Истории, рассказанные в темноте (ЛП) - Пейн Барри - Страница 2

   3 июня. - Ужасно сожалею о написанном выше. Это кажется унизительным. С другой стороны, это всего лишь небрежность и легкомыслие с моей стороны, кроме того, я пишу исключительно для себя. То есть, самому себе я могу совершенно спокойно признаться, что совершил ошибку, что мне не следовало пить так много вина, не подумав о возможных последствиях. Случай отвратительный, но он в прошлом, и мне следует как можно скорее позабыть о нем. Здесь с меня берут два фунта десять шиллингов в неделю за стол и две комнаты. Обедаю я, разумеется, в своей гостиной. Было бы дешевле, если бы я обедал в общей столовой, но мне на это наплевать. В конце концов, что такое два фунта десять шиллингов в неделю? Какие-то жалкие сто тридцать фунтов в год.

   17 июня. - Несколько дней я не прикасался к дневнику. Все это время у меня душа не лежала к нему, как, впрочем, и ко всему остальному. Я сказал местным жителям, что покинул государственную службу (что верно), и что я занимаюсь литературной деятельностью. Под последним, собственно, я имел в виду только любовь к чтению и записи, время от времени, событий и ощущений от нового образа жизни, который намерен вести. Вместе с тем, я впал в депрессию. Почему, не могу объяснить. Я злился на самого себя. Сидя в собственной гостиной, с сигаретой с золотым ободком между пальцами, я был одержим чувством (хотя и сознавал всю его абсурдность), что если вдруг откроется дверь и в нее войдет мистер Толлер, то я должен буду встать и извиниться. Но что меня еще больше вгоняло в депрессию, это широта окружающего пейзажа.

   Я читал, конечно, дешевые издания, в которых рассказывалось о бедных маленьких оборвышах, которые никогда в жизни не видели зеленого листа, и всегда считал их преувеличенными. Иначе и быть не могло: вот вам сад на набережной, вот парк, вот воскресная школа. Все эти маленькие оборвыши не могли не видеть зеленой листвы, а потому все эти россказни есть обычное преувеличение, я даже уверен в том, что это - умышленное преувеличение. Но вид открытой местности - совсем другое.

   Вчерашний день был прекрасен; я провел его в местности, носящей название Уинсли Дейл. С того места, где я стоял, было видно на много миль вокруг. Ни одного дома, ни одного дерева, ни одного человека я не увидел. Передо мной раскинулось обширное болото, пугающее своими размерами. Думаю, мне не хватало стен: я привык ощущать, что если пойду прямо вперед, не останавливаясь, то во что-нибудь упрусь. Это значило, что я в безопасности. Но вблизи этого огромного болота - ощущение было такое, словно я остался единственным живым человеком во всем мире - я себя в безопасности не чувствовал. Я повернулся и по собственным следам направился обратно домой, дрожа, как мокрый котенок, страстно желая увидеть стену или хоть кого-нибудь, с угрюмым лицом, кто проворчит нечто неприветливое в ответ на мое приветствие. Все это, без сомнения, пройдет, и я смогу пойти дальше по жизненной стезе не испытывая никакого дискомфорта. Все же я был совершенно прав, покинув государственную службу за несколько месяцев до пенсии. Надо ко всему привыкать постепенно. В том числе и к шампанскому, - чего, впрочем, надеюсь избежать в будущем.

   20 июня. - Интересно, что эти огромные болота становятся для меня чем-то необходимым. Я больше не испытываю страха - нет, совсем даже наоборот. Я не хочу никуда уходить отсюда. Вместо того, чтобы сократить паузу между двумя существованиями, я постараюсь продлить ее. Мой разум совершенно с этим смирился. Когда я стою здесь, на этом месте, с которого не видно ни деревьев, ни домов, ни людей, я - последний человек, оставшийся в живых в этом мире. В некотором роде, я - бог. Здесь нет никого, кто мог бы подумать обо мне что-либо, и это не беда, если одежда моя имеет недостойный вид, или я говорю невнятно, - что случается редко, в тех случаях, когда я начинаю сыпать словами. Никогда прежде я не знал, что такое подлинная свобода. Слишком много домов было вокруг меня, слишком много людей меня окружало.

