Вилья на час (СИ) - Горышина Ольга - Страница 2

Мне хотелось отсесть подальше, но стулья стояли слишком плотно друг к другу. Благо еще сумасшедший больше не мешал окружающим своим бредом. А, может, это я просто не так поняла его английский?

— Можно пригласить тебя на вальс?

Я непонимающе уставилась на протянутую руку, а потом так же в лицо Альберта — он улыбался. Я тоже улыбнулась. И зря! Он тут же нашел мои пальцы и сжал с такой силой, что мне их было уже не вырвать. Наши стулья стояли последними в ряду, и он довольно легко и быстро вытащил меня к дверям, где оставалось довольно много свободного пространства. Плащ, свалившись с коленей, остался дожидаться меня на полу. Лицо теперь явно пылало ярче платья, ведь на нас не обернулся только пианист. А Альберту не было дела до любопытных, он уже вывел меня на первый круг, и я успела подумать, что моему Димке после стольких лет тренировок было до него, как до луны. Как мы вообще кубки какие-то получали… Правда, когда это было?

В пятнадцать Димка бросил танцы, заявив, что не станет краситься, как девчонка, и укладывать гелем волосы. Пришлось и мне уйти, но мы продолжили танцевать в постели. И вот после стольких лет… Как можно было бросить меня? Не просто бросить, а уже после подачи заявления в ЗАГС. Даже не пошел его забирать: махнул рукой — если не придем, кто ж нас зарегистрирует. А так я могла бы быть ему официальной женой уже неделю.

Альберт великолепно чувствовал музыку. Наверное, не так тонко, как Моцарт с Шопеном, но не давал мне и единого шанса наступить на его начищенный ботинок или встретиться со спинкой какого-нибудь стула. Перерыв между вальсами показался мне слишком коротким — видать, потеряла сноровку. Или дыхание сбилось из-за серых глаз моего партнера. Я не должна была в них смотреть, но без судей могла нарушить все правила и приличия. Щеки успели побелеть, теперь горела талия. Там, где лежала его рука. Я почему-то была уверена, что пальцы той, что за спиной, он сложил в фигу… Да, я мечтала не о том, о чем положено мечтать брошенной невесте. О, нет, я мечтала именно о том, что потребовала от меня разумная тетя Зина. Мой взгляд перенял наглость сумасшедшего австрияка или забрал ее всю, потому что теперь в серых глазах светилась растерянность. Еще один вальс. Сколько их там в программе? Зря я не прочитала ее заранее. Короткое платье кружилось веером, и все хорошие мысли улетали в тартарары.

Не знаю, чему народ больше аплодировал — музыке, танцам или моему нижнему белью, но я первым делом подняла плащ и закуталась в него, стараясь не сожрать оставшуюся на губах помаду.

— Благодарю за танец, Виктория!

Альберт даже поклонился. Я тоже присела в реверансе и поспешила к двери — только бы на лестнице не оступиться, но чертовы каблуки подвели, да холеные руки удержали от падения и подняли в воздух. Альберт с головокружительной скоростью сбежал со мной вниз — под подошвами начищенных ботинок ступеньки слились в одну бегущую ковровую дорожку. Димка не рискнул бы такого сделать, да я бы и не далась. А тут у меня не спросили разрешения, да я и не успела бы отказаться. И, признаться, не жалела об этом, стоя на твердой земле.

— Иногда надо делать глупости, — улыбнулся Альберт, одергивая платье и плащ.

Я все старалась сменить нынешний цвет лица на цвет телесных колготок, но щеки продолжали пылать. Какую глупость он имел в виду: вальсы или пробежку по лестнице? Или… Ту, которую мы пока не совершили? Нет, нет… У меня просто закружилась голова, и лишь поэтому я вышла из дворца под руку с этим сумасшедшим. Длинный темный плащ укрыл серый пиджак и придал своему владельцу дополнительный шарм. Хотелось верить, что я составляла Альберту неплохую пару. Пускай почти что без помады.

— Уже довольно поздно, чтобы идти куда-то одной, и слишком рано, чтобы я просто проводил до гостиницы. Как насчет легкого ужина с бокалом вина и милой беседой?

Он знал, что я соглашусь. Он видел, какой надеждой горел мой взгляд. Меня растоптал один танцор, так пусть же другой закружит в танце до самых небес. Подарит крылья хотя бы на час. Я не буду жалеть после его ухода. Но буду рыдать, если по глупости потеряю этот вечер.

