Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 89

Приглядевшись, засек на фоне свинцовых туч и самого грозного стервятника. Он быстро рос в размерах. Похоже, птица тоже заметила их — стала снижаться. Когда она зависла над росомахой, вокруг поднялась снежная круговерть, а от нестерпимого грохота заложило уши. Топ, помня, что его сородичей в аналогичной ситуации не спасло даже бегство, нырнул в снег и, зарываясь в него, старался уйти в сторону.

Он не видел, как открылась дверца, и человек направил на убегавшую кошку карабин. Как из него вылетали огонь и клубки дыма. Как рысь, кувыркнувшись через голову, неловко распласталась на пушистой перине. Зато слышал, что рокот вдруг резко усилился, и земля содрогнулась от удара. После этого наступила пугающая тишина.

Топ замер и еще с полчаса не шевелился. От горячего дыхания снег перед его носом протаял и не мешал дышать. Время шло, а тишина никем не нарушалась. Осторожно высунув морду из убежища, росомаха увидела, что грозная птица лежит на почерневшем снегу в нескольких прыжках от него. С ее зеленой спины свисают узкие крылья, а из-под смятого брюха идет дым. На грязном снегу распластались человек, чуть поодаль — мертвая рысь.

Раздался скрип, и дыра в боку птицы расширилась. Из нее показалась голова двуногого. Топ тут же скрылся в снежной норе и опять обратился в слух. Сверху временами доносились непонятные звуки: стук, скрежет. Вслушиваясь в них, росомаха не заметила, как заснула.

Степан Ермилович при падении вертолета легко отделался: расшиб голову, колено и, судя по острой боли при вдохе, кажется, сломал ребро. Его спасло то, что был пристегнут к сиденью. Он всегда бравировал тем, что игнорировал ремень безопасности, но в этот раз, когда они взлетали с Трофимова участка, словно подчиняясь чьей-то безмолвной команде, почему-то не только застегнул его, а даже затянул до упора, плотно прижав себя тем самым к спинке.

«Никак ангел-хранитель подсказал!» — с благодарностью подумал Степан, глядя повлажневшими глазами в небо. Опираясь на стенку, он пробрался в кабину. Командир полулежал, уткнувшись лицом в залитую кровью приборную доску.

— Иван Петрович, как ты?

Ответа не последовало. Осторожно приподняв его голову, Степан содрогнулся от застывшего взгляда расширенных зрачков. Взяв себя в руки, прижал к запястью командира палец — пульс не прощупывался. Сомнений не было — командир мертв. Бездыханное тело второго пилота лежало на почерневшем снегу — при ударе его выбросило в открытую дверь и рубануло лопастью.

Мысли лихорадочно полетели одна за другой. «Надеяться на помощь бессмысленно: на всю округу был один вертолет, и тот теперь разбит… До Верхов не больше пятидесяти километров, а до промысловых избушек и того меньше… За три дня всяко одолею, но прежде надо второго пилота в вертолет затащить…» — размышлял он.

Поскольку стекла кабины были разбиты, охотовед, дабы звери не попортили тела вертолетчиков, перенес их в мятый, но без разрывов салон. Порылся в сумках. Добыча скудная — четыре пирожка с картошкой. Зато оленины и дичи, сданной промысловиками, не на одну сотню ртов хватит. Нарубив топориком мороженой мякоти, сложил ее в полиэтиленовый пакет и засунул в рюкзак.

Пока собирался, солнце перевалило зенит. Подойдя к распахнутой двери, охотовед попытался с ходу спуститься, но не тут-то было — земля почему-то поплыла: то удалялась, то приближалась, то вообще уходила вбок.

— Вот это да! Похоже, сотрясение мозга!

Он с минуту не мог понять, куда ставить ногу. Поймав наконец момент, когда примятый снег замер, встал на него. Притянув обрывком стального тросика деформированную дверцу к фюзеляжу, поковылял на юг, с трудом переставляя травмированную конечность. Поначалу каждый шаг давался через силу, но постепенно мышцы и связки разогрелись. Скованность ослабла. Боль притупились, а на душе становилось все горше и горше: Степан считал, что именно он повинен в гибели людей.

