Рубедо (СИ) - Ершова Елена - Страница 44

— Отправиться? — эхом повторил Генрих. — Но мне запрещено покидать Авьен.

— Спасителю да, — ответил кайзер, поднимая глаза. — А генеральному инспектору сухопутных войск империи — нет.

На миг стало трудно дышать. Генриху хотелось расстегнуть воротник, чтобы глотнуть немного воздуха, унять пустившееся в оживленный галоп сердце. Он поднял ладонь, но встретился с взглядом отца: в глубине его глаз искрилась теплая радость.

И тяжесть отступила.

— Я даже не мечтал, — сказал он, выпрямляя спину и опуская руку на подлокотник. — Ваше доверие дорогого стоит! Я сделаю все, чтобы оправдать его, отец!

— Тогда подготовьте доклад. На завтрашнем заседании я собираюсь поднять вопрос перевооружения армии.

— Вы допускаете меня до заседания кабинета министров?

— И более того: настаиваю на вашей явке. Помнится, вы хотели предложить что-то по предупреждению дальнейших вспышек чахотки?

— Да, открытие больниц для малоимущих и финансирование научных исследований.

— Жду предложений и по этому вопросу. Только тщательно подбирайте слова, не забывайте, что вас будут слушать мои министры, а не посетители салона на Шмерценгассе.

— Отец! — Генрих почувствовал, как вспыхнули уши.

Лукавый огонек мелькнул во взгляде кайзера и пропал.

— Ступайте же теперь. Надеюсь, вы довольны?

— И благодарен!

Генрих поднялся — пружинисто и легко.

Почему кабинет отца прежде казался ему мрачным и неприветливым местом? Нет, здесь вполне просторно и вольно дышится, в солнечном свете кружатся золотые пылинки, в фарфоровой вазе — не замеченный раньше букет. Не розы — обычные полевые цветы, которые так любит матушка.

— Генрих.

Оклик заставил его вздрогнуть и опустить взгляд.

— Когда вы росли, — продолжил кайзер, — мне нечасто удавалось быть рядом с вами. Я всегда был больше императором, чем отцом. И хотел в вашем лице видеть, прежде всего, достойного преемника, потом Спасителя, и под конец — сына, — его горло дрогнуло, и Генриху подумалось, что отцу, должно быть, тяжело подбирать слова. — Не удивительно, что я совершенно не знаю вас. И больно представить, что уже поздно…

Он умолк, встревоженно глядя на сына, лоб собрался в морщины. Точно на миг осыпалась гранитная скорлупа, и под ней оказалось что-то человеческое, живое, уязвимое.

Не кайзер и не полководец — просто усталый пожилой человек.

— Нет, отец, — с мягкой улыбкой ответил Генрих. — Если этого хотим мы оба — поздно не будет никогда.

Особняк барона фон Штейгер.

В сейфе Марго — полная картотека ее клиентов.

Семейные скелеты — вместе с грязными тайнами и маленькими личными грехами, — аккуратно вынуты из шкафов, разобраны на косточки, перемыты и убраны в переплеты. Тут же — финансовая книга, где летящим почерком по-славийски прописано, кем, сколько и за какую услугу переведено на банковский счет фон Штейгер, жирно подчеркнуты должники и вымараны те, чьи грехи прощены и списаны.

Бумаги барона на нижней полке: ордера, чеки, векселя…

Ни одной долговой расписки, ни закладной на дом, ни намека на связь с ложей «Рубедо».

Марго вытерла взмокший лоб.

— Ну же, господин барон! — обратилась она к портрету. — Подскажите, что мне искать, дорогой муженек?

«Думай», — издевательски ощерился с портрета фон Штейгер.

Марго в досаде поддела ногой оброненные папки.

— Вы и при жизни были бесполезны! Теперь и подавно.

Бумаги с шорохом разлетелись. Что-то звякнуло о паркет, блеснуло в дрожащем газовом свете. Марго наклонилась и подняла треугольную пластинку с изображением вытравленного в меди одноглазого солнца — в насквозь пробитый зрачок прошла бы толстая бечева.

— Фрау? — в приоткрытую дверь просунулась Фрида, и Марго машинально спрятала пластинку в лиф. — Вам пакет.

— От кого?

Фрида просеменила через кабинет, протянула квадратный сверток, перевязанный простой лентой.

