Клинки и карабины (СИ) - Манасыпов Дмитрий Юрьевич - Страница 23

– Ты бы видела его куртку, манку. – Чихъ появился спереди, принюхиваясь и озабоченно двигая почти всем телом, включая уши. – Такая, знаешь, прямо городская-прегородская, воротник по самую рожу, шнурки, крючки, длинная и с разрезами, как у бабы.

Айна, свесив ноги в широких штанах, хмыкнула.

– Отдохни и поешь. – тиллвег поднялась. – Проверю путь вперед, буду когда солнце дойдет до златолиста.

И показала на что-то, больше всего напоминающее ясень, выросший раза в три-четыре больше обычного стройного красавца. Солнце? Освальд поднял голову, всматриваясь в просветы.

– Хорошо, манку, – Чихъ сплюнул, – я понял тебя. Иди.

Старик запрыгнул на ее же ветку, легко и свободно, как мальчишка. Сам Освальд сейчас, скорее всего, так бы не смог. Дед сел, привалившись к стволу, тут же выудил из коры какую-то большую светлую дрянь типа палочника и съел. Освальд достал вяленое мясо, кинул ему полоску.

– Какой вежливый красавчик, м, – промычал Чихъ, отрывая кусок, – не фалко?

– С чего бы?

– Я дикарь, лесовик и Лис.

Освальд пожал плечами.

– Ну, тогда давай еще.

Дед спорол выданную порцию поразительно быстро и, поймав следующую, явно не собирался ее смаковать.

– Манку права.

– В чем?

– Надо идти наискось, срезая путь. Твоего колдуна повели дети Амра, они идут не торопясь, значит, несут кого-то в Серую рощу.

– С чего ты взял?

– Это Лес, его надо слушать.

Освальд кивнул, вытянув ноги и прикрыв глаза. Конечно-конечно, еще одна замысловатая мудрость от великого следопыта.

– В переходе от места, где ты пялился на ее сиськи, есть кусок низкого леса. – Чихъ вздохнул. – Там гнездятся самые обычные соловьи, они прилетают сюда зимовать, здесь тепло. Соловьев никогда не трогает народ Вётел, никогда не трогали мои братья и сестры. А вот Болотные и Амра едят все, даже соловьев. А особенно их потомство.

– Чего?

– Тут тепло, красавчик, тут первые птенцы взрослеют быстрее, потому в Квисте соловушки несутся еще раз. Они же птицы, глупые, селятся в одном и том же месте. И Амра спокойно идут там и лакомятся глупыми птицами и их яйцами.

– Ты хочешь сказать, что услышал потревоженных птиц так далеко?

– Я увидел несколько бурых кошек. Одна, две, три, неважно, они никогда не ходят так вот, рядом. А тут, одна за другой, бежали в ту сторону. А перед этим слышал воронов, поднявшихся и летящих туда. Кошки бегут подбирать подранков и упавших вниз птенчиков, красавчик. И даже не станут драться из-за них. Квист говорит на своем языке, его просто надо понять.

Действительно…

– Тебе нельзя попадаться к Амра вообще. – заявил Чихъ. – Тебе будут убивать долго. Глаза разные, Амра примут тебя за оборотня и начнут приносить в жертву Йа-ахху. Это больно, даже для меня. Ты будешь висеть у священного дерева, тебе начнут отсекать палец за пальцем, снимать кожу с членов, подпаливать волосы и яички.

– Спасибо. – Освальд представил себя висящим у священного дерева с подпаленным пахом и вздрогнул. – Сколько брожу по свету, только дивлюсь на выдумку людей насчет как-бы похуже с таким же человеком обойтись.

– Да? – поразился Чихъ. – Думал, только у нас.

– Точно. – Освальд мотнул флягой, проверяя воду. Плескалось достаточно. – Ты вообще один?

– Совсем. – Дед сплюнул. – Как последний палец у вора-карманника после пятой поимки.

– Я тоже.

– Да ну? – Чихъ почесался. – И давно?

Освальд прислушался к звукам Квиста, но не услышал ничего нового. И Айны тоже.

– Не помню. Помню себя лет в восемь и уже одного. И немного помню берег, полосатый парус и сосны. И янтарь.

– Не похож ты на сивых лентяев, – Чихъ критически осмотрел его, – те длинные, костистые и волосы соломой. А ты почти чернявый, да и зеленых глаз у тех отродясь не встречали.

– А?

– Янтарное побережье.

– Нет. – Освальд мотнул головой. – Таких парусов там не встречается. Не смогу объяснить, наверное.

– Привык, живешь, – Чихъ почесался, – это правильно. Я вот скоро три десятка лет один брожу.