— Если беседа будет такой же великолепной, как и вальс… — составила я первую свою длинную фразу и покраснела. Пусть он спишет это на акцент. Он у меня действительно страшный, потому что это скрежет зубов брошенной женщины.

— О… — протянул Альберт. — Она будет всяко лучше услышанной нами музыки, потому что я расскажу тебе про свою встречу с Моцартом.

Я кивнула и крепче взяла под руку своего сумасшедшего кавалера. Он говорил, как танцевал — голос то поднимался, то падал, то крутился волчком, и мои мысли засасывало в водоворот его обаяния, выбрасывая из головы лишнюю осмотрительность и серьезность. Я приехала в Австрию излечиться, и у меня осталось каких-то жалких три дня, чтобы отыскать лекарство. А вдруг вот он, мой целитель, идет рядом, и его россказни про Моцарта послужат для меня шаманским заговором. Сердце уже вовсю играло в бубен, и я с трудом разбирала английские слова. Да разве они сейчас были важны? Главное, мы вышагивали по мостовой в унисон.

Дождь жалел нас всю дорогу. Видимо, знал, что у нас нет зонта. А теперь стекал по стеклу крупными каплями — как до гостиницы добраться? Она через улицу

— ни такси не возьмешь, ни добежишь. Хотя о конце вечера не хотелось думать вообще: передо мной дымился классический немецкий ужин из тушеной капусты и поджаренных чесночных колбасок, а перед Альбертом было пусто. Этот сумасшедший после шести, наверное, не ест, а только страшные истории рассказывает. И не пьет, потому что бокал с бордо остался нетронутым. Правда, я и из своего еще не пригубила, все ждала тоста.

— Ты знакома с творчеством моего тезки Альбера Камю?

Неужели с музыки мы плавно перейдем на литературу? У него язык без костей, если только он не рассказывает заученную речь в сотый раз сотой туристке в надежде сыскать расположение? Потому я уклончиво промычала вместо ответа. Хотя с языка так и желало сорваться — «А вы и с ним пили на брудершафт?» Хорошо, что я не могла составить подобную фразу на английском без опасности сесть в лужу. А я и так в нее чуть не села, в настоящую на мостовой, когда он заявил о своем бессмертии.

— Так вот, — продолжал Альберт свою пространную речь, явно не озадачившись моим утвердительным ответом, — великий француз сказал, что трагическая роль тем лучше удается актеру, чем меньше он впадает в крайности, а безмерный ужас порождается именно умеренностью. А я, кажется, переборщил…

Я кивнула и схватила бокал. На языке вертелся лишь глупый «чин-чин», и я надеялась, что Альберт придет мне на выручку. Но он молчал и не поднимал своего бокала. Тогда я сделала глоток и отставила вино в сторону. Что? Фонтан красноречия иссяк? Да не может того быть!

На набережной мы перепрыгивали лужи, прямо как дети, и я радовалась, что Альберт не задает самый жестокий для меня сейчас вопрос — почему я здесь одна? Я, конечно, придумала отмазку — подруга приболела, а мне так хотелось поехать… Да, мне хотелось поехать в свадебное путешествие, а потом я просила тетю Зину составить мне компанию, но та сделала большие глаза — мы не можем с тобой спать в одной кровати! Она отправила меня одну не грустить, а развеяться, что я и должна сегодня сделать. Я запрещаю себе думать о Димке. Потому что наконец-то вечером я не одна! Спасибо, многоуважаемый Фредерик Шопен. Или все же Вольфганг Амадей Моцарт?

— Ты впервые в Зальцбурге? — спросил Альберт, казалось, очевидную вещь.

— Я впервые в Австрии! — ответила я как можно радостнее, чтобы опасного вопроса не прозвучало. — А ты здесь живешь?

— Нет, бываю наездами, раз в десять лет, когда сильно заскучаю по Моцарту. Первый раз меня привез сюда отец специально, чтобы познакомить с ним.

— С его музыкой? — попыталась я встрять в разговор. Кажется, сумасшедшим нельзя позволять заговариваться.

— Нет, именно с ним, — ответил Альберт без тени улыбки. Лицо у него сделалось даже немного грустным. — Отец по-глупости надеялся, что гений даст непутевому сыну пару уроков, но я не особо верил в удачу, потому что Бах уже поставил на мне крест. В прямом смысле, а мы, вампиры, не очень это любим.