Юность Маши Строговой - Прилежаева Мария Павловна - Страница 43

Маша покачала головой и ответила печально и твердо:

- Нет, со мной этого не может случиться.

В тот же вечер Аркадий Фролович уехал. Никогда раньше не прощался он с Машей так нежно. Откинул со лба волосы, неловко погладил, уколол щеки усами.

- Очень жаль, если ты что-нибудь напутала.

Он уехал, а Маша, положив голову на стол, долго плакала, сама не зная о чем. И все же она была счастлива.

Это было счастье. Никаким другим словом нельзя определить то ощущение полноты и значительности жизни, которое Маша непрестанно носила в сердце.

Она не могла назвать свой труд тяжелым, потому что он доставлял ей радость. Она страдала от своих промахов, но, так как причины всех ошибок находила в себе, бодрость ее не оставляла.

Часто идя на ощупь и часто совершая ошибки, не уверенная достаточно ни в чем и во всем сомневаясь, Маша чувствовала в себе какую-то внутреннюю силу и смелость. Борисову, утомленному вечной заботой о том, как бы не уронить достоинства, эта внутренняя независимость Маши казалась оскорбительной дерзостью. Дерзостью было то, что она не просила у него советов, хотя он убедился, как она неопытна и неумела, и то, что глаза ее всегда возбужденно блестели, хотя он не видел причин для этого радостного оживления.

Борисов недоумевал: он думал о Маше больше, чем хотел, и не любил ее, как не любил все, что оставалось ему непонятным.

Маша старалась вовсе не думать о Борисове.

На следующий день после пионерского сбора, когда Маша пришла на урок, в классе царила та особенная тишина, в которой скрывалась какая-то тайна. Маша медлила над журналом, стараясь разгадать, что затеяли ребята.

Подняв глаза, она увидела на стене портрет Сергея Бочарова. Фотография была плоха и не отражала той доброты и естественности в выражении лица, которые хорошо знала Маша. Но все же это был Сергей Бочаров. Он вошел в класс и поселился в нем навсегда. Всякий раз, поднимая глаза, Маша будет встречаться с ним взглядом.

"Верный друг, здравствуй!" - подумала Маша, а в классе поднялся такой рев, что хоть беги вон.

В самый разгар шума и гама появился директор. Класс мгновенно утих. Мальчишки готовы были принять любую кару за буйство, но подводить учительницу никто не желал.

Директор присел на свободную парту. Словно по команде, лучшие ученики протянули руки, порываясь отвечать. Они знали, что каждому учителю нравится спросить при директоре хорошего ученика, и спешили на помощь Марии Кирилловне. Но Мария Кирилловна не стала спрашивать. Она раскрыла книгу и прочитала детям былину об Илье Муромце.

У Маши был продуманный план, оставалось разыграть урок, как по нотам. Но могла ли она предугадать, какие изменения внесут в этот план ее беспокойные шестиклассники?

С того момента, как Володя Горчаков прямо с порога направился к Витиной парте и, шлепнув сумкой Леню Шибанова по плечу, приказал ему перебираться на свое место, Витя почувствовал себя в классе спокойно и весело. Ничто больше не тормозило его изобретательный ум. Поэтому, когда Маша прочитала о подвиге Ильи Муромца у богатырской заставы, именно он высказал мысль, которую все его одноклассники приняли с одобрением.

- Если написать былину, как Сергей Бочаров сражался один с двумя ротами немцев, тогда все узнают, что Сергей Бочаров и есть настоящий богатырь, только не древнерусский, а советский. Он в точности похож на Илью Муромца. Как Илья Муромец, он крестьянский сын, из деревни Владимировки, но советский богатырь.

Петя Сапронов был поражен. Петя не мог простить себе, что не он первый сделал это открытие. Его толстые губы зашевелились, но он успел придумать только две строчки:

Жил Сергей Бочаров двадцать лет,

Жил Сергей Бочаров да прославился.

Класс опять зашумел. Вернее сказать, ребята заорали во все горло, совершенно позабыв о директоре. Петя Сапронов волен сочинять любые стихи, но, если взялся за былину про Сергея Бочарова, это касалось всех. Каждый хотел принять участие в творчестве.

Даже робкий Леня Шибанов, запинаясь, сказал:

- А главное, напиши, что Сергей Бочаров не оставил в беде своего друга.

Они подробно обсудили характер и подвиг богатыря, а кстати и особенности былинного стиля. Теперь Пете Сапронову ничего не стоило написать былину.

Однако Маша не знала, что думает о ее уроке директор. Если бы на его месте был Евгений Борисович, наверняка Маше влетело бы. На всякий случай, чтобы избежать разговора, она попыталась проскользнуть незаметно мимо кабинета директора, но он увидел ее через раскрытую дверь:

- Зайдите-ка, куда вы убегаете?