– Сколько?!

– Может, меньше, красавчик. А чо?

Освальд не ответил. Чихъ оказался не дедом. Такие дела, надо же.

– Медик как-то приезжал, легионный, – Чихъ сплюнул, – прощупал меня всего, неделю ходил, как кобель за сукой в течке. Говорил, мол, удивлен шибко, чо я живой до сих пор. Да-а-а, мол, ты, Чихъ, уникум, столько пить ни один организм не выдержит. Верно все, я сильный, почти вся сила Лисов ушла в меня.

Освальд сглотнул, увидев что-то странное. Странное блестело в видимом глазе старика, прожившего меньше полувека. Блестело настоящими слезами и вибрировало в треснувшем голосе.

– Почему пьешь?

Чихъ ответил не сразу.

– Курить листья оморочника мне нельзя, кашляешь, да и чуешь плохо… А водка, красавчик, если выпить больше, так можно увидеть своих. На чуть-чуть, но можно. Ты же понимаешь меня, да?

Он его не понимал, Освальду некого было вспоминать. Память хранила обрезки, вместе не склеишь, не соберешь. Как-то попросил, оказавшись в Сеенхавене, помощи у Аккадиуса. Но старый маг, полдня убивший на бесполезную затею, лишь махнул рукой. Но Освальд не мог не кивнуть.

– Мужчины всегда сентиментальны. – Айна, отлепившаяся от ствола чего-то почти хвойного, вздохнула. – Лис, ты стар, тебе пора перестать ходить в лес. Ты не почуял меня.

Чихъ кивнул. И сплюнул.

– Ты ела горевитник в конце разведки, распутала вьюн, поймавший бурую кошку, сходила в кустики за триста шагов отсюда и чуть не столкнулась с кабанами. И стояла тут ровно с времени, как я рассказывал красавчику про подпаленные яички. Не иначе, как очень давно в лесу и только и думаешь, как бы себя потешить. Потому и не попросила меня помочь с перевязкой, да?

– Наглый Лис, – протянула Айна, – старый и наглый Лис… Ты отдохнул?

Обращалась она уже к Освальду.

– Да.

– Тогда пошли. Нам еще нужно сегодня успеть к Серой роще, укрыться и дождаться Амра. Поспешим, солнце еще не зашло. Приготовься умыться потом, там будет жарко.

Освальд кивнул.

Айна прищурилась, разглядывая его.

– Люди не любят такие глаза, они кажутся вам страшными. Зеленый и серо-голубой… – тилвегг улыбнулась. – Мне кажется, что красиво.

– Так ты и не человек. – сплюнул Чихъ.

– Верно, Лис, я не человек. Пошли.

Они побежали, как могли, забыв о разговорах, печалях, горестях и обидах. Впереди была кровь, смерть и что-то хуже. Если они не успеют и не сделают правильно и до конца.

А лес вокруг жил и жил, почти не обращая внимания на трех двуногих, куда-то поспешающих по своим глупым делам. Шелестел кронами, скрипел стволами, подпевал ветру в верхушках деревьев. И игрался тенями, прыгающими внизу, все больше и больше размывающимися. Редкие прорехи между макушками зеленых исполинов уже не голубели чистым небом, становясь молочно-белыми и серыми, кучными и наливающимися влагой.

Бурая молоденькая кошка, опоздавшая вслед родичам на пир под деревьями с поющими птицами, неслась как могла. Даже не обегала, перепрыгивала поваленные трухлявые стволы, прячущие в себе ядовитых сколопендр, разноцветных змей и огромных полупрозрачных пауков. Голод терзал изнутри после двух суток, проведенных на окраинах чужих угодий и неудачи в охоте. Зов, рождавшийся внутри нее, безошибочно вел вперед, к теплой крови, к мягким после удара о землю птенцам, к лопающимся под ее зубами мягким хрупким птичьим косточкам.

Она остановилась один раз. Выгнула спину, зашипев, окаченная волной ледяного страха, накатившего на нее спереди. Черные вибриссы дрожали в такт всему телу, кончику вздыбленного хвоста и рождавшемуся внутри отчаянному вою. Кошка не боялась принимать бой даже с большими противниками, не бегала от черных и коричневых медведей, зная слабые места на подслеповатых мордах.

Год назад, почти котенком, кошка дралась за дохлую и уже вкусно пахнувшую капи с тремя волчатами-подростками. И победила.

В прошлую полную луну кошка гуляла с котом и столкнулась с пернатой смертью, вооруженной лапами с кривыми серпами когтей и огромным клювом. Кот погиб, а она смогла выжить, почти прокусив толстую кожу на шее и улетев в кусты после сильного броска.