Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 13

Лукса, как и всякий настоящий учитель, всегда радовался и гордился моими успехами.

Под Разбитой появились сначала одиночные следы соболя, а потом и тропки. Бывалый следопыт с одного взгляда оценивал: «Это двойка, это тройка». А я никак в толк не возьму, как он определяет, сколько раз тут пробежал соболь. Вроде ничем тропки и не отличаются друг от друга. Да и тропки ли это? Заметив мою растерянность, Лукса начал объяснять:

— Смотри сюда. Одиночный след — широкий, глубокий, нечеткий, а на тропке мелкий, ясный. Чем четче след, тем больше раз пробежал здесь соболь.

И сразу стал показывать, как устанавливать капкан на подрезку.

Понаблюдав с полчаса, я полез на сопку закреплять урок на практике. Продираясь сквозь белоразукрашенные пойменные крепи, перевитые тонкими, но прочными лианами аргуты[14], коломикты[15], вконец умаялся. Взгляд, жадно шаривший в поисках парных следочков, натыкался только на многочисленные наброды изюбрей и кабанов. Зато на скосе длинного отрога меня ожидали прекрасные собольи тропки.

Солнце в своем вечном движении неумолимо клонилось к гребням темно-синих гор. В низине уже было сумрачно, и я успел поставить всего два капкана. Первый — на горбатом увале, в том месте, где соболь поймал и съел сразу двух мышей, а второй — в начале крутой ложбины. Выезжая из нее, врезался в самую гущу аралий и сильно поцарапал лицо об их острые шипы.

Я всегда старался держаться подальше от этих безжалостных, густорастущих деревьев. Высотой они метра три-четыре. Ствол голый, без ветвей и сплошь утыкан длинными, прочными, как сталь шипами, напоминающими собольи клыки. Если пройти сквозь заросли аралии сотню шагов, то от одежды останутся одни лохмотья.

Завтра выйду на охоту пораньше. Тропки, тропки искать надо. Охота! Настоящая охота начинается!

Ловля на приманку — все же скучное занятие. Изо дня в день ходишь по проторенным, надоевшим до оскомины путикам. Все привычно. Ничто не задерживает взгляд. То ли дело подрезка! Чтобы найти хорошую тропку, нужно ходить по новым местам, а это всегда свежие впечатления и неожиданные встречи.

Вчера было ясно и морозно. Углы палатки впервые обметало инеем. Сегодня же потеплело. По радио обещают снег, что совсем некстати: капканы на подрезку засыплет, а их у меня уже девять штук стоит. Вся работа пойдет насмарку. Правда, хорские «синоптики» — вороны — каркают на мороз. Надеюсь, что чуткие птицы точнее радио.

Первое время я относился к вороньим прогнозам без особого доверия. Но точность предсказаний этих смышленых пернатых быстро развеяла мой скептицизм. Например, если вороны каркают дружно — быть холоду, устроили в небе хоровод — поднимется ветер.

Весь день расставлял новые ловушки и, хотя сильно устал, все же полез в сопки. Ничего с собой не могу поделать. Так и тянет заглянуть за горизонт. Вскоре стали попадаться уже не тропки, а настоящие торные тропы, и принадлежали они не соболю, а владыке лесных дебрей — тигру. Его огромные следы перемежались с кабаньими. На вершине сопки все тигровые тропы сходились и тянулись вдоль гребня. (Судя по округлой форме отпечатка, тут ходил самец. У самок след более продолговатый).

Пройдя метров двести, на каменистом утесе под многовершинным кедром обнаружил его лежку. Похоже, что правитель таежного царства частенько отдыхает здесь, оглядывая свои владения, изрезанные сетью глубоких распадков. Обзор отсюда и в самом деле великолепный.

И в награду за смелость (признаюсь, было страшновато) я впервые имел возможность рассмотреть мощный горный узел на востоке, откуда берет начало самая труднодоступная в этих местах река Чукен.

