P.S. моей ученице (СИ) - Дэй Каролина - Страница 108

— Я не в России, чтобы меня судить, а Вике уже исполнилось восемнадцать лет, когда мы начали встречаться, — ответил я на вопрос матери, слыша за своей спиной шорохи. Видимо, начала собираться уходить отсюда. Так даже лучше. Наш разговор ни к чему не приведет, только рассорит нас окончательно и бесповоротно. Интересно, какие отношения нас ждут после того, как я узнаю всю правду о Вике? Все зависело от того, насколько она горька, насколько тяжела и какие последствия понесла за собой.

— Чтобы в следующий раз я больше не слышала об этой девчонке! — выкрикнула она, хлопнув дверью палаты. Да, я оказался прав, когда предположил ее уход. Но какое сейчас это имело значение? Никакого. Чего я добился этим разговором? Ничего. Только испортил отношения с матерью. Но я не собирался сдаваться и оставлять все в таком состоянии. Я обязательно найду свою девочку, отыщу с помощью лупы любимую, узнаю, где она и что с ней случилось. И я не остановлюсь не перед чем, достигну своей цели, чего бы мне это ни стоило. Когда-то давно, вспоминая нашу первую ночь, я обещал, что больше не брошу ее.

И сейчас, спустя долгое время, отступать от своих слов не намеревался…

Ведь если я отступлю, то смысл моей борьбы не только за свою дееспособность, но и за счастье? Зачем я все это затевал? Зачем делился своими воспоминаниями с психотерапевтом? Чтобы вернуть не только себя, но и близких мне людей. Мне многого не надо, лишь ответы на вопросы, которые так и остались открытыми.

Мать, наверное, на меня злилась. Да, скорее всего, так оно и было. Она доверяла мне, полагалась на спокойную и продуктивную работу в ее школе, однако я не удержался, чтобы не попробовать один аппетитный лакомый кусочек по имени Виктория Сафронова. Давно я не испытывал таких чувств, только Тася была мне столь же дорога и любима, хотя сравнивать двух главных женщин в моей жизни я не смел. Потому что это небо и земля. Но главная ошибка в том, что обе они на данный момент находились в прошлом, хотя одна из них должна присутствовать в моем настоящем и будущем.

Местонахождение Вики так и оставалось для меня загадкой, а воспоминания прошлого не дали мне вразумительного ответа. До следующего сеанса у доктора Нейфельда оставалось долгие два дня, которые я постарался убить не только на физиотерапию, упражнения и заключительные процедуры, но и на размышления, что делать я не особо любил. Но мне больше ничего не оставалось, как думать, вспоминать и умозаключать. Единственное за что я сейчас мог зацепиться помимо своих воспоминаний — неудавшийся диалог с матерью. О каких доставленных проблемах шла речь? Может, ее родители все-таки подали в суд на меня? Или же школа получила печать позора за нашу любовь? Этого я не знал. Мне не дали узнать правду и вряд ли кто-то даст. По какой причине Вика по версии матери больше не доставляла проблем нашей семье? Может, она начала жить своей жизнью после поступления в ВУЗ и забыла обо мне? Нет! Она не могла. Ведь моя малышка любила меня, боролась вместе со мной за нашу любовь. Это невозможно. А если просто уехала? Нет, не так. Ее могли увезти из Москвы, узнав о наших отношениях. Но как? Ее родители не такие деспоты, и вряд ли на это способны. Я помню ее мать. Она показалась мне добродушной и порядочной женщиной, любящей свою дочь. Но на что готовы родители ради блага единственного ребенка? Мне ли не знать? Лично меня увезли за границу, где врачи помогут мне с большей вероятностью, чем в районной больнице. А что сделали с ней? Вновь тупик. Может, ее исчезновение связано как-то с аварией? Когда я попал в нее? В какой день? И главный вопрос назрел за пару часов перед сеансом с херром Нейфельдом.

Был ли я в машине один?

Или вместе со мной сидела Вика?

Если с ней что-то случилось, или хуже того — она не выжила?

