Паноптикус (СИ) - Шкуропацкий Олег Николаевич - Страница 12

  - Молодчина. Молодчина - пресекающимся от волнения голосом прошептал Людцов. Ксеноморф слегка отстранился, его верхняя губа опять возбуждённо заёрзала, что было очень плохим знаком, - Ну-ну, всё хорошо. Всё хорошо - с нежностью повторял кибернетик, гладя рукою выпуклую, глянцевитую форму чудовища.

   Он и до этого трогал ксеноморфов, неоднократно к ним прикасался, вскрывал их, анатомировал, но чтобы живого - никогда, это был первый раз. И тактильное ощущение было совершенно другое: как будто гладишь тяжёлый, скользкий валун. После смерти кожа ксеноморфов приобретала шероховатость, теряла свою эластичность, становилась похожей на наждачку, сейчас же это была идеально гладкая поверхность, словно смазанная слоем прозрачного жира. Не останавливаясь, монстра можно было погладить с головы до ног, скользя одним непрерывным жестом. Рука летала по плоскости его тела, словно конькобежец.

  - Я назову тебя Евой, - сказал Людцов, глядя ей в глаза, - Евой Браун. Надеюсь ты не против.

   Он похлопал левой рукой рядом с собой, тем самым показывая, что Ева может присесть подле него на краю обрыва. Не получив никакого вразумительного ответа, Людцов решил отодвинутся немного в сторону, уступая побольше места для своей новой подружки. Он заёрзал задницей на каменном выступе и в это время с его колен сорвалась детская музыкальная игрушка. Толстенький цилиндрик перекатился и юркнул в чернильную тьму пропасти, только его и видели. Он исчез из вида, словно канул в космическую бездну.

  Глава 6

   Так что же, собственно, произошло. Владислав пытался разобраться в своих чувствах. Он сидел в помещении лаборатории и вдумчиво курил сигарету. С чисто фактической стороны, если разобраться объективно, то ничего не случилось, ничегошеньки абсолютно. И всё-таки что-то произошло, Людцов в том не сомневался. Кибернетик не мог этого пока сформулировать и объяснить, но он это чувствовал. Да, да: он чувствовал, что-то случилось, что-то непоправимое, что бесповоротно переиначит его жизнь. Но что это - он пока не понимал, сомневался. Людцов блуждал как бы в потёмках, на ощупь пробуя свои чувства. Они выступали из сумерек громадными, объёмными боками, но узнать их окончательно он не решался. Не решался и всё тут, ибо это означало не только взглянуть им в лицо, но и признать за свои, а Людцов к этому был ещё не готов, для него пока это казалось слишком - он страшился. Он страшился этого глубоким подсознательным страхом. Ещё не успев сформулировать суть проблемы, он, тем не менее, всем нутром ощущал сладкий ужас произошедшего.

   Кибернетик задавил сигарету в пепельнице и огляделся вокруг. Лаборатория одно из немногих помещений на корабле, которое было приведено в относительный порядок. Освобожденное от хлама, оно оказалось неожиданно просторным. Вся потолочные лампы были заменены на новые, исправно функционировал кондиционер. За проистекшие два года после аварии в лаборатории много чего изменилось, теперь интерьер помещения напоминал отчасти научную лабораторию, а отчасти художественную мастерскую. Вместе с прежними графиками и цветными диаграммами на стенах лаборатории висели большие листы ватмана, на которых рукою Людцова, чаще всего простым химическим карандашом были нарисованы всякие странные вещи. Оо-у, Владислав оказался не лишённым дарования - не то чтобы совсем художник, но и далеко не маляр. Во всяком случае, во всём этом ощущалось наличие недюжинного и очень специфического вкуса. Что в точности изображено на бумаге, сказать было трудно, поскольку воображение автора деформировало все попадавшие в его фокус объекты до их полной или почти полной неузнаваемости. Рисунки висели в разных местах, словно нарочно, по задумке художника, теряясь среди разного рода наглядного научного пособия. Некоторые из рисунков были очень красивыми и тревожными, на них можно было долго смотреть, воспаляясь подсознанием и пытаясь понять, о чём, собственно, речь. Были и портреты, выполненные скорее в сюрреалистической манере, в которых не без труда угадывалось одно лицо - Ирины Скрински. Правда на них бывший капитан являл собой весьма дивный и жутковатый симбиоз женщины и ксеноморфа: порой садистки привлекательный, порой патологически отвратительный. Нет, что ни говори, а Владислав не был лишён дарования, маркиз де Людцов оказался не бесталанным. Штук двадцать таких рисунков, расположенных по всем стенам помещения, делали его похожим на современную картинную галерею, где с умыслом перемешались результаты научной и художественной деятельности.

