Вдова Его Величества (СИ) - Демина Карина - Страница 46

И тишина слушала их.

И Катарина наслаждалась, что тишиной, что чаем, что бутербродами, которые сейчас были куда вкуснее перепелов и гусиного паштета. Но все хорошее имеет обыкновение заканчиваться. И Катарина вздохнула, слизала с пальцев последние крошки, и попросила.

— Расскажи мне.

— О чем?

— Не знаю. О чем-нибудь… о доме. Тебе ведь доводилось бывать здесь раньше?

И Кайден кивнул.

— О хозяйке его. О своих родителях. Или о детстве… мое вот было таким… не знаю. Никаким. Вспоминать не хочется.

Катарина обняла себя и вовсе не потому, что стало вдруг холодно. Но на плечи вдруг упал теплый дублет, от которого опять же пахло медом.

И молоком?

Определенно.

— Тогда не вспоминай, — разрешили Катарине, а еще дотянулись, потрогали волосы. — Они такие мягкие… извини.

— Ничего. Я думаю обрезать.

— Зачем?

— Так… возни много. И мыть тяжело, и расчесывать. И вообще…

Опустевшую флягу она вернула хозяину. А тот вдруг сказал:

— Когда-то там, у пруда, росла земляника… нет, в лесу ее и без того полно, но здешняя была особенно крупной. Каждая ягода с соверен. И невероятно сладкой…

Катарина слушала. Она подтянула ноги к груди, положила руки на них, а голову на руки. И золотые косы спустились на подоконник, маня близостью своей. Она вся была здесь и рядом.

Такая…

Неправильная.

Ни с одной женщиной он не разговаривал про землянику. В сущности, глупость неимоверная, если подумать, лучше было бы говорить о Катарине. Женщинам нравится слушать о том, какие они чудесные, а Кайден вот про землянику.

Крупную.

Круглую. Такую близкую и далекую, потому что забор стоит, да и бабушка запретила ему заглядывать к соседям. Впрочем, он тогда не слишком был готов к запретам. И ушел бы, если бы не данное слово. Слово держало в доме куда надежней оков, но вот спасти соседей от Кайдена способно не было. И через ограду он перемахнул, и до пруда добрался. И плескался прямо в одежде, а потом, валяясь на берегу, собирал ягоды.

Тогда он начал примиряться с новой этой жизнью.

— Твоя бабушка меня нашла… грязного. Весьма грязного, — он улыбнулся сам себе, и Катарина тоже, хотя вряд ли действительно представляла, насколько он был чудовищен. Помнится, в пруду водились и жирные лягушки, которых Кайден ловил, исключительно в исследовательских целях. Как раз подсмотрел, как деревенские мальчишки этих лягушек надували через соломинку…

Нет, такие подробности Катарине, пожалуй, знать не стоит.

— Я думал, она будет ругать. Меня тогда часто ругали. А она сказала, что моя бабушка огорчится, если я вернусь домой в подобном виде. И предложила сопроводить ее…

Она была очень высокой.

И светлой.

Светлая кожа. Светлые волосы, убранные в простую прическу. Светлое платье, на котором грязь оставляла следы, но леди будто не замечала их. Она приняла руку Кайдена, который в свои одиннадцать был куда выше обычных детей, а он вдруг понял, что должен вести себя соответствующе.

И даже шкурой ощутил, что на самом деле означает странное это слово.

— Она отмыла меня. Нашла одежду. А потом мы пили чай, и впервые это не казалось пыткой…

— Чаепитие?

— Ага, — Кайден качнул ногой, распугивая мелкую мошкару. — Эти все чайнички, кофейнички, чашечки, которые в руках ломались. Правила… жуть.

Она хихикнула.

— Я был настоящим бедствием, но… у них как-то получилось. У моей бабушки и вашей.

— Я ее не знала.

Показалось, что Катарина хотела добавить что-то еще, но в последнее мгновенье сдержала себя. И вытянув ногу, коснулась темного листа. Нога была длинной. Узкой. И белой. С аккуратной стопой и крохотными пальчиками. Катарина покачивала ей, и плющ шелестел, а Кайден совершенно позорным образом не способен был отвести взгляд от этой ноги.

И что в ней, если подумать, особенного?

Он видал куда более длинные.

Изящные.

Интересные.

