Узел (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна - Страница 6

Это и впрямь удивительно. Наверное, если бы мы встретились чуть раньше, не смогли бы обмолвиться ни словом.

— Поверь, я сохранил о нас самые теплые воспоминания, — улыбается он.

— А у тебя такие есть?

Никита некоторое время молчит, а когда начинает говорить, голос его перепадает на другую интонацию, что вызывает у меня смех — знакомые слова.

— Я с тобой не буду встречаться, и не ходи за мной, и не лезь в мою жизнь, оставь меня в покое… Ник, ну прости меня, Прости-прости-прости… — проговаривает он.

Я, конечно, в долгу не остаюсь и вспоминаю тоже:

— Еще одна такая выходка, Климова, и я твою жизнь в ад превращу, ты вообще пожалеешь, что когда-то узнала, кто такой Леднёв… Настя, ну пожалуйста, Настя…

— Настюша Климова, прости любимого, — смеется Ник.

Смеюсь и я. Мы вместе смеемся, от души веселимся, еще некоторое время перебирая черепки нашей разбитой прошлой жизни.

Леднёв всегда сочетал в себе несочетаемое. При всей своей смелости и наглости он отличался скромностью и никогда не был показушником. Его скромность какая-то врожденная — она в его улыбке и в чистых глазах. Она в его спокойствии, в его молчании. Годы сделали его вдумчивым и неспешным. Мы к таким тянемся, потому что любим тайны, и нам обязательно нужно эту тайну разгадать: забраться поглубже в душу, влезть под кожу.

Это я сейчас так думаю. А много лет назад я просто втюрилась в высокого, здорового, красивого пацана. Влюбилась, но долго убеждала себя, что это не так, и еще дольше пыталась его отшить. Но Леднёв упрямый, он все равно своего добился. В упорстве с ним мог посоревноваться разве что Демьян. Но Дёма мразь и с самого начала играл нечестно. Я многое поняла тогда, еще больше стала осознавать только сейчас, и от этого понимания прошлое стало выглядеть еще более чудовищно. Нам говорили, что у нас не любовь, у нас не может быть настоящих чувств, а только гормоны. Прошло десять лет. Леднёв меня поцеловал, и я уже мысленно изменила с ним Филиппу. Снова гормоны?

Родители хотели для нас счастья. Поэтому меня убеждали, что Леднёв никто и ничто, у него ничего нет и мне не нужен безмозглый малолетка. А Никите говорили, что ему не нужна девка старше него, от которой одни проблемы. Я не стала ждать, пока Ника сломают окончательно и отпустила. А может быть, я сломалась сама. Устала.

Теперь наши родители могут нами гордиться. Все сложилось. Мы оба успешные и самодостаточные люди, со статусом и положением.

Только у него не блестят глаза. А мне хочется плакать.

Целую неделю я молчала как рыба и даже Тосе не говорила, что виделась с Никитой. Но молчать о таком событии крайне сложно, и в субботу я сломалась.

— Я Леднёва видела, — признаюсь после второго бокала вина.

Мне трудно начинать этот разговор, боюсь ворошить прошлое, но поделиться новостями очень хочется.

Мы сидим у Таисии на лоджии, в местечке, созданном специально для наших посиделок. Обстановка располагает к душевным разговорам, а вино здесь пьется особенно приятно. Лоджия небольшая и светлая, с чудесным мини-диванчиком и парой плетеных кресел.

— Когда? — после секундной паузы спрашивает подруга, почему-то не выразив особенного удивления.

— В прошлую субботу.

— И что? — Григорьева, теперь уже Яковлева, покусывает губы и ерошит свои короткие, уложенные в стильном беспорядке волосы. Она всю жизнь носит короткую стрижку и часто экспериментирует с цветом волос. Сейчас остановилась на платиновом блонде, что совершенно правильно. Этот цвет делает ее темные глаза невероятно выразительными.

— И ничего, — вздыхаю я, глянув наверх. — Все время кажется, что эта полка с книгами мне на голову упадет…

— Переспали?

— Нет.

— Плохо. Очень плохо.

Я не успеваю ничего ответить по этому поводу, к нам заглядывает Славка:

— Тая, какой галстук надеть? Этот или этот?

