Синий, который красный (СИ) - Кисель Елена - Страница 84

Тот практёр, у которого глаза отливали, как пара раскаленных огней, ойкнул в полумраке коридора, но Экстер уже шел дальше, подметая полами темно-синего плаща пол.

Артефакторий тоже был неспокоен. Вонда бродил по коридорам и баюкал неразлучную свою куртку, напевая ей колыбельную. О Сече Альтау, конечно. Пение не мешало старому ветерану время от времени жаловаться куртке на жизнь и выцеливать жертвы для ночной беседы за стаканчиком верескового пивка. Возле Комнат бродило ощущение сгущенной силы, которая вот-вот могла натворить бед: казалось, невидимое облако усилилось с тех пор, как боевое звено доставило Браслет Гекаты. Кто-то из теориков набирался смелости прошмыгнуть к Комнатам, но Экстер не стал останавливаться и предостерегать от подобного шага. Гробовщик такой ночной час считал неприлично ранним для сна, а потому, скорее всего, еще работал над загадкой Браслета. Один вид раздосадованного вторжением деартефактора станет весомым аргументом для любого визитера из младших учеников.

Плащ прошелестел по входному тоннелю. В лицо директору дунуло воздухом. Он немного постоял возле самого тоннеля, зачем-то поднял голову и взглянул на самую высокую башню артефактория.

В окне, отражая свет луны, мигнул золотой блик.

Лорелея тоже не спала этой ночью.

Директор отвернулся от башни и теперь повернул голову так, чтобы лунная радуга омывала лицо сиянием. Он крепче сжал лютню и не особенно торопясь, прежней прогулочной походкой двинулся в направлении сада.

Ночь была по-целестийски тёплой и душистой, и сад в ночи дышал спокойствием. Учеников не было. Трава на дорожках приподнялась после утомительного дня и теперь покорно приглушала шаги. Лунный свет ложился на листья, выхватывал их из темноты и награждал то бархатным аквамарином, то пятнами бирюзы, а то вдруг делал аспидно-синими. Ирисы, мимо которых шел директор, сейчас не цвели, но все еще благоухали: густо-фиолетовые, с оттенками сумеречного кобальта. Пара ночных мотыльков бросилась в лицо, наверное, приняв освещенный луной бледный овал за какую-то неяркую лампу. Директор пробрался между кустами жасмина и остановился у раскидистого ясеня, который рос на небольшом пригорке. Место будто придумано было для ночных сидений, лунных раздумий и сочинения песен. Директор поступил в соответствии с духом местности: он сел, посмотрел на близкие звезды и на лунную радугу, провел рукой по струнам инструмента, заставив их тоненько зазвенеть…

Но ничего петь почему-то не стал. Вместо этого он позвал тихонько:

— Зерк!

Ответа не было, только сад как будто сделался еще спокойнее и безмолвнее.

— Зерк!

Молчание.

— Ночь светла, — задумчиво повторил Экстер, — и приспособлена для создания или произнесения поэтических строк. Когда тебе внимают только цветы, звезды и деревья, отдыхаешь душой, потому что ты окружен наиболее благодарными слушателями…

Неподалеку послышался треск, а потом еще и какой-то вздох. Похоже, директор был окружен не только благодарными слушателями.

— Ибо не все стихи можно поверять людям, — в несколько старомодной манере закончил директор и тихонько заговорил нараспев, перебирая струны лютни:

Что за жизни цветы — сплошь в шипах да иголках?

Отчего лепестки их — тверды от рожденья?

Эти взгляды не лучики: это осколки.

Эти дети — зеркальные отображенья.

Сад утих совсем — по нему не пробегал даже ветерок — но что-то в кустах явно не одобряло занимательного чтения.

Может, в мире каком-то далеком иначе –

Совпадает в ребенке душа и наружность…

Но взгляните вокруг: наши дети не плачут.

Им отцы рассказали, что это ненужно.

— У-у-у… — зашлись в кустах в такт печальному чтению Мечтателя. Голос Экстера, словно в ответ, приобрел еще более насыщенный оттенок грусти.

Видно, трещина где-то прошла, в изначалье,

Если дети так яростно нам подражают,

Если в войны играют не с глиной — со сталью.