"Неужели и он будет бранить меня за плохую дисциплину?" - подумала Маша.

У директора был наблюдательный глаз.

- Кое-чему вы уже научились, Мария Кирилловна!

Вот и все, что он сказал Маше. Она выбежала на школьный двор и зажмурилась от света.

Выпал снег. Не узнать школьный двор - такой чистый и тихий. Такой белый! Жалко ступать на занесенную снегом дорожку, оставляя следы. Маша вышла за ворота, и здесь на миг земля, небо, снег, пушистая бахрома проводов, трамвай и крыша соседнего дома с нависшим, как козырек фуражки, сугробом - все завертелось перед ее глазами. Она прислонилась к решетке, чтобы не упасть, - внезапная слабость подкосила ноги. "Не может быть! Мне снится!" - подумала Маша.

У решетки стоял Митя Агапов.

Закончился последний урок. Словно шум прибоя, из школы донесся гул голосов. Скоро снежки, как белые птицы, пересекли по всем направлениям двор. Сейчас ребячья толпа хлынет за ворота.

У Маши дрожали ноги от слабости. Что это? Новое горе или счастье нежданно поразило ее?

- Маша, пойдем, - сказал Митя, спеша увести ее, пока школьники не кончили во дворе сражение.

На перекрестке, пропуская трамвай, они остановились. Митя быстрым движением поднес руку Маши к губам.

Они пришли к памятнику Пушкину и здесь сели. Поднялся ветер, в несколько мгновений заострив гребни сугробов. Снег тучей взвился над землей, ветер гнал поземку, с проводов и деревьев осыпалась пушистая бахрома, низко нависло мглистое небо. Начиналась метель. Митя грел в ладонях озябшую Машину руку. У нее расстегнулся воротник пальто, снежинки падали на ее голую шею и таяли.

- Маша! Я виноват перед тобой. Прости меня, - сказал Митя.

Он почувствовал, как в его ладонях вздрогнула и ослабела ее рука, и заговорил возбужденно. Его горячность поразила Машу. Он всегда был сдержан, даже суховат, молчалив.

- Маша! Я не смею, не хочу ни в чем тебя упрекать. Забыла ты меня или нет, думаешь ли обо мне - все равно. Я пришел к тебе, чтобы сказать одно: прости меня за то, что было тогда, в госпитале. Прости! Простила?

Она молча наклонила голову.

- Тебе трудно говорить со мной, Маша? Ты от меня отвыкла? - грустно спросил Митя.

Нет, она не потому молчала. Она знала теперь, что такое горечь раскаяния. Прав Аркадий Фролович. Маша, Маша, как обидно ты напутала в своей жизни! Зачем, почему могло это случиться? Как теперь быть?

- А я зашел в институт, - говорил Митя, стараясь в сумраке разглядеть ее лицо. - Наших никого уже нет. Все новые. Посидел на лекции. После войны... да, тогда уж... А сейчас я ведь снова, Маша, на фронт...

Опять она ничего не ответила, только ниже нагнула голову.

- После твоего отъезда я долго лежал в госпитале. Потом меня назначили в резервную часть, все из-за простреленного легкого. Теперь отправляют на фронт... Маша, ну скажи мне хоть одно слово! - стараясь казаться веселым, просил Митя.

Должно быть, он ни о чем не догадывался. Маша видела: он не догадывался. Милый Митя! Милый, любимый! Он думает: их разделяет только размолвка в госпитале. Должно быть, никак не поймет, почему Маша так подавленно и горько молчит.

- Ты знаешь, Маша, - снова заговорил он, - я весь год писал тебе письма. Писал и рвал. Так ругаю себя сейчас! Зачем я это делал? Маша, жизнь - сложная штука. Не нужно ее усложнять. Давай решим все серьезно и просто. Я тебя люблю. Ты меня раньше тоже любила... Да, вот что я еще тебе не сказал, Маша... Я уже неделю живу здесь, в Москве, каждый вечер приходил к твоему дому, один раз даже поднялся на лестницу. Однажды я видел - ты шла в школу. А вчера я увидел тебя еще раз. Ты стояла на крыльце школы с непокрытой головой, снег падал тебе на волосы. Потом ты ушла, я ждал до позднего вечера. Наверно, ты вышла через другую дверь. Сегодня последний день - мне уезжать, и я решился. Как я рад, что решился! Машенька, условимся с тобой на всю жизнь: не будем больше играть в самолюбие. Все серьезно и просто... Что ты молчишь? О чем ты молчишь?