Нечистая сила - Пикуль Валентин Саввич - Страница 89

• Предыдущая
• 89/247
• Следующая

Тютчевой по шапке дали? Дело! Вишнякова — дура, она сама ко мне в штаны лезла. Чисти дом, Аннушка, чисти! А как ишо там «Анатэма»? Это што? Про бесов? Не надо про бесов… Писателев тоже не надо: от них много смуты идет!

Василий Иванович Качалов вопреки замыслу автора все-таки создал на сцене трагический образ современного беса Мефистофеля, полный сатанинского пафоса разрушения. А после всей этой крутни и нервотрепки императрица сказала:

— Ники, ты должен вмешаться. Театр Станиславского нам не указ, а здесь, в столице, «Анатэма» Леонида Андреева поставлена не будет. Это черт знает что такое… И вообще, — разрыдалась она, — я не выдержу! Мне все уже опротивело. Каждый день какие-нибудь новые гадости. Сколько можно! Я скоро сойду с ума…

В растопыренных пальцах Распутин держал блюдце с горячим чаем, поддувал на него, чтобы скорей остыло, и говорил:

— Не пойму, Егор, откедова эта Маска, что меня в газетах ругает, все про меня верно описывает? Ежели б этот псинаним мне попался, я бы ему всю рожу расковырял.

Маска — псевдоним Манасевича-Мануйлова, которому Сазонов (чистая душа!) и выдал тайны быта и жизни Распутина, а теперь он (дивный человек!) решил продать Распутину и самого Манасевича-Мануйлова… Надевая серую шляпу, экономист сказал:

— Так и быть, едем. Я покажу тебе эту Маску!

Приехали на Эртелев переулок, в дом ј 11; здесь размещалась редакция «Вечернего Времени», филиала «Нового Времени». Сазонов объяснил, где кабинет Маски, а сам идти уклонился:

— Пока ты там его ковыряешь, я в пивной посижу…

Распутин, напрягаясь телом, через три ступеньки — прыжками, решительный и сильный, взлетел по лестнице на четвертый этаж, по табличкам на дверях отыскал номер кабинета своего хулителя. Без стука отворив дверь, вошел. За столом сидел круглолицый (словно кот) господин без пиджака, опоясанный французскими подтяжками, и вел беседу по телефону. Разговор шел о зубах, а так как у Гришки зубы болели часто, то он со вниманием прислушался.

— Коронки вернули, — говорил Ванечка, — а зубов не вставили. Три передних… Почему? Но я же не пенсии у вас домогаюсь, а лишь того, что положено: выбили — вставляйте… на казенный счет! Это не правда… вранье.

Курлов ведь ясно сказал, что я пригожусь. А если так, так на что я вам сдался… беззубый-то?

Повесив трубку, Манасевич-Мануйлов сказал:

— Какого ты черта сюда вперся?

От такого приема Распутин малость потускнел. Вежливо, даже сняв шапку, он проговорил:

— Распутиным будем… Новых — по пашпарту.

— Ааа, куманек… явился. Мое почтеньице! Распутин был готов драться, но вид наглого журналиста смутил его, и Гриша как-то вяло, извинительно бормотал:

— Пишут тут обо мне всяко… нехорошо пишут.

— Ну, пишут… так что? Тоже писать захотелось?

— Оно не про то. Я вот и говорю, что ежели писать, так ты пиши… оно понятно! Но ежели ты жук, так ты мне прямо и скажи: я, мол, жук, и тогда я тебя пойму… Кто не без греха?

Манасевич набулькал себе воды из пыльного графина, попивал малюсенькими глотками, смакуя, будто ликер. Сказал:

— Значит, как я понял, ты мною недоволен? Признаться, я тоже не всегда доволен собою. Можно бы писать и лучше. Но ты, приятель, ошибся, надеясь в Эртелевом переулке встретить Пушкина!

— Нельзя обижать хороших человеков! — выпалил Гришка…

Вслед за этим произошло нечто феерическое. Ванечка каким-то полицейским приемом обернул Распутина к себе спиною. Гришка ощутил страшный удар по затылку, отчего согнулся и упал на четвереньки. При этом лоб его упирался в нижнюю филенку дверей. Последовал завершающий удар ногой под копчик, двери сами собой растворились, и старец птичкой выпорхнул из кабинета.

— Не мешай людям на хлеб зарабатывать, — сказал Ванечка, отряхивая прах и пепел Распутина со своих шулерских дланей. Удивительно громко стуча сапогами, Гришка мчался вниз по лестницам редакции, а из кабинетов высовывались потревоженные сотрудники Борьки Суворина, спрашивая о причине шума. Манасевич-Мануйлов не сказал им, что ему нанес визит сам Распутин.

— Да так… Приходил один читатель, удрученный не правдами жизни. Ну, я и показал ему, что аптека находится за углом направо…

Распутин (бледнее обычного, весь дергаясь) спустился в подвал пивнухи, где расселся Сазонов, заказавший дюжину пива.

— Ну как? — спросил. — Повидал Маску?

— Дык што? Само собой… малость поболтали.

— О чем же?

— Как сказать? О разном… больше о жисти.

— Манасевич хороший парень, правда?

— С ним жить можно, — поникнул Распутин над кружкою пива и потянул к себе с тарелки рака.

— Ну вот! — обрадовался Сазонов. — Я знал, что вы друг дружку понравитесь. Что ни говори, а два сапога — пара! Распутин долго чистил рака, потом признался:

— А все-таки он большой нахал. Уважаю!

Неожиданно для Сазонова Распутин впал в глухую депрессию, будто алкоголик после страшного перепоя, сидел на постели и днем и ночью, нечесан, немыт, в одном исподнем, мычал непонятно:

— Ммм, бяда… пропал я, бедненькой!

— Ефимыч, да ответь толком — что с тобой? Активное «изгнание бесов» в Царицыне не прошло даром. Случилось невероятное: Распутин стал импотентом… Он плакал:

— Хосподи, на што ж я жить буду теперича?

Утром его потревожил телефонный звонок:

— Григорий Ефимович, с вами говорит доктор Бадмаев… знаете такого?

Я слышал, что у вас, мой дорогой, случилась маленькая мужская неприятность… Это чепуха! Навестите меня…

Прощай, моя Одесса, Веселый Карантин, Нас завтра угоняют На остров Сахалин!

— Мне это надоело, — сказал генерал Курлов, выпивая при этом стопку анисовой, чистой, как слеза младенца. — Стоит мне вынырнуть, как меня снова топят. Уж как хорошо начал губернаторство в Минске, а тут… Демонстрация. Я скомандовал: залп! — и газеты подняли такой жидовский шухер, будто воскрес Малюта Скуратов… А сейчас, — продолжал Курлов, закусывая водку китайским яблочком, — Столыпин, этот истинный держиморда, призывает Степку Белецкого, у которого вместо носа — канцелярская кнопка… Зачем? Это ясно — чтобы Степана на мое место сажать…

• Предыдущая
• 89/247
• Следующая