Рабыня для друга (СИ) - Черно Адалин - Страница 27

Относился ко мне с нежностью, с заботой, взять только то, как мы переспали. Сколько чувств я тогда испытала. Явно же дал понять, что хочет меня. Так что же… что же изменилось? Почему именно сейчас он её отталкивает. Даже вчера, когда она сама подошла к нему, прильнула и потянулась, ведь видела же, что ему не всё равно, но оттолкнул. Почему так?

— Опять грустить вздумала? Перестань! — уверенно говорит Олька. Не нужно слёз. Доктор сказал, что тебе нужно гулять. Вот и пойдёт на улицу, воздухом подышим. Давай, поднимай свою тушу, — Оля начала за ногу стаскивать меня с кровати.

Да уж, с ней не соскучишься.

— Перестань, я сама. Мне… плохо.

— Прости. Голова кружится?

— Да.

— Ладно, но гулять мы всё равно пойдём. Тебе полезно.

Я мычу что-то нечленораздельное, надеваю халат и медленно встаю. Голова кружится, но, кажется, я более менее в норме. Ну, и отлично. Значит, идём на прогулку, а Матвей… с ним разберёмся чуть позже, когда я наберусь сил.

Ошибаться Матвей не любил. Никогда и ни в ком. Не знал, где в этот раз допустил ошибку, но отчётливо понимал, что пришёл пиздец, откуда не ждали. И главное, продумал всё до мелочей. Несколько раз удалось переговорить с Зауром, договориться о встрече и передаче документов. Не успел.

Очнулся в каком-то подвале, так что сразу даже не понял, где находится и не сон ли это. В нос ударил запах каких-то химикатов. Вокруг слишком светло и просторно, вероятно, склад.

Определиться Матвею было сложно, но одно он понимал отчётливо: он к чему-то привязан. А ещё в воспоминаниях всплывали обрывки избиений. Какие-то мрази били его ногами, цепями и дубинками. Открывать глаза было невероятно больно, а ещё каждый раз, когда он приходил в себя, ощущал новый удар по, вероятно, сломанным рёбрам.

— Держать в сознании, убивать не приказано, — Матвей услышал грубый голос, а затем на него вылили ушат ледяной воды.

Его скрутило от боли, вывернуло наизнанку. Кровь, текущая по лицу, мешала рассмотреть тех, кто издевался над ним на протяжении нескольких часов. За себя ему страшно не было. Соня. Мама. Вот за них стало страшно, особенно, когда он увидел КТО над ним измывался. Воротилы Влада. Те самые, которые задержали его пятнадцать лет назад. И не стареют, суки. Сколько им? Сорок? Пятьдесят? Неужели Влад держит такой песок? Они же нихуя не сделают против молодых.

Матвей напрягся сразу, как только стало тихо. Тишину он не любил. Она таила опасность. Попытался открыть глаза, но резкий удар под дых буквально выдернул его из сознания, правда, ненадолго. Снова вода. Ледяная.

— Ну что, Матвеюшка? — нарочно слащавым голосом произнёс Влад.

Матвей молчал. Да и сил на разговоры не было. Говорить с падалью не хотелось морально, а вот физическое состояние не позволило. Матвей решил пообщаться с ним когда-то потом, если останется в живых. На худой конец свидятся на том свете. Там все равны.

— Как же ты, мразь, решился на предательство, а? Неужели десять лет плодотворной работы нихера для тебя не значили? За что ты меня предал? За суку эту фригидную?

Матвей дёрнулся, ощущая боль во всём теле и то, как в кожу врезаются верёвки. Грудную клетку обволокло жаром, но Матвей не мог спокойно слушать о ней.

— Не… трогай… её… — еле прохрипел Матвей, чувствуя, как из лёгких выходит воздух.

— Какое благородство, блять. Ты сдохнешь скоро, а о ней переживаешь. За свою жопу не боишься, а, Матвей?

— Пошёл… на… — договорить ему не дали, снова ударяя, на этот раз уже не рукой, а чем-то железным, по рёбрам.

— Не отпущу я её, понял? Вместе с подружкой её долбанной выдеру, выебу во все щели так, что орать будут от боли. Обе эти мрази. Я никогда не прощаю предателей. Она принадлежит мне, и сдохнет подо мной.

Психопат и ублюдок — вот кем был Влад. Всегда им был. Неуравновешенным, развратным, решившим, что он бог всего мира. Такой же испорченный, как все эти депутаты, чиновники, верхушка, считающие, что люди — их подчинённые, их можно топтать, ломать, унижать и делать из них рабов. Ненавидел. Как же Матвей его не ненавидел в этот момент!

