Он, она и три кота (СИ) - Горышина Ольга - Страница 35

— Говори со мной нормально! Я вчера уже вашего бреда наслушался!

Сидит. Все еще сидит. Я тоже сижу.

— Я пытаюсь, Леша. Мне тяжело. Я… Я не хотела, чтобы ты знал… Я… я рассталась с ним до того, как ты решил вернуться. Это случайность… У меня крышу сорвало, но я… Я сказала ему, что не могу так дальше жить. Что у меня есть ты, а он должен найти себе девушку и оставить меня в покое. И он нашел. Теперь понимаешь?

— Нет, — и даже замотал головой для пущей убедительности.

— Он не хотел уходить. И он пытается отомстить. И она… Она ему подыграла, понимаешь? Она сказала, что так мне и надо. И тебе… Она нас ненавидит, понимаешь? До такой степени, что ей не противно!

— Нет, — все тем же тоном, точно заклинившая пластинка, повторил Лешка.

— Я тоже не понимаю… — прошептала я, упираясь подбородком в ставшую вдруг морщинистой шею.

— Чего тебе не хватало? — Вот он вопрос, мужской. Ему снова плевать на дочь. Может, Оливка права? — Секса?

Ответить — да, только масла в огонь подлить, а у меня нет под рукой огнетушителя.

— Отношений мне не хватало. Ухаживаний. Чтобы кому-нибудь приготовить завтрак… Поговорить…

— И о чем ты с ним говорила?

Голос опустился до баса, точно снова ломался. Нет, ломалось у него что-то в груди. Ребро? Из которого он слепил не ту женщину…

— Леша, не твое дело. Он в прошлом. В моем. Но в настоящем твоей дочери. И это имеет значение, а не то…

Я заставила себя поднять глаза: он буравил меня взглядом. Странным. Не злым, а таким же пустым, как и тот, что я недавно перехватила через порог когда-то нашей общей квартиры.

— Мы должны что-то с этим сделать.

— Мы? — он рассмеялся. Зло. — Я не имею к этому никакого отношения. Это ваш любовник, вы его и делите…

— Умываешь руки? — прорычала я.

— Я их помыл только что. И тебя после этого не трогал. Думаешь, все равно надо помыть? С хозяйственным мылом или с дегтярным?

Шутит. Оскорбляет. Ну что ж… Наверное, так и должно быть… Я разрешала ему изменять мне с Юлей, а он мне — нет. Конечно, если бы я спросила разрешения переспать с мальчиком, который ему в сыновья годится…

— Спроси у Юли, чем она тебя моет, когда ты возвращаешься от меня?

Глаза в глаза глаз не увидать, кто ж спорит: одни черные круги. Или уже радужные перед глазами… Ничего не вижу. Его уж точно. Сидит, не двигается — дает на себе сфокусироваться. Да я на нем всю жизнь фокусируюсь!

— То есть ты мне, я — тебе, так, что ли? Будто мне нравилось с ней спать! Ты меня в ее постель уложила! Ты!

Теперь он вскочил, но не перевернул ни стул, ни стол. Я смотрела мимо него на котов: они не шелохнулись. Затаили дыхание. Ждут развязку.

— Знаешь, твоя дочь сказала, что ты мог бы и не ложиться к Юле в постель.

Лешка замер, отступил к стене, которая когда-то была на месте арки и вывалился в гостиную. Коты, испугавшись, дали деру в спальню. Ну, туда-то мы точно не пойдем. Могут быть спокойны!

— А раз лег, значит, хотел, — продолжала я тихо. Что надрываться? Лешка внимает каждому шёпоту. — Значит, еще нерожденный сын был тебе дороже дочери и жены. Так говорила Оливка. Не Заратустра, но близко к тому…

— Что ты от меня хочешь? — прорычал Супрядкин, пряча руки в карманы брюк, будто они у него чесались…

Дать мне в морду, да? Или придушить?

— Чтобы ты прекратил обвинять во всем одну меня. Это ты хотел сына. Не я. Это ты всю эту кашу заварил. И не слушал меня, когда я говорила «нет, нет, нет»… Скажи, Супрядкин, ты счастлив, что у тебя есть Богдан, но нет нас с Оливкой, счастлив?

Он вынул руки из карманов и огляделся. Что ищет? Пиджак? Он на вешалке на плечиках, как всегда.

— Нет! — Ты ж не о вешалке сейчас, верно? — Я не счастлив, и ты это знаешь… Прекрасно знаешь! И продолжаешь втаптывать меня в говно. Не нужен я тебе, так и скажи! Ушел один, найдешь себе другого!

