Ночь Серебра (СИ) - Кононова Татьяна Андреевна - Страница 3

Завтракать тоже было нечем, а охотиться и искать ягоды — вовсе некогда. Да и чёрт его ведает, какие тут ягоды, в этих местах, что можно есть, что нельзя, так ведь и отравиться недолго. Стрелы понапрасну тоже тратить не шибко-то хотелось: а ну как отбиваться придётся? Худо, когда не ведаешь, что тебе завтрешним днём, судьбою уготовано.

Они шли долго, ещё целый день. И только Феникс, казалось, радовался этому пути: часто срывался с плеча хозяина, исчезал среди деревьев, иногда возвращался, держа в клюве что-то вроде сухих веточек, каких-то ягод, листьев. Когда минул полдень и солнце уже начало клониться к закату, Ярико понял, что лес уже не тот: гораздо более светлый и редкий, и не слышно людей, и не слышно совсем ничего. А где-то вдалеке уже виднеются очертания деревеньки: крохотные домики, дымок над крышами, высокие частоколы вокруг дворов…

— Помнишь ли, что я тебе сказывал? — спросил Ярико, когда Велена нагнала его и остановилась, отдыхая. — Дойдём до деревни — пойдёшь искать кров.

— Верно, — согласилась девушка. — Помню, как же нет…

— Видишь? — он указал в сторону видневшихся домишек. — Сдаётся мне, мы уже на земле асвельдов. Почти спасены.

Лёгкая улыбка тронула уста его, и Велена широко улыбнулась в ответ.

— Ступай туда, — продолжал Ярико. — Ищи людей хороших. Сердечко твоё светлое да доброе, оно тебе подскажет. Ну и… жди Феникса. И меня.

Губы Велены задрожали, тонкие бровки надломились, как хрупкие крылышки, но она не заплакала, а только прижалась к брату, обняла его, будто навсегда прощалась. И Ярико обнял её в ответ, коснулся губами её светленькой макушки. На прощание они троекратно поцеловались.

— Ну, будет тебе… Ступай!

В последний раз оборотившись и помахав рукою, Велена скрылась среди деревьев. Ярико поправил колчан со стрелами за плечом, сжал покрепче лук и неторопливо пошёл вперёд. Всё-таки пора было поохотиться: уж вторые сутки не ел, едва с ног не падал. А за Велену беспокоиться нужды не было: для неё кров уж точно отыщется.

День клонился к закату. Солнце разукрасило верхушки деревьев багряными отсветами. Славка сидела на поваленном дереве и болтала босыми ногами в ручейке, отчего по воде разбегались дрожащие круги. В лесу никогда не было скучно: всегда находилось какое-нибудь занятие, захватывавшее Славку с головой и заканчивающееся только к самому вечеру. Так и сей день она пришла собрать горицвет и тысячелистник — больше не из чего было варить целебные отвары, а люди из деревеньки продолжали приходить, искали исцеления от хворей всяких.

Поговаривали, что Славка и её мать Весна Любимовна — ведьмы лесные. И ежели Весну Любимовну ещё уважали в деревеньке да побаивались, то Славку, маленькую девчонку, сперва не замечали, потом не верили ей, и только уж когда подросла она и стала делать более матери, сельчане начали и к ней приходить за словом добрым да за помощью.

Славка и сама не знала, сколько ей исполнилось. Солнцеворотов пятнадцать точно, а быть может, уж и все шестнадцать. Конечно, хотелось казаться постарше, и ежели её спрашивали, то она отвечала, что шестнадцатый минул. Красавицей писаной Славка не была: карие глаза, на худеньком, бледном лице казавшиеся тёмными и огромными, короткие волосы, которые отказывались расти и складываться в косу широкую, тонкие руки — словом, девчонкой она была самой обыкновенной. Свататься к ней никто и не заходил: то ли боялись того, что про неё в людях сказывали, то ли так она никому и не глянулась, но так или иначе, Славка была одна и находила радость в лесу.

Уж что-что, а лес она любила. Эту мягкую берёзовую тишину, негромкий, робкий шелест листьев, маленький лесной ручеёк, ласкающий босые ступни, тёплый, сухой ветер… Лес давал приют, прятал надёжно от чужих глаз, щедро делился всеми своими тайнами и богатствами. Пока жив был дедушка Любим, Славка ходила всегда с ним вместе. Он рассказывал ей, где чьи следы, учил различать голоса птиц, показывал, какие ягоды можно есть, какие — нет, и самое главное — учил стрелять из лука. Натягивать тугую тетиву, накладывать и придерживать оперение стрелы, целиться… Лук у Славки был отменный, самодельный, и стрелы для него она тоже вырезала сама. Так и теперь он висел у неё за плечом — пока что без дела, но девушка знала, что работёнка для него непременно отыщется.

