити Шмелева, гневный кулак Горчакова, она слышала тишину класса, от которой в груди у нее вырастало чувство силы.

Она по-новому прочитала Горького. Сейчас в сознании Маши рядом с Алешей Пешковым были ее шестиклассники. Она твердо и строго знала, чему должна учить своих мальчиков: с Алешей Пешковым, с молодогвардейцами, с Зоей, с миллионами юношей, вместе с народом в бой против фашизма!

Длинная череда дней впереди, трудовых дней, цепь уроков, один из них - завтрашний урок об Алеше Пешкове.

Глава 37

Прошло немало времени, прежде чем состоялось объяснение Ускова с Ниной Сергеевной.

Однажды в конце школьного дня Маша увидела их у окна в коридоре. Нина Сергеевна чертила пальцем на стекле причудливый зигзаг, ее маленькое ухо пылало.

Усков подозвал Машу и поведал ей залпом все. Во-первых, что она была и останется лучшим другом его и Нины. Во-вторых, что Нина самая прелестная девушка в мире. В-третьих, сегодня вечером свадьба. И, в-четвертых, в том споре, который грозит перейти в ссору, Нина глубоко неправа.

Нина Сергеевна повернула от окна сердитое хорошенькое личико:

- Сегодня не будет никакой свадьбы. Мама испекла пирог и купила портвейн, но это не имеет значения.

- Подумай, Маша, - в глубокой обиде проговорил Юрий, - я только намекнул, что хорошо бы пригласить Евгения Борисовича. Я считаю, если у меня много общих с ним интересов...

- Никаких Борисовых, или свадьбы не будет!

И вдруг Борисов появился в коридоре. Он нес папку с бумагами, прижимая локтем к боку, и, как всегда, имел строго-озабоченный вид. Борисов держал голову слишком прямо, чтобы заметить группку людей, расположившихся в коридоре у окна. Он и прошел бы мимо, никого не заметив, но какие-то соображения внезапно его остановили, и он приблизился к окну.