Но до этого момента особых чувств в нем чужие ноги, сколь бы прелестными они ни были, не вызывали. А вот тут…

— Я стал довольно частым гостем. Почему-то, в отличие от учителей, которых нанимала бабушка, у леди Норрингем выходило объяснять мне вещи, казавшиеся до того неимоверно сложными. Я умел читать руны, составлять плетения и второго, и третьего порядка, но при том не способен был прочесть собственное имя.

— А я руны сама учила, — Катарина вытянула ногу и пошевелила пальчиками, а потом замерла, позволив тяжелому бражнику опуститься на мизинец. — Точнее учили брата, а я пробиралась в классную комнату и делала вид, что играю. Когда пытались выгнать, начинала плакать. Учителя не любили беспокоить отца, вот и оставляли. Я ведь не мешала.

— Брата?

У нее не было братьев. Катарина обняла себя и сказала:

— Он… скажем так, моя мать не смогла подарить сына.

И это было ложью. Той маленькой ложью, которая все испортила. И Кайден даже проклял свой дар, саму способность слышать эту ложь. И чересчур длинный язык.

Прав Дуглас. Выдержки ему не хватает. Сидел бы, слушал… узнал бы больше.

— Я начала заниматься… дар не сказать, чтобы яркий, но мне было интересно.

— А что случилось потом? — Кайден задал вопрос осторожно, понимая, что еще немного, и хрупкое это равновесие окончательно нарушится.

— Потом… — Катарина потерла руку о руку. — Потом… зачем женщине магия?

И на ладонях ее вспыхнули нити силы, которые потянулись через запястья, ложась поверх кровеносных сосудов. Они пронизывали кожу, уходя под нее, протягиваясь сквозь мышцы, связывая кости, сплетаясь в непонятный Кайдену, но смутно знакомый узор.

Он видел такой.

Определенно.

Но где?

— Извини. Извините, — Катарина стряхнула бражника, который медленно пополз выше. — Наверное… мне нравятся цветы, которые вы приносите, но я вынуждена просить вас…

Ночь затрещала голосами сверчков, уговаривая женщину не спешить. Но когда женщины слушали кого-то, помимо себя?

— …потому что это и вправду может скверно отразиться на моей репутации, — Катарина слезла с подоконника и поплотнее запахнула полы халата.

— Конечно, — пообещал Кайден.

А она покачала головой.

— Вы все равно придете.

— Приду.

— Вы не привыкли никого слушать.

— Увы… говорят, дело в дурной наследственности, — наверное, ее бы стоило поймать, обнять и притянуть к себе. Согреть. Утешить словами и не только. А потом, ближе к утру, оставить, потому что люди все-таки слишком много значения придают этой самой репутации. Но Кайден просто сидел, разглядывая женщину, которая была так притягательна и хороша, что сердце обмирало.

И понимал, что придет завтра.

И она будет ждать. Несмотря на все сказанное. И на то, что ныне держится горделиво. Брови вот хмурит, но окно оставит открытым. И огорчится, если зря…

Лилия.

Он принесет для Катарины водную лилию, из тех, что днем прячутся на дне пруда, поскольку солнце чересчур жестоко. А на закате поднимаются, чтобы раскрыться ближе к полночи.

Они хрупки.

Застенчивы.

И надежно хранят маленькие лилейные тайны. Катарине понравится.

Внизу Кайдена ждали. Гевин устроился прямо на траве, лег на живот, сложил руки под подбородком, глаза прикрыл. Он казался спящим, но в тот момент, когда тень Кайдена легла на него, сказал:

— Это было мило.

— Подслушивал?

— Кое-что… мне тоже интересно, что за женщину я собираюсь взять в жены.

Эти слова Кайдену категорически не понравились.

— Моя матушка опознала венец. Как-то ее дорогая сестра, сколь понимаю, желавшая позлить родственников, которых она никогда-то не любила, что понятно, — Гевин наблюдал за темной жужелицей, что выползла на дорожку в поисках добычи. Насекомое застыло, лишь усики его шевелились, показывая, что жужелица прислушивается ко всему вокруг. — Так вот, она прислала портрет… парадный…

Жужелица медленно двинулась к зарослям травы, в которой мелькали огоньки светляков. Она то и дело останавливалась, чтобы после продолжить движение.