Не гореть! (СИ) - Светлая et Jk - Страница 36

Больше Оля не лезла. Ди смирилась. Оля — нет.

Только слышала иногда, изредка, тихий плач из комнаты сестры и не понимала — это она от боли — забыла выпить лекарство, или потому что никому не нужна. Надо же. Ди — не нужна. Даже оттенок обожания родителей поменялся, исказился, как в кривом зеркале, а этого Ди не терпела.

Но именно тогда Оля и усвоила. Самое главное — быть нужной. Близким, друзьям, собаке, в конце концов.

Наверное, потому и выбрала свою профессию.

Быть нужной в минуту опасности. Отвечать ожиданиям того, кто ждет спасения. Приходить и протягивать руку тому, кто отчаянно тянется за рукой.

Раз уж по-другому у нее никак не выходило.

Слякоть под ногами нервировала и объективно выводила из себя. Для полного счастья еще и левый ботинок начал протекать. И ощущала, как дрожит подбородок — от слез и от холода — Олька все ускоряла шаг, и к автобусной остановке почти уже бежала, чувствуя, как ее погребает под роем мыслей и воспоминаний.

Во второй раз она упомянула Дэна уже много позже, Диана какое-то время жила в своей Франции и казалась даже счастливой, в то время как сама Оля пыталась найти душевное равновесие посреди бушующего океана, где с одной стороны — бесконечная зелень его тревожащих не на шутку глаз, которые затягивают, как под воду тянут волны, а с другой — попытки вцепиться, как в обломки корабля, в собственные принципы.

«Вы так больше и не встречались? — спросила она, когда Ди позвонила однажды под новый год. — С тем, с которым у вас был роман?»

«Он хотел, я не стала».

Сказать, как Оля удивилась такому ответу — ничего не сказать. Но позволить этому удивлению прорваться наружу — саму себя измучить вопросами, на которые нет ответов. Особенно на фоне Машкиных рассказов. Не ее дело. Не ее дело. Совсем не ее! Мантра.

Но единственный возглас все же вырвался наружу — не удержала.

«Но почему?»

«Не простила и не прощу».

На том и было решено. Вовлечь Дениса в свою жизнь — неизбежно травмировать Диану.

Поддаться такому желанному «хочу, чтобы мы были вместе» — предательство.

И это снова случилось. Снова. Это. Случилось.

Она опять выбрала не себя.

Никто ее не выбирал. Даже она сама. Никто.

Неужели — кроме Дениса?

Это выбивало воздух из легких. И уверенность из сердца. Это выбивало из нее абсолютно все, что она из себя представляла.

Впереди было так много всего. Столько еще предстояло.

Этот день на сон. Ночь — собрать вещи. Собрать самое необходимое. Самое главное в жизни. Остальное она вывезет после. Завтра — позвонить хозяйке найденной квартиры, договориться о ключах. Это утром. А потом — грузчикам. А еще потом — продолжить сборы. И утешать себя мыслью, что зато не думается о Денисе. Все забивает переезд. Это как если корни вынимают из земли и бросают сохнуть на воздухе, который вместо того, чтобы давать жизнь, становится ядом.

Но в этой кромешной тьме ей хоть как-то, хоть немножечко, хоть самую малость удастся не гореть.

Было бы преувеличением сказать, что Денису Басаргину не присуща некоторая доля мужского шовинизма. Как ни крути — профессия обязывала. Но в область комплексов его предубежденность не уходила, и относился он ко многому легко и с иронией. Впрочем, порой женский пол — явление определенно загадочное и неопознанное, с крайне необычными логическими измышлениями — все же загонял его в тупик.

Оставшись в одиночестве на платформе подземки, Басаргин чувствовал себя в таком тупике, взбодренным Олиным призывом к памяти, на которую до сегодняшнего дня не жаловался. Да и теперь впору было жаловаться на голову, а не на забывчивость.

Его заклинило.

Черт возьми, заклинило!

На этой девчонке и желании разобраться.

Он мысленно прокручивал весь их разговор. Раз за разом, сперва полностью, включая эмоции — свои и ее. А после — отбрасывая лишнее, вычленяя важное, то, что позволит немного приблизиться к пониманию происходящего.

