Мы ничего им не должны! (СИ) - Иванов Петр Иванович - Страница 3

Граф некоторое время пребывал в размышлении и бездействии, и пристально разглядывал бабу осоловевшими глазами, а затем изрек следующее.

– Козлик… Ик-ик…! Пра-а-а-тивная п…да нас учить хорошим манерам вздумала? Нет каково, а? – и затянувшись косячком барин твердо скомандовал, – Взять ее! Если враг не сдается, то его э-э-э… чего там делают… забыл нахрен? А вот – его еб…т! Ха!

По отмашке барина охранники накинулись на Матрену всей кодлой и тут же хотели изнасиловать. Жан их удержал от этого намерения, на улице было слишком грязно, пострадала бы красивая форма из доброго импортного сукна, шитая на заказ под "семеновцев". Вступился "господин офицер" за честь гвардейского мундира одним словом, не дал испачкать в навозе и нечистотах. Бойцам было приказано затащить пленного "супостата" в ближайший двор и постелить на "поле брани" свежей соломки или сена, да побольше и погуще. Боевой операцией руководил лично граф и судя по воспоминания очевидцев проявил немалые полководческие таланты, куда там какому-то Суворову с его убогим Измаилом.

– Суй по самый помидоры, рви п…ду не жалей, давай ей елду засаживай глубже до упора! – так и слышалось со двора, – Жан скажи этим идиотам, чтоб в рот ей, паскуде также дали, и в задницу непременно всадили, меня они не понимают!

Маленькая и узкая деревенская улица к тому времени полностью опустела, можно сказать, что полностью вымерла. Если в начале зевак было много, каждый полагал, что "перепадет" не ему лично, а соседу, то теперь народ понял, что "хватит всем" и попрятался по избам и сараям. С Матреной барин воевал минут двадцать, или полчаса, ни у кого их свидетелей при себе хронометра не оказалось, поэтому тут в показаниях заметное расхождение. Со двора еще долго доносились крики насилуемой десятком здоровых бугаев несчастной бабы, мат и команды графа и похотливый торжествующий рев охранников, подбадривавших своих. Как позднее оказалось, женщину "употребляли" прямо во дворе родного дома, на глазах ее детей и мужа, смотревших на это насилие из окон избы. Никто не решился воспрепятствовать вооруженным до зубов барским "опричникам", настолько велик был страх перед ними.

Если старик излагал унтер-офицеру все эти события строго последовательно, то другие свидетели обязательно отмечали, что приступы активности у барина следовали как бы импульсами, или определенными периодами. Затянулись – и лихо мелкую скотину порубили саблями, ни одна коза не ускользнула от оружия "героев". Еще вдохнули живительного дыма – и пошли малыми детьми в футбол играть, сколько "мячей" забили – никто не посчитал, даже следствие этим заниматься не захотело. Матрену изнасиловали после пятой затяжки, после следующей, вояки отвели душу, стреляя из пистолетов по окнам ближайшего крестьянского дома. Еще косячок и вот уже бежит по улице, истошно вопя и плача, голая девка, пытаясь скрыться от следующих ее по пятам похотливых "военов". Так и бесились, пока "дурман-трава" не вышла, и били и насиловали в свое удовольствие – "озорничали" господа, одним словом, закончили тем, что подожгли предпоследнюю избу в улице. К счастью для крестьян, погода развитию пожара не благоприятствовала и обошлось – обгорела частично только соломенная крыша, а то бы пылать Сосновке синим пламенем. Развлекались не только с женщинами, адъютанту графа охранники периодически притаскивали, выловленных по избам и клетям крестьянских ребятишек, старались выбирать из тех, что по малым годам штанов еще не носили. Что с ним делал великан-француз в разных сарайчиках и в кустах лопухов крестьяне по невежеству не поняли, но все вспоминали, что: "кричали мальчонки аки резанны!" Матери плакали навзрыд, отцы и старшие братья бессильно сжимали мозолистые кулаки, но никто пресечь творящийся на селе беспредел не рискнул, не решился. Сила солому ломит – старая народная мудрость.

После рукотворного пожара барин наконец отрубился под действием наркотиков, напоследок оставив для потомков непонятную фразу: "Торт графские развалины, б…ть, твою мать…!" А вот его Жан продолжил чудить дальше, попался в ему в руки пучок крупной моркови, и затем началось совсем непотребное.

– Ха-ха-ха, ой уморила, в зад говоришь твому малому засунул? Ой не могу ну и веселый граф, экий озорник и затейник! Надо будет всем нашенским рассказать. А тебе, али мужику твоему морковь туды не сувал? Ой не могу потеха! – до слез веселился судейский чиновник, полмесяца спустя, когда к нему пришли из Сосновки пострадавшие с жалобами, – Все, поди отсюдова прочь дура! Сыночек говоришь помер? Да он поди у тебя от болезни представился.

