Тайна пропавших картин (СИ) - Солнцева Ольга М. - Страница 22

– На первом уроке мы научимся писать эти четыре буквы и слова. Хорошо?

– Хорошо. А потом, Саша, вы почитаете им газету. Я принесу… Ну, вот, видите, не так все и сложно. А вы боялись…

Он ободряюще улыбнулся мне. Я в очередной раз предпочла отвести глаза, но улыбнулась в ответ, только в сторону…

…Мы просидели еще часа два, составляя «новый революционный букварь». Порядок изучения букв вскоре был установлен. Новый букварь утопал в революционной тематике. Предполагалось, что к концу обучения рабочие уже смогут прочитать не только лозунги типа «Долой угнетателей всего мира» или «Вся власть народу», но и смогут осилить газеты.

Уходя, Матвей крепко мне пожал руку и неожиданно сказал:

– Большое спасибо, Александра!

Мне стало смешно от этого рукопожатия. И я впервые посмотрела прямо ему в глаза и улыбнулась. Неожиданно он засиял мне в ответ.

Видимо, Матвей обладал хорошими организаторскими способностями, потому что занятия начались уже через день.

Непривычно приходить в церковь для того, чтобы кого-то учить грамоте. Однако именно это мы теперь с тетей и должны были делать.

Матвей планировал, что будут одновременно заниматься две группы. Парты были поставлены в противоположные стороны церкви, чтобы классы могли учиться спокойно и не мешать друг другу. Тетя и я учили одному и тому же, а выбор нас, как учителей, определялся просто: кто в каком углу церкви сел, в том классе и оказался.

Желающих заниматься набралось много: человек восемьдесят. Это были самые разные люди: солдаты и рабочие, старые и молодые. Некоторые из них хромали, у одного не было руки. А когда один из молодых солдат снял буденовку, я увидела, что на месте уха у него кривой шрам. У меня запершило в горле от жалости: парень был моим ровесником, а то и младше.

В основном, нашими учениками должны были стать мужчины. Хотя среди пришедших оказалось несколько женщин. Одевались те по-современному: юбки, едва закрывавшие колени, кожаные куртки, косынки на голове… Некоторые из них без смущения курили и могли ответить на грубую мужскую шутку матерным словом.

«Долго мне придется привыкать к таким ученикам!» – мысленно вздохнула я.

И начала урок. Видела, что смотрят на меня недоверчиво. Но слушают.

Матвей тоже сидел здесь, за последней партой. Как он сказал до урока, что останется с целью поддержать меня. Я все время чувствовала на себе его взгляд, хотя старалась не смотреть в сторону парня.

«Ученики» повторяли за мной названия букв, читали слоги, сливали их в слова. Мне казалось, что от них исходит волна неприятия: ведь я для их круга – «пережиток прошлого», кисейная барышня. Но работа постепенно втягивала и меня, и моих учеников. Они увлеклись, и, что мне особенно нравилось, очень старались. Я поняла: этим людям действительно хочется научиться писать и читать. И, закончив первый урок, почувствовала, что получила удовлетворение от взаимной работы.

Так я стала учителем в рабоче-крестьянской школе.

Жизнь неожиданно начала улучшаться. Нам стали выдавать продукты – вместо денег. Мы впервые за долгое время стали наедаться. Также нас обеспечили дровами на правах пролетарских учителей. Голод, нужда и холод умерили свою силу…

Прошло два месяца. Наступила весна.

Новая роль учительницы рабочих мне неожиданно понравилась. Взрослые ученики были внимательными, старательными и усидчивыми. Правда, менялись часто. И это понятно: война – люди уходят на фронт.

Я пользовалась авторитетом, несмотря на свою молодость: те, кто постарше, называли меня «дочкой», остальные величали по имени-отчеству.

Меня уже не смущала революционная тематика уроков – я просто привыкла к ней. Вся страна была пропитана этим: море новых слов, выражений; газеты потеряли свою обыденность и спокойствие. Всё бурлило вокруг.