— Тот, что в правой руке, — не оборачиваясь, отвечает она.

Это для меня Григорьева-Яковлева — Тося, а муж любовно зовет ее «Тая».

— Ты даже не посмотрела!

Тая поворачивается и по-женски придирчивым взглядом смотрит на галстуки.

— Я же сказала: тот, что в правой руке!

— Что случилось? — интересуется Славка, замечая настроение жены.

— Наську на секс уговариваю.

— Серьезно? — любопытствует он.

— Не радуйся, не с нами!

— Тьфу, блин, а я уже подумал, что мечта моя сбудется. Наськину грудь тисну, — как будто разочаровывается и уходит.

— Мечта?! — восклицаю я. — Слава, вернись! Иди сюда, на — потрогай! Мечты же обязательно должны сбываться!

— А можно? — снова заглядывает он.

— Конечно, можно!

Славик будто раздумывает, сведя в одну линию густые брови, а мы с Тоськой падаем со смеху.

— Нет. Ты сейчас отнимешь у меня мечту. О чем я тогда мечтать буду?

Я хохочу. Тося тоже.

— Яковлев! — кричит она. — Это что за страдания по сиськам? Говорила же тебе, дай денег, и будет у нас новая грудь! Сделаем еще лучше, чем у Климовой.

— Нет!

— Яковлев, ну дай денег на новые титьки!

— Нет!

— Жмотяра!

Яковлев тоже басовито хохочет откуда-то из прихожей.

— Подожди, я их провожу и поговорим спокойно.

Таисия ставит свой бокал на маленький столик из спила дерева и на некоторое время оставляет меня одну. Я жду, пока она проводит мужа и дочь. Слава должен отвезти Иринку к своим родителям на выходные. У самого же наметилась какая-то встреча с друзьями, а Тося, как обычно, участвовать в этом отказалась. Она давно не напрягается, что муж ходит куда-то без нее.

— И что? — снова спрашивает Григорьева-Яковлева, вернувшись ко мне с двумя чашками крепкого кофе.

Вино мы допьем позже, после кофе. У нас с Тоськой свои привычки, и нам все равно, даже если кому-то наши вкусы покажутся дикостью.

— И ничего, — повторяю я.

— Неужели Леднёв потерял квалификацию? Он же олимпийский чемпион по укладыванию Климовой в постель.

— Угу, можно сказать, единственный призер, — стараюсь перевести все в шутку, но почему-то у меня начинают гореть щеки. Огонь распаляет меня изнутри, и мне это не нравится. Мне не нужна буря. У меня есть мой якорь. Филипп. Он мое спокойствие, мое постоянство, моя уверенность. Мне не нужна буря…

— Вообще ничего? Никак? Даже не поцеловались?

— Поцеловались. При встрече.

— А-а-а, ну слава богу, а то ты меня прям напугала. Все. Прощай, Филя.

— Совсем ты Филю не жалеешь.

— А с чего мне его жалеть? Он, что, счастье свое зубами выгрызал? Ему сорок… сколько там? Он разведен, самостоятелен, у него двое детей. А еще у него охеренная баба, которая никоим образом не претендует на его свободу и не зависит от него материально! Ему в жизни ни черта больше не надо. С чего ради его жалеть? И не спорь! Не рассказывай мне, что он долго тебя добивался. Не хочу слушать этот бред. Ничего он не добивался, просто Настя решила, что Филя ей подходит, поэтому Филя с ней.

И не думаю спорить. Мы с Филиппом не живем вместе, а только встречаемся, потому что я искренне не понимаю, зачем нам жить вместе. Замуж за него я не собираюсь, о детях речи нет. У меня работа, довольно плотный график, бешеный ритм жизни, свои привычки, и я ненавижу готовить для кого-то завтрак. Мы не устраиваем друг другу глупых сцен ревности и легко можем обо всем договориться. Я называю это зрелыми отношениями, а Тося почему-то похеризмом.

— О чем беседовали?

— Обо всем понемногу. Обсудили моего Филю и его Сашулю. Поржали. У них там что-то не ладится.

Смеется и Тоська. Тоже ржет во весь голос, запрокинув голову.

— И ничего не ёкнуло?

— А что у меня должно было ёкнуть? Ты про ревность? После стольких лет про ревность говорить глупо.