Падение полумесяца (СИ) - Поляков Владимир "Цепеш" - Страница 6

Вот к этому человеку и отправился Мирко Гнедич. Не зря Черлеску появился в Стамбуле. Не просто так в одном тайном месте оказалась полоска пергамента с начертанными на ней ничего не значащими для постороннего буквами. Смысл сии письмена обретали лишь для того, кто знал, как именно их следует прочитать. Он, глаза, уши и карающие руки короля Италии, знал. Потому и находился сейчас тут, на Большом базаре, у того участка, который выкупил для своих дел надевший на себя маску торговца живым товаром.

Что может быть неестественного, если один значимый и известный в Стамбуле торговец зайдёт к другому, известному больше за пределами столицы империи? Видит Аллах, ничего! Но впереди всё равно зашёл «Мустафа» в сопровождении ещё двух головорезов, пусть и не знавших об истинной сути своего нанимателя. Мирко привык проверять всё, начиная от еды и заканчивая местом, куда намеревается пойти в тот или иной день. Когда явно, когда тайно, но преподанные ещё там, в Италии уроки были им прекрасно усвоены. Потерявший осторожность прознатчик очень часто становится мёртвым или пленным, а второе как бы не хуже первого. Мёртвых ведь пытать никак не получится, в отличие от тех, кому не повезло попасть в руки такого врага как османы живым.

Но сейчас всё было спокойно, что кивком и подтвердила безмолвная тень Мирко, сейчас отзывающаяся на имя Мустафы, а ранее… Ранее было всякое. Оставалось лишь войти, но при этом часть охраны оставалась снаружи строения, а оставшаяся хоть и внутри, но почти что у порога. Об этом… было условлено. Подозрения? Никаких, ибо подобная недоверчивость была в крови у многих османов и иных, пребывающих на землях империи правоверных. Потому дальше первого помещения прошли лишь сам Гнедич-Сардак и его верный «Мустафа».

Рабы и рабыни, которыми торговал Исмаил Али Дустум в своей нынешней ипостаси? Они были где-то рядом, но на в комнатах, через которые прошёл Гнедич, сопровождаемый, помимо собственного охранника, двумя другими, безмолвными и весьма грозно выглядящими. Но когда они приблизились к нужному месту, сопровождающие остановились. Один из них просто застыл, подобно каменному изваянию, другой же жестом показал, что гостю надо войти туда. Одному гостю, без своего слуги. Что ж, Гнедича это ни разу не пугало. Если встреча именно с таящимся под маской Дустума Черлеску, то она с другом, а не врагом. Если же там ожидает кто-то иной… Умереть он успеет, благо глава тамплиеров всегда заботился о том, чтобы его люди, случись беда, могли хотя бы уйти без лишних мучений. Яды… Борджиа знали в них толк побольше всех иных и как бы не вместе взятых.

Нет… на этот раз обошлось. Не то звёзды, не то бог, не то иное, во что верил не он сам, а Великий магистр Ордена явно благоволили рыцарю-тамплиеру, вынужденному скрывать и скрываться. В комнате, сидя на подушках и лениво прихлебываякакой-то подогретый напиток, находился именно Исмаил Али Дустум. Так хорошо надевший на себя маску, что она накрепко приросла и к лицу и к самой душе. И больше никого. Только они двое в этом небольшом помещении. Разве что уши под дверью…

— Да озарит Аллах своей милость тебя, достопочтенный Исмаил Али, — вежливо, но не подобострастно произнес Гнедич… хотя нет, сейчас скорее Керим Сардак. — Да пребудут дни твои…

— Довольно, — поморщился не Дустум, а Черлеску, приоткрывший свою суть. — Тут нет чужих глаз, а приблизившиеся уши будут отрезаны и скормлены псам.

— А эти, — взгляд в сторону двери, за которой остался не только «Мустафа», но и два человека Черлеску. — Их облик…

— Да, они не наши. Зато тупые, немые и знают только своё наречие, на котором мне приходится отдавать им приказы. Животные! Но полезные, пока не станут лишними. Я использую их и тебе бы советовал. По настоящему верных мало, а обычные наёмники слишком ненадёжны.

— У каждого свой путь, Исмаил.

— Всё же продолжаешь беречься даже тут. Твоё право, брат. Садись. Выпьешь?

