Уязвимость (СИ) - Рам Янка "Янка-Ra" - Страница 1

Темнота. Абсолютная. В голове гул.

Нащупываю руками поверхность, на которой лежу. Мягкое что-то…

Отталкиваюсь от неё ладонями, сажусь. Какая-то кровать или диван… Свешиваю ноги. Слепо и растерянно веду руками, ощупывая вокруг себя пространство.

— Спокойно.

— Мамочка… — судорожно выдыхаю я, вздрогнув от страха. И пытаюсь вдохнуть, но выходит плохо. Какие-то рваные судороги вместо дыхания. И даже закричать не получается!

— Не нужно кричать, Саша.

Чувствую запах. Дорогой, мужской, тяжеловатый… Мне даже на мгновение кажется, что я уже где-то сталкивалась с ним. Но вспомнить не могу.

— Дыши… Дыши глубже… Через нос.

Послушно громко и быстро вдыхаю.

Кто это?! Где я?!?

Это он, я чувствую! Тот самый…

— Нет! — меня перехватывают за руки. — Повязку снимать тоже не нужно.

Руки у него горячие и сухие. Голос очень спокойный. Сильный и проникновенный. Низкий тембр. Говорит очень тихо, с паузами, внушающе. Каждое слово — словно увесистая печать.

— Не надо… — в шоке выдыхаю я.

— Что именно — «не надо»? Тебе ничего не грозит. К тебе никто не прикоснётся. Если ты будешь послушной. И очень скоро ты выйдешь отсюда. Невредимой и нетронутой.

В его интонациях нет надменности. Или какого-то вызова. Никакой демонстрации своей власти или угроз. Он говорит со мной успокаивающе, как врач-психиатр с буйным пациентом. Я слышу в его голосе заботу, и даже трепетность. Но это абсолютно не делает этот голос менее внушительным или обещающим какие-то уступки. И от этого я впадаю в ещё большее оцепенение. Потому что не могу представить ни одной ситуации, в которой психически здоровый мужчина может так говорить с похищенной им женщиной. И я опять начинаю истерично дышать, погружаясь в паническую атаку. В голове несутся всякие картины из фильмов ужасов про маньяков. Мне кажется, они именно так говорят со своими жертвами. Играют с ними, как с куклами. И мои завязанные глаза тоже как элемент игры.

Но шокированно понимаю, что его приказ не снимать повязку я буду исполнять. Потому что если я увижу его лицо…

— Пожалуйста, отпустите меня.

Я не знаю, зачем это говорю. Что вообще говорят больному на голову извращенцу, находясь в его власти?!

Господи… Я же знала, что это просто так не закончится!

— Саша… — очень мягко. — Мне жаль, что ты так напугана. Но здесь тепло, чисто и совершенно безопасно. Я тебе гарантирую это. Не надо бояться. Мне не нужен твой ужас. Мне нужно, чтобы ты успокоилась. Я сделаю несколько фотографий и отпущу тебя.

— Каких фотографий? — в ужасе сжимаюсь я.

— Красивых…

Красивых?… От слёз повязка на глазах становится мокрой.

— Покажи мне, пожалуйста, свои кисти…

Сдерживая рыдания, протягиваю трясущиеся руки.

— Не надо! Пожалуйста… Не трогайте меня…

— Обними себя за плечи.

Мне и самой дико хочется сделать это, чтобы как-то прикрыться и защититься.

Слышу несколько щелчков фотокамеры.

— Я только сфотографирую. Ты не будешь обнажаться, я не буду прикасаться. Ты слышишь меня?

— Да… — выдыхаю я.

— Что тебя так пугает?

— Вы… меня похитили.

— Да. И скоро отпущу.

— Зачем?… Чтобы сделать фото? Вы могли бы просто договориться со мной об этом. Вы же знаете, что я подрабатываю натурщицей. Зачем Вы так сделали?

— Я сделал так потому…

Ещё несколько щелчков…

— Саша, кисти на шею, пожалуйста. Предплечья крест-накрест. Так, чтобы пальцы обхватили подбородок и челюсть. Расслабь пальцы. Лицо чуть выше. Прекрасно… Спасибо… — его голос снижается до шёпота.

Несколько щелчков фотокамеры.

Моё дыхание немного успокаивается. Он правда меня отпустит?!

— Распусти, пожалуйста, волосы.

Послушно делаю всё, что он просит.

