Мед.ведь.ма (СИ) - "AlmaZa" - Страница 2

— Я думал, что ты не слышишь, старая ведьма, — сказал человек, находясь ко мне спиной. — А ты приболела?

— Да, я давно не встаю с кровати. Стала совсем немощной.

— Думаю, не настолько, чтобы не ответить на пару вопросов? — откинулся он на спинку и качнулся пару раз.

— Я могу попытаться ответить на них. — Откуда она узнала, что сейчас кто-то ворвётся? Ведь ничего не было слышно!

— Для начала вспомни, что ты ответила почти двадцать лет назад моему боссу. Мне ведь не нужно говорить тебе, от кого я пришёл? Ты сама всё знаешь.

— Моя память уже не так чиста и хороша, как прежде… — начала бабушка, но рука мужчины тут же схватила её за небрежно заплетенные в косу черные с проседью волосы. Я ахнула, и могла бы быть услышанной, если бы не ливень. Чтобы удержаться от очередного звука, я прижала ладонь ко рту. Нужно найти что-то, чем ударить этого незнакомца! Всех четверых! Но их там больше… смогу ли я? Что они сделают со мной, если увидят? Если они тронут бабушку — мне плевать! Я вылезу отсюда и брошусь на них.

— Не ври, провидица! — Провидица? Он назвал её так? Я никогда не знала, что бабушка умеет предсказывать будущее. Но то, что я увидела минуту назад, подтверждало это. — Я могу напомнить тебе вкратце. Ты предупредила его, что он погибнет от сына и золота. Но когда он захотел уточнить — ты уже растворилась. С тех пор он не спал и ночи, чтобы не думать о твоих словах. Пора бы уже понести наказание за своё необдуманное поведение.

— Что он хочет услышать от меня теперь? — прошептала бабушка. Рука отшвырнула её обратно на подушку.

— Который из сыновей принесёт ему погибель? У него их восемь. Ему нужно знать имя. — Возникла тишина. Огонь в очаге потрескивал, а капли дождя оголтело барабанили, приглушая моё тяжелое испуганное дыхание.

— Девять, — шепнула с сожалением на лице бабушка.

— Что?!

— У него девять сыновей, — безжизненно уточнила она, поджав узкие и бледные губы.

— И… это он, девятый сын погубит его?

— Я не знаю, — её опять схватили за волосы и затрясли. Бабушка закашлялась, а я рванулась к лестнице наверх, но вдруг обнаружила, что кто-то из вошедших поставил на люк стул, не заметив его, и сел, придавив.

— Всё ты знаешь, ведьма! Говори немедленно!

— Его погубит корысть и алчность! Именно они! Поэтому я и сказала о золоте!

— О нет, нет-нет, — засмеялся мужчина, тревожащий её. — Мы знаем, о каком золоте шла речь… потому ты и прикусила язык двадцать лет назад, не так ли? Начала говорить всё, что увидела, но спохватилась. Ты поставила на карту кое-чьи жизни, потому что босс их теперь в покое не оставит, пока не уберет всех до единого.

— И сыновей? — прищурилась бабушка.

— Если они представляют собой опасность для него, то уберем и сыновей, — мужчина опять засмеялся.

— Его не волнует ничего, кроме себя — вот где его смерть.

— Поздно менять пророчество, старуха. Но ты можешь спасти жизнь восьми из девятерых, если скажешь, кто же из них намерен восстать против отца? Если тебя так заботят чужие жизни, защити их, назвав имя.

— Я не намерена облегчать головную боль этому чудовищу! Если хотите убить меня — убейте, не сегодня — завтра, я и сама отойду с миром. Меня нечем напугать. — Мужчина склонился над ней, заговорив тише. Мне с трудом было слышно.

— … не скажешь, да? — закончил он череду отрывочных слов, которые я не смогла собрать вместе. Сквозь щель я уже не видела бабушку, только его спину. — Ладно, — он резко дернул плечом. Над крышей разорвался гром, и была такая яркая вспышка молнии, что я увидела её даже здесь, под землей, через какие-то дыры в фундаменте. Мне почудился стон. Как будто ослепленная на миг, я потрясла головой и, задрав её снова, вдруг обнаружила, что в нашем доме больше никого нет. Они ушли. Ушли! Я рванула к лестнице и надавила снизу на люк. Он поддался. Толкнув его, я выскочила наружу, поспешив к постели матери моей матери. Остановившись, я чуть не закричала. Она держала руку на груди, и та заливалась алой кровью из раны, сделанной под слёзы неба и вопль грозы.