Заснеженные скалистые вершины, испещренные безлесными шрамами осыпей, возвышались плотной группой. От них веером расходились более низкие отроги. Если в наше время еще остались места, про которые можно сказать «тут не ступала нога человека», то оно в здешних краях более всего применимо к Чукену. Его покой охраняет частокол крутобоких гор, размыкающих свою цепь лишь в устье реки. Течение Чукена настолько стремительно, что даже удэгейцы, привыкшие ходить на шестах, и те не могут подняться вверх более чем на десять километров. Для моторок он и вовсе непроходим из-за многометровых заломов, порогов и затяжных перекатов. Берегом идти и вовсе невозможно: отлогие участки чередуются с отвесными неприступными прижимами.

Даже мороз не может усмирить Чукен — ледяной покров усеян частыми и обширными промоинами. Удэгейцы объясняют это тем, что река берет начало от теплого источника, бьющего из-под горы с кратким названием Ко. И тот лед, что местами все же покрывает реку, очень коварен. Сегодня он прочен, как гранит, а назавтра расползается, словно гнилое сукно.

Эх, на вертолете бы туда! Построить на горном ключе, кишащем рыбой и зверьем, зимовье и наслаждаться красотой нетронутого таежного уголка.

Так я стоял, любовался и мечтал минут десять. Из-за островерхих гор крадучись выползли молочные клубы туч и стали обволакивать одну вершину за другой. И тут на противоположной стороне распадка отрывисто пролаял изюбр. Струхнув от мысли, что тигр где-то неподалеку, я съехал на пойменную террасу.

Перед моим взором предстала живописная картина: сплошь утрамбованный снежный круг, раскиданные вокруг тайна ветки и кусты, срезанные на высоте колена.

Чуть выше под кедром остатки чушки: челюсти и копыта. Все остальное было перемолото крепкими, как жернова, зубами тигра и нашло приют в его желудке. После обильной трапезы царственный хищник, похоже, нежился, барахтаясь в снегу, чистил когти — кора дерева в свежих царапинах.

По всей видимости, тигр напал на спящий табун. Позже Лукса подтвердил, что по ночам, когда усиливающийся мороз не располагает ко сну, тигры охотятся, а днем, выбрав удобное место, чутко дремлют на солнцепеке.

Тигр, или, как его здесь называют, «куты-мафа», по традиционным представлениям удэгейцев — их великий сородич, священный дух удэ. Относятся они к нему почтительно и убеждены, что человека, убившего тигра, обязательно постигнет несчастье, а того, кто хоть чем-то помог ему, — ждет удача.

День пролетел так незаметно, что, когда между туч показался оранжевый шар солнца, уже задевший нижним краем сопку, я глазам не поверил и поспешно заскользил по накатанной лыжне к стану.

Тяжело, медленно встает рассвет над промерзшими мышцами хребтов. Когда на востоке чуть затлела, разгораясь, полоска неба, я уже шагал в сторону Маристой пади, где расставлены капканы на приманку.

Как и прежде, во всех пусто, хотя к большинству хаток соболь подходил. «Любопытный, — раздраженно думал я. — Интересуется, видите ли… А нет, чтоб в хатку зайти». Поскольку все следы были трех-, четырехдневной давности, я сделал вывод, что это наследил не местный, а проходной соболь. Поэтому, сняв капканы, новые настораживать не стал.

На выходе из пади кто-то метнулся через лыжню в чащу. Кабарга! Такая крошка, а прыгает словно кенгуру.

Лукса принес двух соболюшек. Одна темно-коричневая, другая почти бежевая. Оба зверька добыты на одном участке, а по цвету так резко отличаются. Что интересно, за темного он получит вдвое больше, чем за светлого, хотя тех и других ловить одинаково тяжело. Выходит, что охотник за один и тот же труд получает разную плату. Чем больше поймаешь темных соболей, тем больше заработаешь. Такая ценовая политика способствует осветлению расы. Особенно в тех местах, где соболей промышляют с лайкой: промысловик костьми ляжет, а возьмет «казака» — черного соболя, ибо получит за него в три раза больше, чем за светлого.

Вот это день! Вот это удача! Пудзя с несказанной щедростью одарил меня за упорство и долготерпение. Как говорится, не было ни гроша, да вдруг алтын. Степень моей радости легко представить, если вспомнить, что за прошедшие сорок пять дней колонок — мой единственный трофей. Зато сегодня… Но все по порядку.