Славка скучала по дедушке. Он ушёл всего три зимы назад, и с тех пор девочке казалось, что в её тихой жизни изменилось совершенно всё. Изменился день, который начинался обыкновенно с того, что дедушка Любим топил печь, или с того, что со двора доносился звонкий стук топора: дедушка колол дрова для растопки. Изменилась мать, стала много более тихой, угрюмой, стала подолгу молчать, глядя в одну точку или — так задумчиво — в печь, на весёлый пляшущий огонёк. Изменилась и сама Славка: ежели ранее дедушка ей был во всём помощник и советчик, то теперь в одиночку приходилось всё делать. Только маленькая Зорянка не изменилась, разве что стала ходить и бегать по избе, говорила уж совсем хорошо: минул ей, как-никак, уже шестой солнцеворот.

Славка сидела молча, подобрав ноги под себя и перебирая пальцами тугую тетиву. За все шестнадцать её солнцеворотов ей ни разу не пришлось воспользоваться луком всерьёз; так, баловство одно. Охотиться она и не охотилась вовсе: жалела лесной народец, а еды дома было и без того вдоволь. И втайне надеялась Славка, что хоть когда-нибудь подвернётся ей случай испытать стрелы верные, собственной рукою оперённые. Но думы невесёлые быстро отступили, её сморило. Тишина мягко укутывала шелковым покрывалом, и Славка, прислонившись к тёплому стволу берёзы и запрокинув голову, даже задремала, но вдруг где-то совсем неподалёку зашуршали кусты…

Озираясь, девушка вскочила, оправила подол серой холщовой юбки, схватила лук и вскинула его к плечу. Через мгновение всё снова стихло, но чудилось Славке, что где-то всё же слышны то ли шаги осторожные, то ли тихое похрустывание сухих веток. На цыпочках она пошла на звук, сжимая дугу в ладошке, взмокшей от волнения. Сдула со лба упавшие волосы, прищурилась: и впрямь кто-то был в лесу. Невдалеке, между деревьев, шарахнулась чья-то тень и тут же скрылась за широким дубом. Славка взбежала на пригорок, осмотрелась и невольно охнула, прижав ладошку к губам: так вот что это было за треск! Огромный медведь пробирался напрямик сквозь заросли, ломая тонкие ветви и срывая с них листья. А напротив тех самых зарослей сызнова мелькнула тень, словно призрак. Славка вскинула лук к плечу и прицелилась.

* * *

Ярико натянул тетиву изо всех сил, но та порвалась. Лук стал бесполезным, да и навряд ли бы вышло завалить медведя одной, последней стрелою… Он отбросил оружие в сторону. Только один засапожный нож оставался. Парень выхватил его, пытаясь устоять на одной ноге, и, дождавшись, пока кусты раздадутся в стороны и зверь выйдет на поляну, размахнулся и метнул нож. Раненый медведь зарычал так, что Ярико показалось, что весь лес содрогнулся от этого его рыка. Медведь приподнялся на задние лапы, чуть присел, озираясь, и, истекая тёмной кровью и продолжая рычать, метнулся к дереву, за которым схоронился незадачливый охотник. Оружия у Ярико более не было, и он прижался к тёплому шершавому стволу, обхватил его руками, заведя их назад, почувствовал, как между лопаток бежит тоненькая влажная дорожка. Зажмурился. Вот уж совсем близко медведь, и чёрт его дёрнул лезть в эти заросли…

Рык раздался над самым ухом. Ярико вжался в ствол так, будто хотел с ним воедино слиться. Грубая кора оцарапала кожу на плече. А в следующее мгновение парень уже оказался на земле, под тяжестью лесного хозяина. У медведя из бока торчал нож, тёмные кровавые пятна отпечатались на шерсти, из пасти ужасно несло резким, неприятным запахом. Ярико выставил вперёд руки, чтобы когти зверя не повредили лица и — в особенности — глаз, но тут же почувствовал, как на ладонь, сжатую в кулак, наступила тяжёлая лапа, и пальцы хрустнули. Когти другой передней лапы разорвали рубаху на груди, и Ярико понял, что густой, тяжёлый запах крови — это его кровь. В ушах шумело от того, что он, падая, здорово приложился затылком. Он задыхался от боли, от тяжести, сдавливающей грудь, но не мог сбросить с себя разъярённого зверя и пытался только закрывать лицо, но руки уже ослабели и не слушались. Крепкий, железный будто коготь всё-таки полоснул по лицу, рассёк щёку от губы до виска. Ярико почувствовал на губах железный, горьковатый привкус крови. Каждый вдох давался с болью, на белой льняной рубахе то тут, то там расползались кровавые пятна. Юноша из последних сил цеплялся за обрывки сознания, но вдруг почувствовал, что дышать стало будто бы легче, а медведь обмяк, всем своим весом свалился набок. Снова хрустнуло где-то в руке, на сей раз в левой, и у Ярико всё звёздное небо пронеслось перед глазами.