Матвей присутствовал на занятиях все время. Хотя умел читать и писать сравнительно хорошо. Но ему, как я понимала, хотелось быть ко мне поближе.

То, что Матвей влюбился в меня, я поняла очень скоро. Он провожал мою персону на занятия и обратно, ссылаясь при этом на небезопасную обстановку в городе. Если я просила дождаться и тетю, он не сопротивлялся. На любую просьбу тут же отзывался, никогда не спорил и выполнял все беспрекословно.

Однажды я пошла на маленькую хитрость и предложила Матвею прогуляться перед вечерними занятиями в церкви. Сказала, что погода становится по-настоящему весенней, и возникает непреодолимое желание больше бывать на улице. На самом же деле, мне захотелось взглянуть на дом Алексея. Ведь я не была в том районе города целую вечность. Похоже, весна разбудила не только природу, но и взбудоражила мои старые чувства.

«Может, он все-таки остался в Полянске? Просто тогда отъезжал на какое-то время?» – думала я, стараясь угомонить в груди мое проснувшееся сердце.

Конечно, Матвей не догадывался о моих истинных намерениях, – то, что мы собираемся не просто прогуляться, а пройти мимо дома человека, в которого я влюблена. Для него должно было выглядеть всё естественно: просто прогулка перед работой.

Но Матвей отреагировал неправильно: я заметила, как счастливо блеснули его глаза.

Мне стало стыдно. Ведь он-то подумал, что я удлинила маршрут ради него – побыть с ним подольше. Тут же внутренне одернула себя: мне нет дела до его чувств, я не виновата в их появлении.

…Когда мы проходили мимо дома Алексея, я сбавила скорость. Вот он – дом, где жил (или живет?) милый сердцу человек. Вот он – дом, мимо которого я проходила не раз, но никогда мне не удалось встретить там художника.

Где он, мой дорогой? Жив ли? Время ведь такое неспокойное.

Сердце от тревог тут же болезненно сжалось.

Снова старые ощущения того удивительного времени, когда мы были рядом, вернулись ко мне, и тело охватила дрожь. Как же я была счастлива и несчастлива одновременно в тот далекий период! С одной стороны, безответная любовь, эта вечная незаживающая рана. Но с другой, вера в то, что у Алексея просто были причины не демонстрировать мне свои истинные чувства.

А может, он ко мне ничего не испытывал, и просто я всё себе выдумала?

Что за странная штука – человеческий мозг? Если бы я не сбежала тогда от родителей, а поехала с ними в Швейцарию, то жалела, что рассталась с любимым. Ну, а сейчас я жалею о том, что совершила опрометчивый поступок… Алексей исчез из моей жизни и даже не попытался найти меня, чтобы поинтересоваться, как живется девушке, которой он давал надежды и с которой нежно целовался у моря…

Дверь в его дом была закрыта. Свет в окошках не горел. В общем, не было ни единого признака жизни.

Неужели никто здесь больше не живет? А как же привычка новой власти заселять дома, принадлежавшие когда-то обеспеченным людям?

Тут вдруг дверь, как по моему заказу, открылась, а ноги мои от такой неожиданности подкосились. Если бы я не схватила Матвея за руку, то наверняка упала бы. Но из дома появился не Алексей, а вышла женщина в старом платке, в разношенных сапогах и безразмерном пальто. За ней выскочили два малыша, оба так закутанные большими, грубой вязки, платками, что понять, девочки это или мальчики, было невозможно.

Как я могла подумать, что по-прежнему могу увидеть здесь Алексея? И тут тоже живут семьи рабочих! Никто бы не оставил пустовать дом. Времена изменились.

Женщина взяла детей за руки, они повернули в противоположную сторону от нас и зашагали по улице.

Я тяжело вздохнула и… только тут обнаружила, что все еще держу Матвея за руку. Он стоял, смотрел на меня во все глаза и глупо улыбался.