Когда в иллюминатор увидел одновременно росомаху и рысь, его ликованию не было предела: звери возвращаются в их леса! Окликнув командира, выразительно затыкал пальцем в стекло. Тот заулыбался и, сбавив до предела высоту, подал знак второму пилоту сделать фотографии. Парень же, открыв дверь, вместо этого принялся палить из карабина. Командир обернулся на выстрелы и что-то прокричал. В этот миг вертолет качнулся и резко пошел вниз…

Топа разбудил приближающийся хруст снега и шумное дыхание. Шаги все ближе! Неужели обнаружили? Нет, удаляются!.. Росомаха осторожно высунула нос и поцедила воздух. В нем появилось несколько новых запахов. Один из них Топу показался знакомым. Где он слышал его?

Ого! Так это же запах того странного двуногого, который в детстве подкармливал его, а после поймал и отвез в тесном ящике в громадный человечий муравейник. Надо быть начеку — от него можно ожидать любого подвоха.

Топ выбрался из снежной норы спустя час после того, как стихли шаги. Вокруг царило такое безмолвие, что уши улавливали шепот падающих снежинок. Железная птица уже не чадила. Снег вокруг был в ямистых следах двуного. Вот тут он срубил и очистил от веток березку и пошел туда же, куда держал путь Топ.

Вскоре зверь догнал его. Человек шел медленно, опираясь на палку. Но это была не огнеметная, а обычная палка — из той срубленной березки. Топ забежал далеко вперед, дабы воочию убедиться, что нюх не обманул его. Да, это был тот самый двуногий с мордой, густо заросшей шерстью.

Степан, прислонившись к дереву, восстанавливал дыхание: сломанное ребро мешало дышать полной грудью. Стоило вдохнуть чуть глубже, как бок пронзала колющая боль, а лоб покрывался испариной. Ко всему прочему, земля под ногами опять закачалась. Ему бы полежать дня два-три, но нет — надо идти.

Отдыхая, Степан в который раз прокручивал события сегодняшнего дня. «И далась нам эта клюквенная настойка! Взяли бы с собой и вечером дома посмаковали… Эх! Задним-то умом все сильны!»

Зная, что зверя в их тайге почти не осталось, а попытки остановить браконьерский беспредел не находили поддержки ни у начальства, ни у милиции, Степан Ермилович в прошлом году договорился в областном земельном комитете, чтобы госпромхозу выделили промысловые участки на Главном Хребте, и закрепил их за семерыми честными охотниками. Самый ближний участок находился в ста восьмидесяти километрах от Верхов. Для пешей заброски далековато. Хорошо, что командир авиаотряда пошел навстречу землякам: выделил единственный исправный вертолет. Правда, пришлось пообещать ему трех соболей для жены.

А с Подковой и охотниками, выбившими практически всю живность на снегоходах, договора на аренду старых участков расторг. Но главным своим достижением Степан считал увольнение Подковы из потребсоюза. Теперь на автолавке к ним приезжал сын Макарыча.

Уже в первый же рейс жители села с удивлением обнаружили ощутимую разницу в закупочных ценах. Оказывается, Подкова занижал их на тридцать процентов. Люди кляли пройдоху и радовались, что теперь будут получать за свой труд заметно больше. Из снегоходов на ходу остался лишь Лукьяновский. Поскольку участка его лишили, он, когда у него поспевала брага, напивался и, сев на «Буран» бесцельно гонял по озеру, горланя: «Врагу не сдается наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает».

Нынче Степану удалось облететь все новые участки и принять у промысловиков заготовленное мясо, пушнину; раздать продукты, боеприпасы до конца сезона. На последнем хлебосольный Трофим угостил клюквенной настойкой. Для пробы по кружке выпили, потом повеселили душу второй.

— Хорошо у тебя, Трофим! Такая красота вокруг! Пожить бы пару недель, — вздыхал расчувствовавшийся второй пилот.

Промысловик оживился:

— Так в чем дело? Оставайтесь! Поохотимся, погуляем маненько! Настойки хватит!