(не) детские сказки: Проклятье для мага (СИ) - Адьяр Мирослава - Страница 6

Стоило только замолчать, как лесные шорохи и скрипы обрушились на нас со всех сторон. Где-то что-то шебуршало, царапалось и ухало, а в отдалении явственно был слышен волчий вой. Что-то я не могла припомнить, чтобы отец говорил о волках…

Взмах ножа — и привычная зарубка появилась прямо перед моим лицом. Под ногами потрескивали мелкие веточки и чавкали подгнившие палые листья, смешавшиеся с влажной черной землей. В нос ударил запах теплой коры и влаги, а за ним пришел горький полынный дух, от которого закружилась голова.

Тропинка давно пропала, но я упрямо шагала вперед, уверенная в себе и своей памяти. Правда, с каждой минутой уверенность таяла, как огарок свечи, и оглянувшись, я с ужасом поняла, что за спиной толпятся широкие ели, закрывая собой пути к отступлению.

— Илва… ты разве не чувствуешь?..

Голосок брата треснул и раскрошился снежной крупой, а в лицо пахнуло настоящей зимней стужей.

Рано ведь еще. Только середина лета…

Елки перед нами расступились, и я вздохнула с облегчением, увидев край “Чудной полянки”.

— Говорила же, что доберемся!

Гордо вскинув подбородок, я потянула Альву дальше, и уже через минуту мы топтались посреди шелковой зелени разнотравья и с замиранием сердца рассматривали стоящий на полянке дом.

Дом, которого здесь никогда не было.

— Илва, — протянул братишка. — А разве здесь кто-то живет?

Качнув головой, я крепче сжала дрожащую ладошку Альвы, и мы обошли дом по широкой дуге. Стоял он точнехонько в центре: резьбой украшенный, ставенками замысловатыми и увитый дикими алыми розами да пахучим шиповником. На крылечке, в тени цветочных шапок, сидела женщина и что-то напевала под нос. Тяжелая черная коса была перекинута через плечо, в тонких белоснежных пальцах мелькала иголка, а на полотне перед женщиной медленно, но верно рождался цветочный узор.

Подняв голову, она окинула взглядом незваных гостей, а я так и замерла с разинутым ртом.

Никогда я не видела таких глаз! Больших, кобальтово-синих, обрамленных густыми черными ресницами. Женщина смотрела не мигая, а ее полные алые губы растянулись в приветливой улыбке.

Вот только глаза ее оставались холодными и внимательными, как у хищной птицы. Мне показалось, что еще немного — и она облизнется, как какая-нибудь кошка, почуявшая запах свежей сметаны.

Спрятав брата за спину, я встала между ним и крылечком, отчего улыбка незнакомки только стала шире.

— Не место детям в этих лесах, — сказала она тихо.

Голос — нежный, бархатистый и мягкий — обнимал плечи, как мамин пуховый платок, а в голове уже роились мысли, что не такая уж незнакомка и странная. И улыбка совсем не зловещая и не хищная.

Показалось…

— Заплутали, да? — женщина сочувствующе покачала головой и поднялась. Темно-синее платье, расшитое цветами шиповника, мягко зашуршало по густой траве, а незнакомка будто и вовсе не касалась земли. Я не слышала ее шагов. — Не выйти вам из леса до зари. Существа ночные да хищники не дадут вам вернуться домой.

— Но ведь еще совсем рано? — пробормотала я смущенно.

— Милая, да ты совсем за временем не следишь! — женщина рассмеялась и указала на алеющее небо. — Закат уже. Кончается светлое время.

Как же так?

Мы вышли из дома сразу же, как ушел папа. Рано совсем было! Не могли же мы бродить по лесу целый день…

Будто опровергая мои слова, в животе протяжно заурчало, а хозяйка дома без всякого стеснения потрепала меня по волосам, вытряхивая из моей головы последние крошки здравых мыслей. Было что-то нечеловеческое, колдовское в ее красоте. Отчего невозможно было отвернуться, уйти и не слушать чарующего голоса, проникающего в самую душу.

— Голодные, да? — спросила она, сверкая кобальтовыми озерами глаз. — Оставайтесь, а утром я сама вас к тропе выведу.

— Илва-а, — жалобно протянул Альва за моей спиной. — Папа ругаться будет. Он же строго-настрого запрещал нам ходить по лесу после заката.

— Малыш… — Я и сама не заметила, как незнакомка обогнула меня одним плавным движением и присела на корточки у ног брата. Взяв его ладошку в свою, она так тепло улыбнулась, что у меня сжалось сердце. Даже папа нам так не улыбался.