— Не могу знать, — ответила, с любопытством косясь на раскиданные бумаги. — Принес какой-то мальчишка. Вроде и посыльный, но выглядел странно.

— Насколько странно? — спросила Марго, и обдало жаркой волной. Неужто «мальчики из хора» от его преосвященства?

— Черномазый, как в саже, — сказала Фрида. — Я спрашиваю: от кого? Кому? А он только повторяет: Маргит, Маргит! С вашего позволения сунула ему четверть гульдена.

— Хорошо, Фрида, иди.

Пакет был тяжелым и твердым на ощупь, с краю — темная капля сургуча. Витые линии складывались в едва различимую «Э».

— Фрида!

Служанка остановилась, подняла на баронессу вопросительный взгляд.

— Мое письмо, — подавляя волнение, быстро проговорила Марго. — В Ротбург, помнишь? Ты отнесла его?

— В тот же день, фрау. И доложила тогда же вечером.

— Доложила? Вот новость! Не помню…

— Вы, смею заметить, тогда выглядели взволнованно, как не в себе. Может, и запамятовали.

— Да, да, — закивала Марго, сжимая сверток и вдыхая бумажную пыль, будто нагретую от прикосновений. — Так тебе удалось передать его?

— Передала, как вы и просили. Сперва меня чуть не отправил восвояси гвардеец, но потом вышел пожилой представительный господин в черном фраке. Осведомился, кто я и откуда, осмотрел письмо, но вскрывать не стал, потом велел передать, что все будет доставлено по назначению… — Фрида умолкла, переводя дух, и ее глаза загорелись восторженностью. — Ой, госпожа! Правда? Вы правда видели его высочество, а, значит, это…

— Иди! — перебила Марго, вздрагивая от волнения. — И не болтай, слышишь?

— Слушаюсь, — Фрида отскочила к двери, совершенно по-детски повертела сложенными в щепоть пальцами у губ — «рот на замок и молчок!», — и выскользнула за дверь.

Марго взяла со стола стилет — вертляво порхнул мотылек на рукояти, — и взрезала ленту. Оберточная бумага шелестела, как осенняя листва, и пахла так же — теплом и солнцем. Из-под обертки вынырнули золотые буквы.

— «Бабочки Авьена», — вслух прочитала Марго и рассеянно пролистала книгу — перед глазами мелькнули рисованные от руки иллюстрации, — а на колени выпал сложенный вдвое листок. Она подхватила его, замирая от какого-то сладкого предвкушения, поспешно развернула и встретилась с собственным портретом.

Рисованный набросок в нескольких штрихах удивительно точно передавал сходство, а кроме того, приподнятые брови и глаза, ярко выраженные и густо подчеркнутые углем, придавали лицу выражение печальной задумчивости.

«Такой Вы запомнились мне…», — значилось ниже.

Марго глубоко вздохнула и поймала свое отражение в трюмо: блуждающая улыбка на губах и глаза — два темных агата.

«Взгляни на себя! — послышался язвительный голос барона. — Краснеешь как невинная институтка! Портретик, ну так что с того?»

— Красиво, — тихо сказала Марго, продолжая задумчиво улыбаться. — Я красивая здесь… но почему-то печальная.

Может, художник подметил тоску по Родиону — как он сейчас, несчастный мальчик? Думает ли о сестре? Читает ли книги, что в прошлый раз принесла ему Марго? — а, может, автор портрета вскрыл приросшую к ее лицу маску и обнаружил под ней не признаваемую самой Марго трогательную хрупкость.

Листок подрагивал в руке, щеки пунцовели от прилившей крови. Марго вздохнула, с усилием перевернула бумагу и прочла дальше:

По спине прокатилась теплая волна. Марго прикрыла глаза и сидела так, боясь шевельнуться, с головой звенящей и легкой, наполненной мыльными пузырями мыслей. Словно огромное колесо вновь подбросило ее и понесло вверх, над зелеными островками Пратера, над крышами Авьена, к самому солнцу — влекущему и обжигающему. Захочет — согреет теплом, захочет — сожжет дотла.

Такое новое, головокружительно странное чувство…

Марго и в самом деле почудилось, будто пол ускользает из-под ног, и это напугало ее. Распахнув ресницы, она судорожно вцепилась в письмо и, вникая в каждое слово, прочитала: