Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 34

Для Махи наступили тяжелые дни. В редкий выход ей удавалось поймать полевку, но мелкая добыча лишь распаляла аппетит.

В поисках пищи она забралась на гладкоствольную осину и высоко над землей приметила отверстие непривычной прямоугольной формы. Маха заглянула в него. Грозный хозяин квартиры — дятел-желна — не одобрил любопытства куницы и сильно ударил ее клювом по голове.

Ошеломленная Маха спустилась вниз и, съев несколько случайно уцелевших плодов шиповника, вспомнила про пещеру под высокой кручей, где она видела вмерзшего в лед медведя. Как можно было забыть про этот склад мяса?! Там ведь его столько, что и на год хватит!

Нетерпеливо спустившись на памятную террасу, куница застыла от удивления. На месте высокой кручи опрокинутым конусом темнел глубокий провал. Росшие когда-то высоко наверху, деревья целиком исчезли в нем, и только сомкнувшиеся у центра макушки едва выглядывали из образовавшейся воронки. Не желая мириться с угрозой гибели, они поддерживали друг друга ветвями, а корнями еще пытались удержать разошедшиеся пласты почвы.

Дотошно обследовав склоны провала, неровными, ступеньками уходящие вниз, и не найдя ни одной подходящей лазейки, чтобы проникнуть в глубь, Маха совсем приуныла. Ей стало казаться, что не осталось в жизни ничего, кроме бед и напастей.

Находясь в беспрестанном поиске пищи, куница отощала. Мех потускнел, вытерся, местами слипся от смолы. Маха изменила своим привычкам и все чаще рыскала по вымершей лесной пустыне днем. Пища, которой она прежде гнушалась, стала желанной.

Однажды, когда стало совсем невмоготу, охотнице все же посчастливилось найти под трухлявым пнем норку бурундука. Вытащив запиравшую вход моховую пробку и расширив где когтями, где зубами узкий проход, Маха добралась до опрятной, сухой кладовой с небольшим запасом орехов, семян и ягод, аккуратно сложенных в отдельные кучки.

Полосатенький хозяин, разбуженный гулкой возней, возмущенно пища, метался по спальне и пытался выскочить на волю, но Маха закрывала собою проход. Бурундучок с отчаянной смелостью, порожденной страхом, ринулся на грабительницу. Куница, оставив орехи на десерт, наградила смельчака смертоносным ударом и тут же съела его.

От забытой сытости по телу разлилась дремотная истома. Маха проспала больше суток, а проснувшись, доела скудные запасы кладовой. Вскоре, однако, голод с новой силой напомнил о себе и в который раз погнал Маху к парящему истоку ручья, где в окружении кустов, сверкавших ежиками густой изморози, до сих пор держались утки.

Этот визит ничем не отличался от предыдущих. Сидевшие на сахарных закраинах льда птицы были начеку. Они успели отплыть на середину чадящей белыми завитками пропарены и крикливо насмехались над неловкостью куницы.

Маха раздосадовано фыркнула и несолоно хлебавши побежала прочь.

Иногда ее выручали личинки короедов, златок, усачей. Маха умудрялась добывать их из-под трухлявой коры елей. После одного из таких скудных завтраков она, гонимая голодом, перешла через седловину и вышла на противоположный склон горы, поросшей высокоствольным лесом.

Спускаясь по нему, Маха сначала услышала, а потом и увидела из-под нависших еловых лап дерущихся зверей: сильный голенастый лось бился насмерть с медведем-шатуном. Они кругами ходили друг против друга. Медведь устрашающе ревел. Из широко раздутых ноздрей с шумом вырывался пар.

Мосластый шатун все пытался зайти сбоку, но лось понимал, чем это ему грозит, тут же разворачивался навстречу, стремясь, в свою очередь, нанести удар копытом.

Медведь ловко уворачивался и одновременно загребал широкой лапой, пытаясь распороть лосю длинными когтями тугое брюхо. Бесконечные атаки измотали обоих, но успеха никому не принесли.