— Бабушка! — бросилась я к ней.

— Ничего, ничего, Элия, мой срок всё равно подошёл… быстрее, принеси мне бумагу и карандаш, быстрее! — не дав мне остаться рядом, пихнула меня вновь она. Я подошла к ней с тем, что она просила, но она уже переиначила просьбу: — У меня нет сил, пиши, пиши сама: «Прошу тебя, позаботься о моей внучке, её зовут Элия. Защитите её. И простите меня, если кто-то пострадает».

— Кому это письмо? — непонимающе спросила я. — Куда его отправить?

— Привяжи к Цонкапу, и выпусти его из клетки, когда кончится дождь, — сказала бабушка о нашем домашнем орле, странной птице, которая подтверждала домыслы людей о том, что с нами не всё просто, но на самом деле мы всего лишь как-то подобрали его с перебитым крылом и вылечили. Я не знаю, почему бабушка считала, что он должен знать, куда ему лететь? Да, мы выпускали его порой, и иногда он отсутствовал целый месяц, но потом возвращался. Наверное, у бабушки всего лишь мутнеет рассудок. — О тебе должны позаботиться, девочка моя, милая, — она погладила мне щеку не выпачканной в крови ладонью. Я почувствовала слёзы на своих глазах.

— Я сама о себе позабочусь, и о тебе! Ты только живи, бабушка. У меня же никого кроме тебя нет! Никого!

— О тебе позаботятся… — закрывая веки, зашептала она.

— Бабушка! Бабушка, не засыпай, не оставляй меня, бабушка! — Она с усилием приоткрыла глаза.

— Ты лунный ребенок, Элия. Но луна не всегда видна… ей нужно солнце, чтобы светить.

— О чем ты? — не понимала я, глотая слёзы.

— Найди солнце, иначе темнота захватит тебя, как этого ужасного человека.

— Какое солнце? Бабушка? Бабушка! — попыталась я продержать её на этом свете ещё хоть минуту, но она ушла.

…

По нашим тибетским обычаям покойников либо сжигали, либо разрубали на части в горах, предоставляя съесть тело умершего хищникам, водящимся неподалеку, и склевать птицам. В землю никого не закапывали, ведь тогда душа не вырвется в небо. Можно было бы так же пустить тело в реку, но до ближайшей реки было далеко, одна я бы не донесла бабушку, а просить кого-то не хотела. Это было семейное дело, вернее — моё личное, ведь я — это вся семья. Больше никого не осталось и решать всё пришлось мне. Поэтому я выбрала сожжение. Собрав в доме всё, что могло гореть, я соорудила погребальный костёр и, дотащив до него женщину, которая меня вырастила и воспитала, подожгла хворост. Обычно сжигать отказывались по причине дороговизны дров, нужных для этого, но я ведь поломала и порубила почти всю мебель, что была у нас, так что денег тратить ни на что не пришлось. Я проводила в последний путь единственного родного и близкого человека и, как меня и просили, покинула эти места, взяв с собой жалкие пожитки, которые у меня были, а помимо них ветхую потрепанную книгу, в которой бабушка записывала какие-то молитвы, заговоры и рецепты.

Я никогда не училась в школе — её в горах не было, — но читать, писать и считать бабушка меня научила. Зачем-то она ещё всегда разговаривала со мной на двух языках: китайском и корейском, так что оба они были для меня, как родные. А вот тибетский, на котором говорили все вокруг, я знала средне. Что-то понимала, что-то нет. И теперь, когда пришлось покинуть родной край, я подумала что, возможно, не зря и не учила его до совершенства. К чему он в других областях Китая, куда я отправилась? Мне нужно было закончить школу для начала, чтобы как-то устроить свою жизнь. Я не представляла, что со мной будет, мне было страшно, я не умела толком спросить о чем-то, стеснялась и дрожала, опешив даже от первой в своей жизни поездки на автобусе.

Заниматься только учебой мне было нельзя, потому что не на что было жить. Я должна была устроиться работать, но что я умела? Ещё и без какого-либо образования. Хотя, одно умение, унаследованное от бабушки, у меня было. Я умела исцелять людей, готовя им правильные снадобья, шепча нужные слова и готовя мази. Но кто бы пошёл лечиться к шестнадцатилетней девчонке? Я устроилась санитаркой в больницу, потому что это была единственная работа, на которую меня взяли.