— Пальцы в пряди, лицо опустить… Расслабь губы…

Щелчки камеры.

— Спасибо… Сними, пожалуйста, свитер.

— Но Вы же сказали… — всхлипываю я.

— Только свитер. Мне нужны твои плечи. Несколько снимков — и ты наденешь его обратно. Обещаю.

Стягиваю свитер, оставаясь в тонкой маечке. Меня не смущает моё тело, я знаю, что оно красиво. И спокойно обнажаюсь перед художниками. Но сейчас… Это ужасно просто! И мне хочется спрятаться. Моё тело зажато. Я едва могу оторвать от себя локти, чтобы выполнить его просьбу.

— Я сделал так потому, что когда спадёт первый ужас… И ты почувствуешь, что тебе ничего не грозит…

Ощущаю, как его пальцы едва ощутимо поправляют волосы на моём плече.

— Но… Оставаясь во власти незнакомого мужчины, в моей власти… Оставаясь беспомощной… Ты вдруг почувствуешь… — его шёпот приближается, и запах становится ярче. — Ты почувствуешь…

Меня окатывает горячей волной, и дыхание сбивается. По спине идёт судорога дрожи. И, впадая в ступор, я чувствую, как совершенно нелогично между ног мне становится горячо и мокро.

— Ты почувствуешь…

Его губы едва-едва касаются кромки моего уха.

— Чистую… прозрачную… уязвимость.

Дыхание рвётся, рвётся, рвётся! От его горячего мужского запаха и практически физически ощутимого давления на меня. Этот запах пронизывает изнутри, упираясь в самое чувствительное место где-то внизу живота. Как будто я лечу вниз на качелях. Мурашки, идущие по спине, превращаются в какое-то жгучее онемение, обхватывающее мою шею, лицо, концентрируясь на затылке…

— Дай мне свою уязвимость, Саша…

Вспышка…

Меня оглушает от оргазма. Тело передёргивает. Судорожно, неконтролируемо вдыхаю, хватая пальцами воздух.

Щелчок… Щелчок…

— Спасибо. Всё.

Долгое сидение в одной позе — это нагрузка. Особенно, если поза вынужденная, и приходится удерживать на весу руки или ноги…

— Сашенька…

Педагог по скульптуре, пожилая Елена Николаевна, поправляет мне позу.

— Ещё пятнадцать минут. Потерпи…

Несколько студентов ваяют мой силуэт в уменьшенной пропорции.

Моя ступня поставлена носочком внутрь и приподнята на пальцах. А руки подняты. И так уже второй час. Я привыкла к нагрузкам такого рода и неподвижности. Но сегодня мне почему-то тяжело даётся поза. Белая простыня, прикрывающая пах, съезжает по бёдрам.

Икру сводит, и я, невольно вскрикнув, начинаю её разминать. Голая грудь покачивается от ритмичных движений. Ловлю несколько горячих взглядов.

— Всё, на сегодня достаточно! — поднимая руку вверх, останавливает процесс Елена Николаевна.

Поднимаюсь, разминая тело. Оборачиваюсь простынёй. Ближайший ко мне парень отходит от скульптуры, вытирая руки фартуком, и протягивает мне ладонь, помогая спуститься. Прихрамывая, преодолеваю три ступеньки пьедестала.

— Спасибо, — взлетают его ресницы, открывая прямой горящий взгляд.

— За что?

— За красоту… — трепетно вздрагивают его ноздри.

Сдержанно улыбнувшись, киваю и ухожу в раздевалку. Останавливаюсь перед зеркалом. Простыня падает в ноги.

Веду пальцем по зеркальной поверхности, обрисовывая каплеобразную грудь, немного тяжеловатую на хрупкой фигуре. В остальном моё тело идеально.

Кисть не терпит абсолютного совершенства, как и глина. Изображение получается выхолощенным. И для натурщиков важно, чтобы что-то в их теле оживляло образ. В моём теле это грудь и глаза. Грудь у меня великовата… А глаза бабушкины: большие, открытые, с очень светлой серой радужкой, которая обведена широкой тёмно-сизой каймой. Один художник сказал, что это делает взгляд очень глубоким.

После двухчасового позирования я чувствую себя уставшей и липкой. Мышцы подрагивают от перенапряжения. Стрейчинг можно сегодня отменить. Тем более что если меня выберут для фотосета, я на него не успею.

Быстро ополаскиваюсь. Отжав волосы, собираю их в шишку.