Нет! Я не хочу в это верить! Она не могла умереть! Я не мог убить любимую девочку собственными руками! Не мог! Однако именно эта гипотеза объясняла непонятное поведение моих родственников. Я мог поставить себя на место матери, не желающей разговаривать со мной о Вике, на место отца, подкидывающего мне лишь намеки, на место лучшего друга, который не хотел причинять мне боль, учитывая еще не совсем окрепший организм. Но сейчас я практически в полном здравии и готов идти только вперед, невзирая ни на какие преграды.

Только я все равно нуждался в помощи…

Именно в поиске этой самой помощи, я поднялся с кровати и, несмотря на ранний час, тут же проследовал в кабинет к доктору Нейфельд. Возможно, сейчас он занят, а я не вовремя ворвусь в его кабинет, находясь в полном отчаянии. Но дальше так продолжать нельзя. Я должен узнать правду, должен узнать, что произошло с моей малышкой, иначе дурные мысли разорвут меня на кусочки. Уничтожат, как личность, не успев восстановиться.

— К вам можно? — постучав пару раз для приличия, но не подождав «зеленого» сигнала, я распахнул дверь, наблюдая, как доктор Нейфельд ковырялся в своих бумагах, полностью погруженный в рабочий процесс. Радовало, что сейчас у него не сидел пациент, иначе такой поступок мог показаться превратным, хотя… он и так им являлся, но только в глазах самого доктора, которые, кстати, ни капельки не удивились моему приходу, за исключением первых секунд моего появления на пороге кабинета.

— Проходите, Станислав. У меня как раз к вам серьезный разговор, — жестом пригласил меня мужчина проследовать на знакомую кожаную кушетку, на которой почему-то сейчас мне стало некомфортно. Интересно, о чем он хотел поговорить? — Я не буду спрашивать, выполнили ли вы мое задание — и так уже знаю на него ответ.

— В каком смысле? — недоумевая, поинтересовался я. Неужели исход событий написан у меня на лице? Или…

— Наши сеансы прекращаются, — произнес доктор, вынося для меня приговор. Почему? Потому что в этом человеке я находил помощь последнее время, и сейчас у меня отнимали эту самую последнюю надежду, на которую я так рассчитывал. Внутри все бунтовало, хотелось протестовать, как в подростковом возрасте, однако вслух произнес совершенно другое.

— По какой причине? — задал я самый на что есть логичный вопрос. Вряд ли док будет от меня скрывать причину, учитывая наши доверительные отношения.

— Вас выписывают в ближайшие дни, — а вот эта новость заставила меня, мягко говоря, удивиться. Нет, не просто удивиться — охуеть. Мысленно, конечно же, хотя, судя по странному взору херра Нейфельда, все эмоции написаны на моем лице. А я надеялся, что научился скрывать их от посторонних глаз, но, видимо, не от психотерапевта. — Вас должны были предупредить сегодня или завтра. Я думал, ваша мать рассказала вам о возвращении в Россию. Вы вроде как оттуда, если я не ошибаюсь, — доктор подкинул мне новой информации, которая вновь заставила меня удивиться. Помнится, херр Шмиц вместе с тренером напоминали мне об окончании курса и выписки из больницы, но дата планировалась уж точно не в ближайшую неделю. Странно слышать эту новость самым последним.

На самом деле, когда я лежал в четырех стенах своей палаты и молился всевышнему (да, и такое случалось), чтобы помог мне поскорее выйти отсюда, то предвкушал некую радость от выписки из этого адского немецкого логова и скорого возвращения домой. Однако сейчас, услышав долгожданную новость, я почему-то не испытал той эйфории, которую ожидал долгие месяцы реабилитации. Вроде ничего не изменилось, я в последнее время так же хотел вернуться домой, только здесь меня держали не до конца восстановленные воспоминания, учитывая недавние открытия. И разговор с матерью. Неужели…

— Это она настояла на моей выписке? — тут же спросил я,

— Тут я ничего не могу сказать. Вам следует обратиться к херру Шмицу, — пояснил мужчина, разгоняя сомнения о нахальности матери столь глобально помешать моему лечению и восстановлению памяти. На самом деле я мало хотел размышлять о мотивах врачей — им лучше знать, когда мне отсюда нужно будет уйти. Это не решало вопрос, с которым я пришел к психотерапевту, ожидая от него необходимых ответов на мои вопросы, которые не в состоянии найти самостоятельно.