Эйнит (СИ) - Горышина Ольга - Страница 3

— Никакой спешки, — мать уже подошла к порогу. — Дилан, верно?

— Да, Дилан Фэйерсфилд. Мы соседи с вами. Ваш муж уехал, так что если какая помощь нужна, дрова там наколоть, вы не стесняйтесь. Мы ведь соседи много веков уже.

— В твоем роду дровосеки были? — усмехнулась Эна, пытаясь поймать взгляд парня, который вовсе не глядел на нее, подарив все внимание матери.

— И часовщики, и дровосеки, кого только не было, — Дилан вновь улыбнулся, на этот раз глядя ей в глаза, и взгляд его ей жутко не понравился — будто он вновь глядел сквозь нее. — А кошку не кормите, так она быстрее домой придет... Ну ладно, я пошел. Приду после обеда, — и вновь не ушел. — А почему ты в школу не идешь?

— Не твое дело, — буркнула Эна и захлопнула дверь, заметив, что Дилан наконец убрал ботинок с порога.

— Эна, — мать глядела на нее укоризненно. — Так не ведут себя с соседями.

— Мам, этот сосед залез к нам ночью в сад и подбросил кошку.

По лицу матери скользнула улыбка.

— Может, он искал повод придти, а? Может, тебе действительно пойти с ним завтра в школу?

— Я не пойду в ирландскую школу. Она мне не нужна. Я прекрасно отучусь этот год онлайн в американской школе.

— А кошку надо вернуть.

— Мам, я ее не держу. Она спит в моей кровати.

Эна вбежала по лестнице наверх, но комната оказалась пустой. Там, где лежала кошка, осталась лишь примятая подушка.

— Когда ты успела уйти? И как? Эй, рыжая? Ты где?

Но кошка не отозвалась.

— Эна, что ты там ищешь?

Мать забрала с журнального столика кружку с недопитым чаем, но не вернулась в кухню. Пришлось поднять на нее глаза и прижать к животу экран планшета.

— Мы ведь договорились, что Дилан починит часы, — добавила она тихо.

— Мама, — Эна зло разделила обращение к матери на два слога. — Я хочу сделать это сама, понимаешь?

— Ты много чего можешь сделать сама в этом доме. Старый дом всегда ждет, чтобы его обновили. И всегда лучше делать то, что умеешь, не тратя время на то, что у тебя не получится.

— Не получится? — Эна бросила планшет на стол поверх влажного следа, оставленного кружкой. — Как ты можешь знать, что у меня не получится, если даже не разрешаешь попробовать?

— Дорогая, — мать тяжело вздохнула. — Есть вещи, которые просто не надо пробовать.

— О’кей! — Эна вскочила из кресла и метнулась к окну, но не сорвала тяжелые темно-зеленые портьеры, лишь замерла с поднятой рукой. — Начнем с них. Здесь днем темно, что ночью! У нас постоянно горят лампы, и мы получим огромный счет за электричество.

Мать отрицательно качнула головой.

— Я не хочу трогать гостиную. В ней есть какая-то тихая романтика, она дарит мне спокойствие. Я боюсь ее разрушить, повесив тюль. Да, к тому же, портьеры висят здесь для тепла!

— Ага, для тепла, — Эна убрала руку с портьеры и ухватилась пальцами за декоративный шов на джинсах. — Зачем ты держишь дверь открытой?

— Дорогая, для спокойствия, — улыбнулась мать и сама, глядя на дочь, принялась теребить джинсы. — Приятно чувствовать себя в безопасности. Здесь так тихо и хорошо.

— Здесь слишком много тишины! И мало солнца! Зачем только я паковала крем от солнца!

— Ты просто не знала, куда едешь.

— Не знала, зато теперь знаю! — выкрикнула дочь, глядя матери прямо в глаза. — И мне здесь не нравится! Слышишь, не-нра-вит-ся, — повторила она по слогам.

— Тебе просто скучно, вот и все. Ты должна найти для себя занятие. Здесь должны быть конюшни, мы же видели лошадей. В детстве тебе нравилось ездить верхом. Забыла?

— Мам! — повысила голос Эна. — Мне есть чем заняться. Я пойду играть на флейте, чтобы через год меня не выгнали из оркестра! И я не стану играть ирландские мелодии! —добавила она зло.