   Теперь мне кажется такой обычной и такой заслуживающей презрения привычкой, обитая среди людей, подстраивать свой характер и свое поведение под их мнение. Я знаю теперь, что, когда потребовал бутылку шампанского, то сделал это, скорее, чтобы доставить приятное официанту и заставить его думать обо мне хорошо, нежели для самого себя. Мне жаль то существо, которым я был тогда, но ведь в то время я и понятия не имел об этой чудесной открытой стране. Это великое откровение. Если бы передо мной сейчас появился Толлер, я бы сказал ему: " Уходи. Возвращайся в кирпич и строительный раствор, к бухгалтерским книгам, светской компании, белым фракам и прочему мусору в том же роде. Вы не сможете меня понять, и ваше присутствие меня раздражает. А если вы не поторопитесь уйти, я спущу на вас мою собаку".

   Кстати, на днях случилось любопытное происшествие. Я довольно регулярно подкармливаю собаку, мастиффа, и он ходит гулять вместе со мной. В тот день он, как обычно, сопровождал меня до того места, где человек становится Последним Человеком, Живущим на Земле. Вдруг собака взвыла, поджала хвост и бросилась обратно, словно бы ее что-то напугало. Что это могло быть, что видела собака и не видел я? Призрак? Средь бела дня? Впрочем, если мертвецы возвращаются, то трудно найти место лучше. Несколько овец, кустики вереска, серое небо, и ничего, что было бы посажено или построено человеком. Где им и быть, как не здесь? Если бы мой поступок не выглядел чем-то вроде кощунства, мне хотелось бы приобрести участок земли в самом центре пустынного болота и выстроить себе на этом участке дом.

   23 июня. - Сегодня я получил известие от Юлии. Конечно же, она не понимает тех изменений, которые произошли во мне. Она пишет в своем обычном стиле (я нахожу его очень сложным для понимания и запоминания, нечто подобное я уже испытывал однажды), но был рад полученному письму. Это случилось до того, как у меня вошло в привычку приходить в одиночку на то пустынное место. Старый клерк, всю жизнь которого составляли бухгалтерские книги, слишком мало интересовался прочим. Жизнь джентльмена, ушедшего на покой с государственной службы, ожидающая меня впереди, также ничего не предполагает. Что касается Юлии, мне не следует жениться на ней; я слишком стар, чтобы целовать ее. Она пишет, что у нее есть ко мне какое-то важное дело; именно так она и пишет. Но я не хочу ее. Я ничего не хочу. Я последний человек в этом мире. И я покину этот дом очень и очень скоро. У людей все в порядке, но они люди, и, следовательно, невыносимы. Я больше не могу жить и дышать там, где вижу людей, или деревья, посаженные людьми, или дома, построенные людьми. Как это мерзко звучит - люди.

   7 июля. - Я был неправ, утверждая, что я последний живой человек не земле. Думаю, я мертв. Я знаю теперь, почему мастифф завыл и убежал. Болото наполнено ими; они показываются всякий раз, когда кто-то открывает дверь в их мир - или потому что кто-то умирает. Теперь я вижу их при лунном и дневном свете, но не испытываю чувства страха. Думаю, я должен быть мертв, поскольку то, что происходит по эту сторону моей жизни - реально, а то, что происходило по ту сторону - мираж. Я просматриваю дневник и вижу какие-то записи о мистере Толлере, шампанском и бухгалтерских книгах. В моей нынешней жизни я не могу понять, о чем идет речь. Полагаю, что все, записанное мною, когда-то и в самом деле происходило, если только я не был сумасшедшим, когда писал. И все-таки, я не совсем мертв, потому что могу писать и принимать пищу, ходить, засыпать и снова просыпаться. Но поскольку теперь я вижу те существа, которые населяют те уединенные места, я должен значительно отличаться от того, что мы называем обычным человеком. А если я не мертв, то кто я и что я? Сегодня я наткнулся на старое письмо, подписанное Юлия Джарвис; надпись на конверте свидетельствует, что письмо предназначалось мне. Интересно, кем она была в той жизни?