— От тебя дочь уже ушла. Найдешь другую? — передразнила я его тон.

Он снова сунул руки в карманы.

— Захочет кушать, вернется.

Я бросила косой взгляд на нетронутую водку и обошла стол.

— А ты кушать хочешь? Со вчерашнего ужина на целый сегодняшний осталось. Если ты не брезгуешь…

Лешка тяжело выдохнул.

— А что брезговать сейчас-то? Мы с ним не только хлеб делили… Давай, собирай на стол, суетись, что стоишь?

Вызов? Нервы? Или больше сказать нечего!

— А дочь с ним будешь делить?

Он снова тяжело выдохнул.

— Я не буду лезть в ее дела. Уясни это раз и навсегда. Как не лез с Сашей. И лучше бы не слушал тебя и не знал, почему она от него ушла.

— А ты и не знаешь! — повысила я голос до максимума, за которым начинался уже крик. — Он трахал ее плохо. Вот почему…

Лешка открыл рот и снова закрыл, потом облизал губы и выдал тихим рыком:

— Что ж… Тогда этот Сергей хорошая замена, разве нет?

— Леша, не смешно, мне совсем не смешно…

— А я ухахатываюсь! — бросил он мне уже в спину, когда я отвернулась к холодильнику, чтобы скрыть слезы, а не собрать по-быстрому на стол. — Это ваши бабские дела… Поговори с дочерью. Нормально поговори, а не так, как ты говоришь со мной.

Я не обернулась. Не могла. Держала пальцы на переносице.

— Если Оливка так решила, то что я могу сделать… Только принять тот факт, что она делает это с трезвой головой.

— А ты с какой делала?

— Я с пьяной. Честно с пьяной… Мне хватило клюквенной… Старею…

— Тебе просто стало интересно соблазнить молодого парня, да?

Я сейчас слышала его голос близко, но до этого не услышала шагов. Что ж, он тоже кот, в чем-то…

— Не знаю. Не спрашивай. Мы с ним расстались. Все. Точка. Принимай это как хочешь. Только не как мою месть тебе за Юлю. Этого не было. Честно.

Я почувствовала его руки на плечах и тут же спиной его грудь, высоко-высоко вздымающуюся, и убрала руки от лица.

— То есть мне надо отнестись к этому так, типа, хороший левак укрепляет брак?

Смех прямо в ухо. Правда, поцелуя и не хотелось.

— Твой левак длился тринадцать лет, а мой шесть месяцев. Почувствуй разницу, — выдала я зло.

Не хватало сил повернуться к нему и обнять. Да и не хотелось. Было слишком больно. От всего. И сделанного, и сказанного. И главное — подуманного и оставшегося при себе.

— Я чувствую, чувствую…

И я чувствовала его дыхание у самого уха, а вот уже и губы его на моей мочке.

— Мы это переживем, или как?

Я не дернулась, осталась стоять прямо. И не отпрянула. И не отпряну, даже реши он откусить мне ухо. В отместку. Точно пёс.

— Или как. У нас, Лёша, с тобой всю жизнь так — или как. Ты есть хочешь?

— Хочу. Знаешь же, что хочу. И тебя хочу… Но вот не знаю, хочешь ли ты меня. Нужен ли я тебе… Или ты выбираешь дочь?

Я отодвинулась от него беспрепятственно. Он меня не держал.

— Вы мужики такие дураки…

Я открыла холодильник и выставила на стол несколько стеклянных контейнеров.

— Ухаживай за собой сам. У меня руки трясутся.

И ноги — и я села на стул, решив никуда больше не вставать. Супрядкин не стал настаивать. Нашел тарелку и микроволновку. Даже спросил, буду ли я есть? Нет, не буду. У меня еще обед поперек горла стоит. И разговор с дочерью.

— Как думаешь, мне надо позвонить этому Сергею? — спросила я тихо, когда Лешка уселся напротив. — Я не хочу допустить их… — я задумалась, ища слово попроще, или просто перевела дыхание. — Романа… Не нужно это им. Делая больно нам, они сделают больно только друг другу. Мы оба, кажется, уже не в состоянии чувствовать боль. Отболело.

Супрядкин не поднял глаз от тарелки, в середину которой воткнул вилку, но я не опускала глаз от его макушки и не видела, во что вилка воткнулась.

— Тебе виднее. Я не буду говорить с ним по-мужски. Не вижу смысла. Он не мужик, он баба… А баб нельзя бить, даже если очень хочется…

И он поднял глаза. Я свои не опустила.

— Ты меня бил и очень больно своим желанием иметь сына.