Особенно после того, как мамы не стало…

— Я сама с вашим папой потолкую, — уверила Альву женщина. — Он не будет ругаться, я обещаю. Вы совсем продрогли, а твоя сестренка голодна. Спорю, что и ты тоже. — Она перевела взгляд на меня. — Темнеет, давайте зайдем в дом.

— А пирожки с яблоками у вас есть? — деловито спросил Альва.

Я хотела одернуть брата. Неприлично вот так сразу с вопросами приставать, особенно про еду спрашивать!

Но женщина меня опередила и мягко подтолкнула его вперед, к крылечку.

— И пирожки тоже, — незнакомка сверкнула белозубой улыбкой. — Все, чего захотите.

Ночь, быстрая и безжалостная, как волчья стая, навалилась на “Чудную полянку”, похоронив ее под собой. Я не успела заметить, когда же так быстро стемнело, а на душе кошки скребли и было совсем неспокойно. Казалось бы, в светлом и уютном доме я должна была чувствовать себя защищенной, но не чувствовала.

Еда не утоляла мой голод, питье не отгоняло жажду, но было страшно просить еще, а вот Альва себе ни в чем не отказывал; и незнакомка смотрела на него так пристально, что мурашки бежали по спине, а под сердцем то и дело колола холодная “игла”.

Когда со стола исчезли миски и кувшины, меня потянуло в сон. Это было не приятное полусонное состояние, как после плотного ужина, а тяжелая и липкая дремота, которую я не могла отогнать даже умывшись холодной водой. Ноги подкашивались, а белоснежные перины манили, звали к себе, умоляли склонить голову и утонуть в пышной прохладе подушки.

— Альва… — пробормотала я, но братец не ответил. Тяжелый, тошнотворный ком страха заворочался в груди, но и его подавила неподъемная тяжесть сна.

Кто-то шептал мне на ухо простенькую колыбельную, укачивал в крепких руках, а через секунду под спину скользнула мягкая перина — и я уже не могла думать ни о странном доме, ни о его хозяйке, ни о том, что на “Чудной полянке” отродясь никто не жил.

***

Вынырнула я из сна с боем, отвоевывая каждый кусочек реального мира, вырывая его из цепких когтей дремы. Перекатившись на бок, я несколько раз моргнула да так и застыла, поняв, что брата нет рядом, хотя точно помнила — незнакомка уложила нас в одну постель и пела колыбельную.

Как мама когда-то.

С трудом удерживая глаза открытыми, я свесила ноги вниз и аккуратно коснулась ступнями ледяного пола. Он был даже холоднее снега, пронизывал пятки острыми иглами и ввинчивался стужей до коленей, прикрытых тонкой сорочкой.

Хотелось позвать брата, но голос не слушался. Из горла не вылетал даже тихий шепот, что уж говорить о крике.

Цепляясь вспотевшими ладонями за мебель, я медленно подошла к двери.

Толкнула ее раз, второй, но не сдвинула ни на дюйм.

Заперто?

Зачем?

Уперевшись в дверь двумя руками, я толкнула изо всех сил и, услышав тихий скрип, вздохнула с облегчением.

Показалось.

Дом стоял темным и холодным. Только в очаге тлели угли, распространяя вокруг тусклый кровавый свет. За окном же клубился непроницаемый мрак. Такой густой, что при желании его можно было намазать на буханку хлеба.

Сколько же я спала? И где Альва?

Увидев рядом с очагом еще одну дверь, я заметила, что она приоткрыта и через щель льется свет. Крадучись, я приблизилась к комнате, которую днем не заметила. Прижавшись щекой к дверному косяку, я прищурилась, чтобы заглянуть в щелку.

И так и застыла, не в силах двинуть ни единым мускулом.

Альва висел прямо в воздухе.

Его ничто не поддерживало: руки и ноги безвольно болтались, как веревки у испорченной марионетки. Широко распахнутые глаза уставились в потолок, темный от копоти.

— Я тебя давно искала, — прошептал кто-то в стороне, и я увидела встретившую нас незнакомку.

Крик застрял в горле, а сердце подпрыгнуло в клетке ребер и пропустило несколько ударов, когда из-под прекрасного белокожего лица проступили совсем другие черты. Обвисшие дряблые щеки, впалые глаза, да не одна пара, а три, как у паука. Широкий рот растянулся в стороны, обнажив острые зубы. Длинные скрюченные пальцы дергались и извивались, как крохотные змейки, а из-под мешковатого балахона вынырнула вторая пара рук и, подхватив со стола крохотный черный кувшин, поднесла его к глазам брата.