   Но не это бросалось бы в глаза каждому кто рискнул войти в помещение лаборатории, всё пространство которой было загромождено тонкими, высотой с человеческий рост и как бы ледяными плитами. Внутри этих прозрачных глыб находились вкрапления очень сложной структуры нежно палевых и розоватых оттенков - искусно изготовленные, продольные разрезы ксеноморфов. Срезы были проделаны очень деликатно, сантиметр за сантиметром, и каждый такой срез представлял собой отдельно стоящую, словно отлитую из стекла, двухметровую плоскость. Целый лес их стоял, располагаясь в шахматном порядке, внутри помещения. Вся анатомия чужих оказалась представленной здесь как на ладони. Высокие прямоугольные пластины демонстрировали строение ксеноморфов со всех возможных ракурсов и в самой бескомпромиссной форме. Каждая, даже самая ничтожная деталь чужого организма оказывалась на виду, бережно выведенной за руку на авансцену. Срезы в несколько сантиметров толщиной крикливо афишировали всё вплоть до сокровенных мелочей. При таком подходе немыслимо было что-то утаить, малейшие подробности строения выставлялись на всеобщее обозрение, словно шедевр изобразительного искусства. Подноготная иного бытия проницалась со всех сторон одновременно. Поданые в таком виде, ксеноморфы напрочь лишались целомудрия, их природа откровенно десакрализировалась. Размноженные, как игральные карты, они выказывали для всех свою жутковатую, мышечно-костную суть, отчего она становилась тривиальным явлением, абсолютно банальным по своему характеру.

   Вся лаборатория напоминала анатомический театр, среди экспонатов которого можно было легко потеряться. Экспонаты не только вскрывали внутреннюю сущность анатомируемых, подавая её на блюдечке с голубой каёмочкой, но делали это в динамике, в положениях очень выразительного действия. Лезвие анатома застало ксеноморфов врасплох, в крайне выгодном состоянии движения. Кто-то из них застыл во время прыжка, кто-то - во время бега, были также и совокупляющиеся экземпляры, чьё соитие накрошенное несколько сантиметровой толщиной, красовалось во всех физиологических подробностях. Надо признаться, что подобная половая химера была исключительно на совести автора, сугубо его личной художественной выдумкой, ибо в естественной среде чужие никогда не спаривались, оставаясь ударными, бесполыми единицами.

   Весь этот анатомический театр Людцов сотворил собственными руками. За два года, проистёкшие после крушения, он стал выдающимся анатомом, мастером золотые руки. Под его умелым началом трупы чужих превращались в жуткие, некрофилические арт-объекты. Он часто рассматривал их в тишине всемирного уединения, любуясь, словно шедеврами эпохи Возрождения. От его взгляда ничто не могло укрыться, Людцов знал анатомию ксеноморфов, как свои пять пальцев. О строении чужих ему было известно всё. Он досконально изучил механику их челюстей, знал сильные и слабые стороны пищеварительного тракта, мог безошибочно указать на преимущества опорно-двигательной системы. Людцов читал чужих, как открытую книгу; он всесторонне понимал как они питались, как дышали, как испражнялись, и чем больше он узнавал, тем более ими восхищался, находя их морфологию близкой к идеалу. По сравнению с ней строение человека выглядело досадным недоразумением, казалось крайне неубедительным, подобно густо исчёрканному черновику.