Поскольку я живу (СИ) - Светлая et Jk - Страница 37

Но что могло заставить его нарушить молчание, она не знала. И боялась даже начинать гадать, потому что, давши слово их не трогать, он не трогал бы без серьезных причин.

И от этого ей снова стало страшно.

Татьяна Витальевна толкнула дверь в палату и улыбнулась дочери.

- Галка звонила, - сразу, с порога сообщила она. – Передает привет и поздравления.

- Как она? – дежурно спросила Полина, складывая в пакет машинки сына. Лёня, уже одетый, усиленно ей помогал.

- Как всегда. Жалуется на невестку, - задумчиво ответила мать, глядя на дочь. И на внука. Будто бы искала в них сейчас что-то, что могло заставить ее думать, что этот приезд что-то значит. И понимала – не значит. Когда от нее самой осталась половина сердца – она отдала все оставшееся Плюшке. Выросшая Плюшка – не сумела того же сделать для сына. Либо у нее не было теперь и половины.

- Вы готовы? – наконец, спросила она.

- Готовы, - сообщил мальчишка.

- Молодцы! – в тон ему обрадовалась бабушка. – А мама готова?

Полина бросила быстрый взгляд на мать и кивнула.

- Ну и замечательно, - продолжала забивать паузы своим щебетом Татьяна Витальевна. – Тогда идем.

Она легко подхватила сумку с вещами Лёни и, взглянув на светловолосого голубоглазого мальчугана (природа определенно отожгла), ухватившегося за По?лину руку так крепко, будто боялся ее отпустить, с трудом подавила тяжелый вздох. Сегодня у нее была другая задача. И она очень хорошо это понимала. Штофель не жаловал ее никогда, и сегодня пригласил на Лёнькин день рождения исключительно в качестве громоотвода. Кто-то в семье должен представлять собой классического ее члена. Родители Стаса, классические евреи, так и не принявшие Полину, на это звание вряд ли могли претендовать. К тому же, их и не было в стране, уехали в теплые края. А Плюшка… Плюшка – это Плюшка. У нее все через силу. И она даже не пыталась этого скрывать. Может быть, потому Лёнька так отчаянно вцепился сейчас в ее ладонь? Дети все чувствуют.

Выйдя на улицу, Татьяна Витальевна снова разулыбалась и проговорила:

- Солнце такое! Люблю, когда день начинает увеличиваться. Поль, давай я вас возле тех магнолий щелкну, а?

- Ну щелкни, - усмехнулась Полина и подошла к деревьям, про которые сказала мать. Рядом, не отставая, семенил Лёнька.

- На руки его возьмешь? Чтоб лица рядом.

Полина подхватила сына, и тот, обняв ее за шею, крепко прижался к ней, насколько хватало его силенок.

- Лёнь, скажи сы-ы-ыр!

Ребенок в точности повторил бабушкину мимику, с энтузиазмом при этом выводя букву «Р». Так Татьяна Витальевна и сделала несколько снимков на камеру телефона. На светлые По?лины волосы легко ложилось солнце, заставляя их посверкивать под лучами. Ветер разметал серебристые нити, а Зорина подумала, что никогда не видела ничего красивее. Лучше лебедей в Черноморске. Лучше всего на свете.

Ну почему же нет, как не было, чуточки счастья? Или проклятье матери легло и на дочь?

А ведь Татьяна Витальевна, несмотря ни на что, чувствовала себя счастливой, пусть и всего лишь в половину сердца, до По?линых двадцати лет, пока не появился Ваня. Она себя собрала по кускам, а дочь – нет. Даже выйдя замуж, даже вырвавшись на свободу. Даже добившись в карьере того, о чем и мечтать не могла. Музыка – спасение. Но не отдушина. Сын – неизбежная часть жизни, но не главная ее составляющая.

Магнолии красиво устроились на По?линых плечах, будто бы обнимая ее. И их розовый цвет делал светлый дочерин взгляд еще более голубым, холодным. Совсем как у Димы. И совсем как у Лёньки, похожего на нее как две капли воды. Штофелевская только ямка на подбородке.

- Все, - улыбнулась Зорина, убрала телефон и попросила: – Забросьте меня в «Шоколадницу»? Я недолго. Потом не знаю, когда выберусь. Оттуда сразу к вам. А, Поль?

- Конечно, мам, - отозвалась Полина. – Хочешь, попрошу Стаса, и мы приедем завтра к тебе?

- Шутишь? Конечно, хочу! 

- Хорошо, - Полина дежурно поцеловала сына в щеку и поставила его на землю. – Поехали?

Они погрузились в дочкину машину и рванули с места. Стас по-прежнему жил за городом. И, кажется, уже не один. Куда он подевал свою новую пассию на время приезда бывшей, никто не интересовался. Но эти выходные они действительно могли провести как семья, без посторонних. Это одновременно и пугало, и радовало Татьяну Витальевну.

Радовало, потому что только при Полине она могла видеть внука. И это создавало видимость нормальности, которая напрочь исчезла из их дней.

Пугало, потому что любая видимость сквозила фальшью, которая мучила ее собственного ребенка. А видеть отчаянно жмущегося к ней, похожего замерзшего щенка, Лёньку было страшнее всего.

А еще она знала точно – пожелай того Плюшка, они и были бы семьей, как раньше. Стас принял ее пять лет назад после Ивана. Принял бы и после развода. Однако по-прежнему большой вопрос, было ли это «как раньше» для Полины так же значимо, как для Штофеля.

В этом месте мысли Татьяны Витальевны приобретали совсем печальный оборот, и она торопливо заталкивала их поглубже, чтоб не заставляли дергаться уголок губ, как всегда происходило, когда нервничала. Ей и без того нервов хватало.

- Остановишь на углу, я дальше сама, - попросила он, вынырнув из своего тревожного состояния.

- Может, тебя подождать? – спросила Полина, останавливаясь у обочины.

- Нет, я доберусь, не волнуйся. Возьму такси.

- Хорошо, - согласилась Полина и обернулась к Лёне. Тот, как воспитанный мальчик, махал «Пока!». Татьяна Витальевна ласково ему улыбнулась, подхватила свой клатч и выпорхнула из машины. Потом проводила ее взглядом – Полина сразу рванула дальше, лихачка.

А сама Зорина пыталась перевести дыхание, которое неожиданно стало перехватывать.

Оглянувшись по сторонам, она подумала, что даже эта улица, по которой ей нужно пройти на встречу с Димой, почему-то кажется ей незнакомой. Каждым камнем брусчатки и каждым кирпичиком домов известная ей дорога с любимым магазином – сейчас не знакома. Помнила ее глазами и разумом, но не сердцем.

Потому что здесь она бывала только одна. Потому что всю жизнь она только одна. Потому что не деленное на двоих – всё теряет свое значение, теряет важность, очертания, вкус. Потому что она никогда не делила воспоминаний на двоих. У них и свиданий-то не было. Сразу в омут.

Татьяна Витальевна двинулась прямо по Ришельевской, подходя к кофейне. Зажмурилась на мгновение. Позволила себе глубоко вдохнуть и, мимолетно поймав собственное отражение в витрине, вошла внутрь.

Мирошниченко оказался единственным посетителем небольшой кофейни – всего-то на четыре столика. Перед ним стояла чашка с почти не тронутым кофе. Бросив взгляд на дверь, когда та открылась, он тут же поднялся навстречу Татьяне.

- Спасибо, что пришла, - сказал он, помогая ей присесть.

- У меня не было шансов отказаться, - нервно улыбнулась Таня, рассматривая мужчину напротив. Он похудел и выглядел иначе, чем на портретах, которыми еще несколько лет назад был увешан город во время очередных выборов. О том, что потом Мирошниченко довольно быстро ушел из политики, Зорина знала и искренно считала, что он правильно поступил.

Забавно – исподволь следить за отцом собственной дочери. Но именно так она поступала всю жизнь, замирая каждый раз, когда видела упоминание его имени в любых газетах или документах, с которыми ей приходилось сталкиваться.

А когда Мирошниченко возглавил администрацию города, она радовалась за него – искренно и по-настоящему. Прекрасно ведь помнила времена, когда он ушел от жены к другу, потому что мотаться из Измаила в Одессу было слишком далеко. Во всяком случае, тогда он так говорил. И она ему верила, пока однажды на пороге ее комнаты в общежитии не появилась Мила.

- Все равно, спасибо. Я не задержу тебя долго. Что-то заказать?

- Не знаю… наверное, чаю. Что ты хотел?

Заказав официантке чай, Дмитрий Иванович взглянул на Татьяну и без долгих предисловий сказал: