Узел (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна - Страница 25

В кармане у Насти звонит телефон. Громко и настойчиво. Я знаю, что это он. Знаю, что это Филипп. Спинным мозгом, что ли, чувствую.

— Ответь. — Отпускаю и отхожу от нее.

Сердце стучит неспокойно. Меня разрывает ненужная, почти забытая ревность, когда я представляю, что Настя лежит с ним в постели, отдается его ласкам и стонет под ним от наслаждения. В голове мутится от этих мыслей, и в груди становится тесно от этого мучительного чувства, кажется, оно вот-вот разорвет мою годами твердевшую оболочку.

Я не слышу, что говорит Настя. Не слышу, когда она заканчивает разговор. Вызываю такси и называю ее адрес. Пока не поздно, отправляю ее домой, подальше от себя, вместе с тем прекрасно осознавая, как бесполезны эти попытки. В наших отношениях всегда присутствовала пугающая предопределенность, она и сейчас никуда не делась. Нам больше друг от друга не спрятаться и не убежать. Я буду думать о ней. Завтра, послезавтра, потом… все следующие дни до телефонного звонка. Моего. Или ее. До момента нашей следующей встречи, которая обязательно состоится. Потому что, проклиная все на свете, я все равно пойду к ней. Хотя в нашей прошлой жизни своим поступком Настя отрезала все пути назад.

Климова смотрит на меня и все понимает: домой она поедет одна.

— Зачем ты меня сегодня позвал? — спрашивает вызывающе громко.

— А зачем ты пришла? — отвечаю в том же тоне.

— Обещай, что не сядешь за руль, а тоже поедешь на такси, — проявляя вежливое смирение, теперь улыбается. Той самой хорошо знакомой мне непробиваемой улыбкой, что доспехи, а не улыбка.

— Я в состоянии о себе позаботиться, Настя, — резче, чем мне того хотелось, отвечаю я, и Климова отшатывается, словно получает пощечину.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? — говорит напряженным дрожащим голосом. — Что мне было больно и плохо без тебя? Что все эти годы я страдала? Что, как с тобой, у меня больше ни с кем не было? Ты это желаешь слышать?

— А если — да. Если именно этого я хочу.

Слышать о ее боли. О разочаровании и ошибке.

Я больше не могу слышать о счастье. Ненавижу ее счастье и хочу слышать о ее боли. Я мечтаю услышать фальшь в этих рассказах об удачно сложившейся жизни! Тогда, много лет назад, уходя от нее, я остро понимал, что мне будет не хватать ее. Не головой, а всем телом я чувствовал, как невыносимо мне будет недоставать Насти. Кажется, было сделано все, чтобы избавиться от этой чувственной зависимости и не попасть в нее снова. Я пообещал себе никогда больше не влюбляться.

И у меня получилось.

Все эти годы я только и делал, что не любил других.

Просыпаюсь с головной болью и болью воспоминаний.

Телефон звонит уже не в первый раз, но я не отвечаю. Перевожу на виброрежим, чтобы совсем не выпадать из реальности, и снова ложусь в кровать.

У меня законный выходной, оставьте меня в покое!

Противное жужжание умолкает, но не тут-то было, не расслабишься, дальше, как из рога изобилия, сыплются сообщения.

Семья, чтоб ей провалиться…

— Поля, в чем дело?

— Ты почему не отвечаешь?

В звонком голосе сестры мне чудится претензия, и я спешу осадить негодяйку:

— Твое какое дело, почему я не отвечаю. Чего надо? — Сегодня я не в состоянии спустить все на тормозах, прикрывший сарказмом или иронией.

Полька умолкает. Так и вижу ее хлопающие глазки.

— Это… блин… — мямлит она еле слышно, растеряв свою уверенность.

— Что — блин? Ты за этим мне позвонила с утра? Чтобы научить словам-паразитам?

— Вообще-то, уже не утро, — малодушно поправляет она меня. — Двенадцать часов…

— А у меня утро! Это ты сидишь у мужа на шее, а я всю неделю пашу, как проклятая. Мое утро может длиться сутки, если я того пожелаю, — режу ее по живому.

— Ох, я говорила маме, что это плохая идея… в общем, мы к двум часам собираемся в ресторане…

— Я думаю, вы вполне обойдетесь без меня.

— У нас повод есть серьезный.

— Да ты что! — картинно удивляюсь, приподнимаясь с постели. — Тебе машину новую купили или Дёмке галстук?

— Ой, Настя, перестань, Дёма носит фирменные и очень дорогие галстуки.

— Угу, главное, чтобы костюмчик сидел, а что внутри — мелочи. — Выбираюсь из кровати, сую ноги в тапки и иду на кухню.

— Настя, мне кажется, ты снова издеваешься.

— Что ты, сестра, тебе кажется. Так что за повод? — Прижимаю телефон к уху плечом и заправляю кофеварку. Все-таки паршивка умудрилась своей болтовней вытащить меня из теплой постели.

— Ой, — умиленно вздыхает Полька. — Хоть ты и злая, но даже ты должна за нас порадоваться. У нас с Дёмчиком будет малыш, — вдохновенно верещит от счастья. — Настя! Настя, ты слышишь? Ты придешь?

— Это шутка? — тяжело спрашиваю я.

— Какая шутка?! Я у врача уже была!

— И ты действительно хочешь, чтобы я пришла вас поздравить?

— Конечно! Мы же семья! Все, я побежала, мне еще надо на маникюр забежать. Ох, а вдруг это вредно для ребенка, ты не знаешь? Ты должна знать…

Я оставляю ее вопрос без ответа. Телефон падает на пол, по экрану расползается тонкая паутинка трещин. Как и по моей жизни. По ней точно так же ползут трещины. По всем слоям. По всем фронтам. Эти тонкие трещинки забираются в каждый тайный уголочек, разрушая с таким трудом созданную броню. Думаешь, закрылась, заперлась, что никому до самого больного не добраться, но один точный удар, и все осыпается, будто шелуха.

Забываю про кофе. Сижу тут же на полу, оперевшись спиной о кухонный шкафчик, и вновь перебираю в памяти все подробности прошлого, ибо они стали точкой опоры всей моей жизни. Все, что я сейчас делаю и говорю, помимо моей воли определяется тем случаем.

Я и чувствую себя так же…

Животным, загнанным до пены…

Превозмогая одеревенелость суставов, добираюсь до спальни и снова ложусь на кровать. Даже не ложусь, а падаю пустой оболочкой, без души и без тела. И ничего не хочу. Совсем ничего. Не хочу ни с кем говорить, не хочу никого видеть. Ядом разливается по телу апатия. Усталость и нежелание всего проникают в мышцы, в нервы, в вены. Заболачивают кровь отголоски боли.

В руке вибрирует телефон. Тося.

— Алло, — отвечаю я и не узнаю свой голос.

— Настя, что Польке надо? Замучила меня звонками. Ты где?

— Я дома.

— Что случилось? — Голос подруги доносится будто издалека.

— Ничего. Все хорошо.

— Не ври мне. Что случилось? Я слышу по голосу.

— Полька беременна. По этому поводу у нас сегодня семейный обед.

— О, боже… Только не говори мне, что ты пойдешь туда…

— Конечно, пойду.

— Не смей! Слышишь! — паникует подруга. — Я тебе запрещаю! Так, я сейчас на даче, но я приеду.

— Тося, успокойся, со мной все хорошо.

— Да что ты мне сказки рассказываешь! — рычит она и бросает трубку. Наверное, уже бежит к машине, чтобы вернуться в Москву.

Полька сказала, что собираются они к двум. Я как раз успею привести себя в порядок и приехать, даже не опоздаю.

О, я не могу это пропустить. Ни за что на свете.

Холодный душ, хоть и не избавляет от головной боли, но порядком отрезвляет. Вытирая полотенцем волосы, я с особым вниманием рассматриваю свое голое тело. Высокую грудь… худой девичий живот, который так и не успел претерпеть какие-либо изменения…

«Ты стала, кем хотела?»

Не стала! Я так и не стала, кем хотела!

Моя машина осталась у того ресторана, в котором мы с Леднёвым накануне распивали вино, поэтому пришлось ехать на такси. Чему я несказанно рада. По правде говоря, мне снова хочется выпить. И уж если быть совсем честной — напиться. Не для удовольствия — до отвращения. До омерзения к самой себе. До отупения любой мысли, способной причинить боль.

Опять поднимаюсь по узкой лестнице на второй этаж, опять весь зверинец уже в сборе. Мамочка, папочка, сестра и ее муж.