И ладно, если бы только его тронул, но ведь и её тоже. Маленькую, хрупкую и нежную. Что он с ней сделает? Когда она сломается? Попытается ли спастись? Сможет ли? И подруга её ни в чём не виновата. И ещё мама. За неё переживал не меньше. Не переживёт того, что он сделал. Если расскажет… она сама умрёт. С сердцем у неё плохо. Не выдержит.

Мразь. Какая же он мразь.

Матвея ещё долго избивали, он чувствовал каждый удар, пока был в сознании, а проваливаясь в беспамятство видел её лицо. Маленькую, хрупкую, рыжеволосую бестию. В тот момент понял, что любит её. Его она и только его. Невероятно жалел, что просто не вывез её нахрен из страны, не поехал с ней за бугор, не дал возможность пожить нормально, не пожертвовал собой. И что в итоге? Умрут оба. Он быстрее, скорее всего, а она. Матвей даже думать не хотел, как Влад будет над ней издеваться, прежде чем убьёт.

— А знаешь, как она скулила, когда я её снова трахал? Смелая, дрянь. О тебе вспоминала. Я её драл, а она орала, что тебя любит, слышишь, мразь? Любит! Эта мелкая падаль знает, что такое любовь. А я, блять, просто хотел, чтобы ты её научил оргазм испытывать, а не влюбил в себя, подонок, — снова удар прямо в челюсть, до невыносимой боли и хруста. — Сдохнет она, понял? Наебусь с ней и разорву на части за то, что со мной не хотела, а в тебя втрескалась. За любовь, сука, сдохнет.

Матвей его уже не слышал. То ли от физической, то ли от душевной боли. Ничего не чувствовал. Никаких эмоций. Хотел для себя смерти, потому что знал, что не выдержит. Не сможет. Не хочет знать, что он с ней сделает. Физическую боль сможет стерпеть, пытки любые, пусть делает, что душе угодно, хоть по сантиметру кожи в день срезает, лишь бы её не трогал и не говорил о ней ему.

Потом Влад приходил ещё не один раз. Приносил с собой фотографии и включал видео, где Соня орала, как ненормальная, стонала и умоляла её не трогать. После этого следовали новые удары и боль. Только душевная боль была намного сильнее. Не мог Матвей вынести того, что видел. Не хотел этого видеть. Понимал, что часть вины его есть. Не отпустил, оставил и… вот. За его предательство она расплачивается. Может, и не было бы всё так, если бы он её не полюбил, а она его. Всё по-другому могло быть. Она бы привыкла к ублюдку этому.

Не полюбила бы, но всё было бы не так ужасно. Он бы ей украшения покупал, да денег давал, наигрался бы, да и отпустил. Всегда отпускал и её бы отпустил, когда бы надоела. Сколько прошло времени, Матвей не знал, потому что большую часть проводил в беспамятстве. Его чем-то кололи и обтирали. Вероятно, чтобы не было заражения, а он молился, чтобы было. Хотел сдохнуть. Понимал, что терзает её, чтобы ему насолить, больнее сделать. Она страдает за него. Осознавал и сдохнуть хотелось ещё больше.

Очнулся он в какой-то хижине с дикой болью во всём теле и… с пустой головой. Никаких воспоминаний, пусто. Огляделся вокруг. Какая-то лачуга, не иначе. Неужели в наше время такое ещё есть? Какое наше время — не знал, но почему-то в мозгах вертелось, что нет такого уже у современных людей. Ни вот этих ковров на стенах, ни старинных стульев. Ничего этого не было. Откуда знал? Самому было интересно.

В комнату вошла девушка. Молодая, красивая, длинные чёрные волосы, полные губы и огромные, светлые глаза. На вид — лет двадцать пять, не больше. Кто она ему? Жена, любовница, дочь? Даже рожи своей не помнил и возраста. Тело ломило, но явно не потому, что ему семьдесят. Понял, что его или били, или в аварию он попал, хотя, судя по стенам, скорее первое, чем второе, иначе, где больница, капельницы?

Забавно. Это знал, а вот кто он, откуда, сколько лет и почему оказался здесь — как отшибло. Не знал, и всё. Девчушка не сразу увидела, что он пришёл в себя, а как увидела — вскрикнула и убежала. Следом и бабка вошла. Вся в каких-то лохмотьях и с перьями на голове.