И, усердно копируя нас, убивают,

— Ыгг…ыгг… — неслось из кустов. Кажется, у кого-то уже не хватало терпения на поэтический дар Мечтателя, но Экстер ничего не слышал: он тонул в собственных строках:

И когда говорим мы, что дети порочны,

И когда проклинаем их пред небесами –

Разве можем винить отраженья за точность,

Разве можем судить то, что сделали сами?

— Сдохни!!! — взорвалось в кустах, и перед директором предстал взбешенный поэзией Зерк. Нелюдь-садовник брызгал слюной, потрясал кулаками и вообще был с виду в порядочной ярости, потому что безостановочно визжал:

— Сдохни, сдохни, сдохни, сдохни! Ну, или хоть заткнись.

Последнее он добавил скорее устало, как бы понимая, с кем разговаривает.

— Прости, Зерк, — кротко сказал Мечтатель, откладывая лютню, — Стихотворение закончилось.

Нелюдь свирепо хрюкнул, когда понял, что недотерпел совсем чуть-чуть.

— Ходят тут… — свирепо пробурчал он. — Всякие. Днем покоя нет. И ночью.

— Мне нужно было поговорить с тобой так, чтобы нас не слышали.

— Стихами? — тут же передернулся Зерк. Экстер отодвинул лютню от себя и показал обе руки, как будто он был воином, сложившим оружие на время переговоров.

— Нет-нет, стихов не будет… послушай, Зерк, у тебя ведь есть знакомцы среди низшей нежити?

— Кхр!

— Да-да, я понимаю, это ведь нельзя назвать знакомством… но ты ведь можешь как-то с ними общаться… оказывать влияние…

Тут местная полунелюдь уставилась на директора школы в высшей степени подозрительно:

— Чего надо, а?

— Мне нужно, чтобы в окрестностях Одонара через три дня появился отряд — около сотни из нежити.

— Ха! Чтобы вы их сдохли!

— Нет, Зерк, их никто не будет убивать. Будет только один воин…

— Солнечный Воин? — уточнил Зерк, подумав. — Или Бестия-баба?

Повезло ему, что завуча и ее серпа не было поблизости.

— Это будет воин-человек, — Экстер потянулся было к лютне, будто за поддержкой, но почти тут же отдернул руку.

— Убить его.

— Нет, убивать никого не нужно. Нежить просто должна от него сбежать. Как только станут слышны громкие хлопки в воздухе… понимаешь? Это будет не битва, а притворство.

— Обман?

— Обман.

— Кого обман?

Мечтатель мгновенно стал абсолютно, неразбавленно печален.

— Всех, — его шепот был почти неслышен за легким ночным шорохом листьев. — Или почти всех…

Зерк цокнул языком с одобрительным видом. Притопнул ногой — и из-под ноги полезли гиацинты.

— Обман — хорошо. Но за обман платят.

Деловая жилка у местного садовника всегда была развита на удивление сильно.

— Платят, — согласился Экстер. — И всегда те, кто обманывает, во всех смыслах… Я должен заплатить тебе или нежити?

Зерк начал было плеваться, когда директор метнулся в философию, но как только был поставлен конкретный вопрос, садовник погрузился в раздумья. Прикинул что-то, потом заявил:

— Мне.

Экстер кивнул, будто речь шла о чем-то очевидном. Достал из кармана камзола плоский красный камень и протянул на ладони.

— Огненный рубин, — сказал он тихо, — нет, я знаю, тебе не нужны драгоценности. Это «Взыскующее око». Артефакт, зачарованный на верность сделке. После выполнения тобой обязательств тебе просто нужно сказать одно слово: «Взыскать!» — и артефакт убьет меня, если я вдруг не начну выполнять свою часть договора. Я отдаю его тебе, чтобы ты не думал, что я могу расколдовать его в любой момент. Ты возьмешь его?

Зерк пару секунд раздумывал, потом недоверчиво сгреб с руки Экстера камень, который при свете звезд и луны казался багровым до черноты. Огненные блики плясали только глубоко внутри.

— Свою часть обязанностей ты знаешь, — продолжил директор тихо и все же притянул к себе лютню. — Что должен сделать я?

— Сдохни! — машинально и ожидаемо брякнул на это Зерк и тут же чуть не уронил артефакт. Сдержанная огненная рябь пробежала по рубину, от центра к краям, на секунду края камня будто занялись пламенем — и все утихло. Садовник уставился на камень в недоумении.