Черлеску ткнул пальцем в сторону кувшина, из которого доносился необычный для европейца аромат, но легко узнаваемый тем, кто долгое время находился среди османов. Салеп — напиток, главной частью которого были перетёртые в пыль клубни орхидей. Порошок разводили в молоке, доводили до кипения и довольно долгое время помешивали, добавляя кунжут, корицу, иные пряности по вкусу. Мирко никогда не любил подобный вкус, но увы. Пришлось сперва научиться не морщиться, а потом и окончательно свыкнуться с подобным. Да и со многим другим тоже, ведь чтобы выдавать себя за османа, следовало перенять многие их привычки, в том числе в еде и напитках. В подобных делах не бывает мелочей. Более того, именно кажущееся мелочами способно выдать нерадивого прознатчика. Гнедич таковым сроду не являлся, а потому с показной охотой принял наполненный салепом сосуд, отпил и понимающе прищёлкнул языком, показывая тем самым, что оценил качество вкуса.

— Ну страдай, страдай, — хмыкнул Черлеску, видимо, знающий об истинном отношении собрата-тамплиера к этому напитку. — Мне вот действительно нравится, потому и пью.

Гнедич предпочёл спокойно сидеть, отпивать ни разу не любимый напиток и просто ждать. Он вообще приучил себя находиться в постоянном спокойствии, выходя из оного лишь когда надо, а не когда ему захочется. Почти всегда получалось. Черлеску же… Судя по всему, этот рыцарь Храма действительно пошёл иным путём. Однако любой путь верен, если он ведёт к цели и не противоречит основам, которые обязательны для каждого из них, из братьев, объединённых единым пониманием мира и того, что в нём является лишним. Османская империя была как раз в числе того самого лишнего. А раз так, то ей предстояло перейти из бытия в небытие. Вот и всё, такая простая метаморфоза… к которой они общими усилиями и должны её привести.

— Скоро тебя дервиши за своего примут, брат. Не перестарайся.

— Что-то мы ценим, что-то ненавидим. Меня поддерживают как любовь, так и ненависть. Но она холодная, как льдистое сверкание заточенного клинка. А твоя, она заполнена пламенем, что вырывается из жерла вулкана. И любая вспышка или замораживающий холод полезны. Ты позвал меня, Исмаил, я здесь. Это ведь связанос происходящим в городе?

— В империи. Всей, от границы с Сербией до той, где только-только окончательно затихли стычки с мамлюками, — скривился Черлеску, отставив опустевшую чашу в сторону. — Трон под султаном уже не пошатывается, а готов развалиться на груду обломков. Для одних он слишком нерешителен, другим кажется безрассудным. Каждый хочет своего и мнит себя единственно верным советником. Спасителем империи!

— А есть ещё и сыновья, желающие власти, всей или хотя бы над отдельными кусками. Так?

— Да, так! И поэтому Шехзаде Ахмет окружает себя самыми ретивыми муллами, которые поют в уши стамбульской черни, разносят песни по самым отдалённым пашалыкам. И именно его руки направляли участников Большой резни, которая отнюдь не закончилась, как надеются распростёршиеся перед султанами потомки завоёванных.

— Они не понимали и не поймут, — отмахнулся Гнедич. — Но я внимательно следил за тем, что творилось тут в последний месяц. Греки, армяне и прочие, они зажиточны, а порой и вовсе богаты. У них было что взять… даже их самих. Ещё юные жёны, дочери… мальчики, столь любимые многими и куда больше жён и наложниц. Ты должен знать, насколько увеличились продажи такого товара.

— В разы, — подтвердил Раду. — Все знают, что я торгую особенным товаром и редко делаю исключения. Но всегда стараюсь поддерживать «дружбу» с другими продавцами плоти. Они в восторге. За последние пару лет поток новых рабов сильно оскудел. Разве что из Крымского ханства продолжал идти по-настоящему ценный товар. Средиземное море ведь перекрыто итальянскими и не только кораблями, да.

Хищная улыбка очень контрастировала с вроде как печальными для Исмаила Али Дустума словами, но оно и понятно. Одно дело маска и совсем другое — истинная сущность.

А Большая резня… Она была так названа не просто так. В Стамбуле — не только в нём, но там особенно — с момента окончательного падения Византии хватало смирившихся, покорившихся новой власти. Фанар и Галата — вот те две части прежнего Константинополя, которые были заселены покорившимися, не принимавшими участия в обороне города, а потому не убитыми и не попавшими в рабство вместе со своими семьями. Мехмед — собственно, завоевавший Константинополь и превративший оный город в Стамбул — отлично понимал практически полную неспособность своих подданных одной крови и веры создавать хоть что-то сложное. А ещё не то сам осознал, не то подсказали, что находящиеся не в зависимости, но в полном рабстве не склонны проявлять особо усердие сверх выполнения чего-либо самого простого, от чего под угрозой казни отступить не получится. Вот и использовались бывшие как бы свободные византийцы как архитекторы, переводчики, оружейники, разные ремесленники… Вдобавок туда же были переселены покорные султану армяне, греки, евреи опять же. Из самых разных мест, от Синопа и Мореи до Салоник и островов Эгейского моря.