– Ваша милость! – на коленях ползет к нему баба, надеясь вымолить справедливость, но какое там черствую чернильную душу не проймешь.

– Али не знаешь, что на помещика вам жалобится заповедано? Эй, солдат тащи дуру на съезжую, пущай ей там полста "горячих" влепят!

Произвол конечно, но по местным меркам еще "по божески", поскольку могли по закону и кнутом "погладить", имеют полное право.

Обычно таким исходом, попытки обжаловать действия помещика, которому государство вверило полицейские функции, и заканчивались. Но это будет после, а пока вдоволь натешившись "гости дорогие" отправились отдыхать от трудов неправедных. Самое бы время взять их сонных и полупьяных "в топоры", "в ножи", поднять на вилы, поджечь барский дом, ловить и бить разбегающихся в панике негодяев, но не сложилось. Не нашлось подходящего вожака, способного повести за собой мужиков, не было в селе людей привыкших убивать, бывших солдат или беглых каторжников, не нашлось и просто буйных, таких как кузнец у Дарьи. Снесли "православные хрестьяне" покорно все издевательства, каждый был только за себя. В материалы уголовного дела события первого дня не попали, следователи их сочли незначительными, ну погулял помещик немного – с кем не случается, кто не грешен? Бывает, что иной барин так разгуляется, что и своих собственных детей и насилует и бьет и калечит, а уж безответные крестьяне для того богом и созданы. Графу поставили в вину только превышение власти, повлекшее гибель двух человек: жены унтер-офицера Глафиры, дочери солдатки Дарьи и священника местного прихода отца Николая. Но Глашу и попа убили только на третий день "праздника", так сказать в "рабочем" порядке. Наркотики у барина и его подручного к тому времени закончились, прекратился и дикий неуправляемый разгул. Позднее, некоторые крестьяне умерли от нанесенных Пфердом и его гоп-компанией побоев, но их так же не засчитали графу и на суде эти эпизоды не рассматривали. Таков был порядок, если крепостной погибал на другой день после наказания или избиения, то это от "болезни" и помещик тут совершенно не при чем.

После организованной барином своими новым подопечным в стиле лихих 90-х "прописки", для Сосновки наступили тяжелые трудовые будни. Хозяин как паук в паутине засел в доме управляющего и вершил оттуда "правеж", а заодно суд и расправу по своему личному усмотрению. Оброк новый барин пересчитал, и теперь все подряд без исключения оказались должны, даже те, кто уже успел в этом году расплатится сполна с помещиком и с казной по податям. Рыскающие по деревне "быки"-телохранители заходили по очереди в каждый дом, хватали и отправляли на разбор хозяина, и странное дело – и его бабу тоже попутно забирали. Сосновцы сильно тогда пожалели о недавних временах управителя Анкифия Карпыча, вор был понятное дело и выжига несусветный, но с ним можно было всегда договориться по-человечески. Новая власть была не просто жестокой, а беспощадной, это скоро все сельские жители почувствовали на собственной шкуре, причем буквально.

На разговоры и уговоры подопечных помещик времени не тратил, в большом доме на холме работали четко быстро и без лишних сантиментов, как на заводском конвейере. Главу семью загоняли на второй этаж, где за столом покрытым длинной скатертью восседали барин и его верный француз. Тут начинался знаменитый барский "правеж". Без лишних слов, пфердовские боевики "охолаживали" слегка дубинками мужичка, сильно однако не били, только по рукам и ногам – пугали. После чего следовало крестьянину по заведенному исстари обычаю поклонится в ноги, и поблагодарить батюшку-барина за науку, кто с этим промедлил по глупости, тот получал дополнительную порцию колотушек – уже для "для вразумления". Барин заглядывал в свои хитрые бумаги и называл сумму, если жертва соглашалась платить, то ее сразу же отпускали с миром. Хороший пинок под зад тяжелым кованным сапогом и мужик кубарем скатывался по широкой лестнице в прихожую, обычно как раз успевал к тому моменту, когда вторая группа "быков" заканчивала с его бабой. С женщинами поступали проще: никакого садизма и ухарства как в первый день, хозяин просто велел "обновить кровь быдлу", или как он тогда непонятно выразился "улучшить генофонд". Вот и старались его телохранители изо всех сил осеменяя местных баб, а то больно народец худосочный в Сосновке собрался. Хотел было барин завести для этой цели, для работы в своих поместьях, специального "производителя" или даже нескольких, как на конном заводе. Но потом подумав чуток, решил не лишать верных слуг развлечения, пусть сочетают приятное с полезным.