Внезапно шатун изменил тактику: попятился назад и устало сел на задние лапы. Скрывая свой хитроумный замысел, он, тяжело дыша, привалился лохматой глыбой к дереву. Поддавшись на уловку, лось повернулся бежать, но в то же мгновенье коварный медведь одним прыжком настиг его. Лось встал на дыбы и метнулся в сторону, но медведь уже успел прокусить ему шею, решив исход поединка в свою пользу.

Удостоверившись, что лось мертв, взъерошенный победитель не сразу подошел к добыче: протяжно, поводя боками, вздыхал, остывал от возбуждения.

Ел он долго и жадно, не обращая на происходящее вокруг ни малейшего внимания. Набив желудок, косолапый затащил остатки добычи в бурелом и залег тут же.

Маха несколько раз посещала это место в надежде поживиться за чужой счет. Однако шатун так и не ушел, пока не съел всю тушу без остатка, разбросав вокруг лишь острые раздвоенные копыта да добела обглоданные челюсти.

Бедствуя от голода, куница мерзла, не согреваясь даже в покинутых беличьих квартирах. От постоянного недоедания у нее кружилась голова, выворачивало внутренности. Однажды Махе, забывшейся коротким сном, зримо привиделся просторный, полный бурной, радостной жизни сосновый бор. Бор, где она родилась, где ей были неведомы голод, холод, а в говорливом ручье текла самая вкусная на свете вода. Днем и ночью это видение стало преследовать ее.

Стоило Махе лишь задремать, как снова представлялся родной бор, кишащий рябчиками и белками. Она ловит их, безостановочно ест и никак не может наесться. Смятение росло, и, наконец, настал миг, когда какая-то неподвластная ей сила неудержимо погнала Маху к родному урочищу.

Поднявшись на взгорье, куница свернула на юг и устремилась к заветной цели. В предрассветный час она чуть не столкнулась с рысью, выплывшей, словно привидение, из запаленной восходящим солнцем изморози. Куница попятилась и бесшумно исчезла в зарослях, но поджарая кошка приметила ее и кинулась вдогонку. Маха немедля взлетела по шершавому стволу на ель и, перемахивая с ветки на ветку, благополучно ушла от преследования.

В пути кунице пришлось преодолеть немало щетинистых круч, ниспадавших с гор бугристых ледопадов и непролазных чащоб, прежде чем ее взору с высокого отрога открылись знакомые очертания сопок. Радость наполнила сердце скиталицы. Все веселей, уверенней бежала она по заснеженной тайге. Достигнув последней водораздельной гряды, куница вскарабкалась на одиноко стоящую сухую ель, растопырившую сучья, словно костлявые руки, и оторопела.

Перед ней, далеко внизу, повторяя изгибы ручья, чернела прокопченная жилка лесовозной дороги. На пологом склоне, там, где простирался столь желанный заповедный бор, была пустошь, покрытая золотистыми спилами пней.

Спустившись с горной кручи к ручью и быстро перебежав пропахшую соляркой дорогу, Маха с надеждой направилась через вырубки к темнеющему вдали лесу.

С каждым прыжком остаток бора надвигался непроглядной стеной и был уже не таким крошечным, как показалось Махе с макушки ели. А когда оттуда донесся задорный посвист рябчика с короткой трелькой, она и вовсе воспряла духом.

Но непродолжительной была ее радость. Привычную тишину зимней тайги нарушало звонкое потрескивание заведенной мотопилы. Мерное тарахтение зачастило, перешло в докучливое осиное жужжание. Вскоре мохнатая крона крайней сосны качнулась, и вековое дерево с густым шумом рухнуло, подняв патлатыми ветвями облака снежной пыли.

Со стороны ручья послышался надсадный рокот. Это полз за новыми хлыстами[34] мощный лесовоз. На родине Махи хозяйничали лесорубы.

Сделав полукруг, куница перешла на западный склон. Здесь снежный покров сверкал девственной белизной и прельщал обилием беличьих кормовых тропок, лунками ночевавших рябцов. А возле поваленных ветром осин хрусткая простыня была утрамбована заячьими лапками и усеяна коричневыми орешками помета.

Пройдясь по свежим беличьим следам, тянувшимся по косогору, Маха вскоре увидела прыгунью, занятую раскопкой старых запасов. Белка тревожно зацокала, но не успела даже заскочить на дерево.