К вечеру его озарила догадка. Единственно возможная при двух вводных: ей не все равно, и она держит в голове кучу женских имен. И если она их озвучивает… Оля ревнует!

Ревнует! Его! Черт подери, Оля его ревнует!

Беспочвенно, но уверенно.

С той долей присущего ей максимализма, что балансирует на грани беспощадности, когда даже себя не жалко, не то что предмет ревности!

Источник ее информации, похоже, сомнению не подвергался, в отличие от Басаргина. Вычислить бы эту сволочь, поселившую в Олином инопланетном мозгу столь неудобные ему измышления.

Впрочем, что удивительного? Если она и правда со времени, как ваяла Савелия, была в него влюблена, то чего ожидать? Ведь ее «не все равно», настороженно спрашивал он себя, можно расценивать именно так? При наличии злых языков столько лет наблюдать за его «бурной» личной жизнью со стороны… недолго и взбеситься. Дэна, вон, безобидный Каланча накалял, послужив нехилым двигателем прогресса. У Ольки же ревность, кажется, напротив вызывает острое желание бежать, сверкая пятками.

Детская, мать ее, травма. И воображение у этой травмированной буйное.

Самому себе Денис представлялся подопытным кроликом, подсаживаемым в Олькиной голове к той или иной бабе.

— Баба Рита отдыхает! — ржал он, валясь на диване и систематизируя поток Олиного сознания, пытаясь прийти к общему знаменателю.

Итак, кого она там перечисляла?

Инга. Прилетело, откуда не ждали. Черт с ней, проехали.

Рыженькая Таня. Ноу-хау для родителей. Система отпугивания птиц в аэропортах. В смысле — искусно созданная иллюзия устойчивых отношений во избежание плодов маминой предприимчивости. Система была в курсе, с системой — исключительно по взаимовыгодному договору разок вместе в гости сходили, а взамен обои ей в прихожей поклеили. Все. Полгода его не трогали. Потом благополучно переключились на Ксюху. Благо, в ту пору было где разгуляться.

Инспекторша. Светка с параллельного потока. Приехала покорять столицу из глубинки, без связей, денег, но с мозгами. Зарабатывала, как могла. Писала курсовые, дипломные. Дэну делала переводы по английскому. Ему языки никогда не давались, а Светка шпрехала, будто английский был ее вторым родным. Или даже первым. С ней можно было поржать на курилке и пива в выходной выпить за встречу спустя почти десяток лет после окончания учебы. Как с любым другим однокашником без гендерной окраски.

Ну а что до гендера… По многим объективным и субъективным причинам баб Басаргин предпочитал иметь со стороны. Да и тем никогда и ни в чем не признавался, успешно лавируя между физиологией и бытовой романтикой. А Олино недовольство странным образом не выходило за пределы части.

За одним исключением.

Диана… Тут образовывался провал. Никаких Диан он вообще не знал. И единственной возможностью узнать, о ком говорила Оля, оставалось спросить ее саму, кто такая эта Диана, которую полагалось любить Денису.

Или не любить, если учесть, что Олька действительно его ревновала. Правда же ревновала! Как это он еще по осени не понял? Уже тогда ведь было ясно — он ее целует, а она ему про Ингу! Потому что ревновала! Со времен Савелия — точно. И это просто… с ума сойти!

Неуемный, бурлящий ход его мыслей был прерван самым неделикатным образом в половине шестого вечера — эти цифры демонстрировали часы. Календарь же фиксировал пятницу. А за порогом стояли его ближайшие родственники в количестве трех человек. В смысле, двое Парамоновых — отец и дочь, и одна Басаргина — в смысле, Ксюха.

Денис пропустил их в прихожую и, кивнув на племянницу, спросил голосом, полным оптимизма в крайней степени:

— Я надеюсь, вы у меня ее на ночь не забудете?

— И не мечтай, — хмыкнул Глеб. — Своих заводи.

— Вот и прекрасно, — проигнорировав замечание Парамонова, отозвался Денис. — А будет орать — привезу в театр. Пусть там горланит.

— Эй, мы же не в оперу идем!

— Будет у вас все в комплексе.