— Почему бы и нет? — спросила мать спокойно. — Ты никогда не играла ирландских мелодий. Здесь сам бог велел попробовать. Поищем тебе учителя?

— Я не буду играть ирландские мелодии! — почти топнула ногой Эна и побежала к лестнице. — Я наслушалась их в твоем исполнении. Твоя колыбельная отбила у меня всякую тягу к ирландскому фольклору, — закончила она уже на середине лестницы, оставаясь к матери спиной.

— Я люблю тебя, ты любишь меня, — пропела вослед дочери мать. — Мы счастливая семья.

Эна усмехнулась детской припевке, которая глупой шуткой прозвучала сейчас в устах матери, но не обернулась и вбежала к себе в комнату. От сквозняка дверь тут же с грохотом захлопнулась у нее за спиной. Эна схватила со стула футляр, раскрыла его на кровати, укрытой бежеватым лоскутным одеялом, и с ожесточением принялась собирать серебристый инструмент, напевая себе под нос:

— В печали одиночества идут за днями дни, в года неотвратимые слагаются они...

Эна поднесла флейту к губам и заиграла заунывную мелодию, а потом швырнула флейту на кровать и бросилась в подушки, сотрясаясь всем телом от яростных рыданий. Но слезы быстро высохли, и она, перевернувшись на спину, уставилась в потолок, быстро окрасившийся через туманный взгляд в зелень полей, которые прорезала узкая одноколейка, увезшая ее от прежней жизни. Казалось, цивилизация не коснулась еще этих краев, и Эна не удивилась бы, если б асфальт вдруг превратился в грунтовку, ведь и так вдоль дороги беспечно бродили овцы. Они встретили больше тракторов, чем машин за пару часов пути от оплота цивилизации сюда, где к одной автозаправке прилагался задрипанный паб — такое место с натяжкой можно назвать перевалочным пунктом для туристов, а уж для жизни оно явно непригодно. Только депрессирующие особы могли найти его успокаивающим. Нормальный человек здесь не в состоянии протянуть даже месяц, не то что год!

Эна вернулась к компьютеру и с ожесточением удалила приложение «СнэпШот» — ей нечем больше делиться с друзьями! Затем хотела открыть сайт школы, но связь вновь начала прерываться, как и утром, и она не сумела загрузить ни одной лекции.

— Отлично! —Эна захлопнула крышку ноутбука и подперла кулаками щеки.

Стена над столом оставалась пустой, а дома такого же цвета стена была утыкана кнопками, которые держали фотографии, фенечки от друзей, школьные грамоты и прочую дорогую сердцу мишуру. Тут она не тронет стену, здесь никаких дорогих сердцу воспоминаний не будет, и через год она даже не вспомнит, как выглядела эта комната. «Эта комната, — повторила Эна мысленно, — не моя комната».

За спиной громоздилась грубо-сколоченная деревянная кровать, и одеяло, укрывавшее ее было явно ручной работы, и вряд ли сработавшая его мастерица еще жива. Рядом возвышался большой резной шкаф с зеркалом во всю дверцу. И все, больше в комнате не было ничего, кроме таких же, как и в гостиной, тяжелых портьер, которые она каждое утро отдергивала, чтобы поймать хоть какой-то намек на солнце. Каждое утро... Они приехали в деревню неделю назад, а, казалось, что минул по меньшей мере месяц, такой далекой казалось отсюда Калифорния со своей выжженной солнцем травой, тяжелым душным воздухом и ночным промозглым холодом.

Скрипнула калитка, лязгнуло по железу железо, и Эна успела подбежать к окну, чтобы увидеть, как Дилан прислонил к каменной ограде велосипед, снял с руля чемоданчик и направился к дому. День за руганью с матерью пролетел незаметно! Эна схватила флейту, плюхнулась на кровать и принялась играть нарочито громко песню про прекрасную Америку. Внизу послышалось шевеление и приглушенные голоса. Здесь же становилось невыносимо скучно и горько от звуков, издаваемых флейтой, игравшей без аккомпанемента тромбона, саксофона и кларнета. Эна поняла, что долго не выдержит одиночества, и, зажав инструмент в руке, поспешила спуститься в гостиную.

Дилан на секунду оторвался от часов, с которых успел снять крышку, буркнул тихое приветствие и вернулся к работе. Эна уставилась на раскрытый на полу чемоданчик.

— Все-таки я заварю тебе чаю, — сказала стоявшая подле него мать.