Прыжок в устье Леты (СИ) - Каримов Данияр - Страница 13

  Раздумья так тягостны, что готов, братцы, на стенку лезть и волком сирым взвыть. Так бы и сделал, змеиное молоко, но кругом люди, а я пока не готов душу выворачивать. Мне до исповедей как безбожнику до Иордана. Не дождетесь! Я еще торжественным маршем в алайском строе по имперской столице пройду! Поэтому сижу тихонько и зубами поскрипываю, как слышу вдруг, в дверь скребут - тихонько, осторожно, проверяют, словно, не спекся ли. Открываю, а в коридоре Клаус Юрген, добрый наш Санта, с термосом мнется, и мягко выговаривает. Долго, дескать, юноша на пороге немолодого человека держать будешь? Не ровен час, расплескаю горячего. Не найдется ли пустого стаканчика?

  От термоса Юргена распространяется аромат диковинных трав и мяты, и страсть как хочется к содержимому приобщиться. Да и Санта, полагаю, не просто так зашел, но дед Клаус отмахивается. Слышу, мол, не спишь. Сам, говорит, издавна бессонницей страдаю, отварами только и спасаюсь. Товарищи старые с Алтая гербарии присылают. Дай, дескать, тебя угощу, чтобы морфей не задерживался.

  Я со столика карточку убрал, но, полагаю, гость полуночный ее с устатку не заметил, и стаканчик выставил. Даже подышал в него, чтобы на чистоту проверить. Старый Юрген плеснул мне с горкой, подождал, пока выпью, подлил еще. Не знаю, что он туда подмешивает, на каких снадобьях настаивает, но, чувствую, на душе легче становится, будто вместе с теплом по телу свет разливается. Не Санта, а кудесник, одним словом. Потом святой угодник удалился в свою келью, забрав пустой термос и тяжесть уходящего дня, а я сам не заметил, как прикорнул.

  Мысли, мрачные, тягостные и беспросветные, перекочевали в дурной сон, который вернул меня в заброшенный бункер. Я плаксивым мальцом бродил по коридорам в поисках нужного мне отсека, обозначенного мудреным значком, распугивая шлепаньем босых ног красноглазых демонов, шушукающихся в темных углах. Смысл нужного мне символа был непонятен, но я знал, что только этот символ имеет для меня огромное, жизненно важное значение. Но когда наконец его отыскал, меня ждало отчаяние.

  Я долго пытался открыть запечатанный отсек, но не получалось. Ручки, разводящие створы, были очень большими и располагались высоко, так что ни сил, ни роста не хватало, а внутри расползался липкий страх и лила горькие слезы обида, словно за жуткими дверями спрятались от меня близкие, родные, любящие меня люди. Поэтому чувствовал себя преданным и брошенным, и оттого глубоко несчастным. В конце концов, отчаявшись попасть внутрь, я сел прямо на бетонный пол, и, прислонившись к ледяным створам спиной, сидел бесконечно долго, пока не услышал жалобный девчачий крик из темноты: Ипотан! Где ты? Отзовись! Пожалуйста! Ипотан!

  Проснувшись в холодном поту, я с удивлением совершил два открытия. Во-первых меня сморило в одежде - даже ботинки не стащил. Во-вторых, похоже, я видел девочку с фотографии воочию. И имя, которым она меня во сне назвала, тоже вспомнилось. Я его уже слышал однажды, давным-давно, в далеком детстве.

  Наша группа вместе с учителем отправилась в экскурсию на Марсе. Мы - до всего любопытные семилетки - осматривали Долины Маринера****. Учитель полагал, и не без оснований, что нас впечатлит вид грандиозных каньонов, в сравнении с которыми шрамы, рассекавшие плато Колорадо на Земле, казались мелкими царапинками.

  Там, на Марсе, на одной из обзорных площадок мы столкнулись с другой группой - постарше, в которой ненароком заметил девчонку, какой бы стала та - с фотографии - года через четыре после съемки. Была она медноволосой, веснушчатой и нескладной, как многие дети, только вступающие в подростковый период. Она исподтишка разглядывала меня, думая, что не вижу. Потом наш учитель с основной группой отошел, а я замешкался, залюбовавшись чужим пейзажем. Девчонка, воспользовавшись моментом, приблизилась, взяла за руку и произнесла то самое имя из сна.

  "Ипотан? - спросила она сначала неуверенно. - Ты?". "Это ведь ты! - Она радостно улыбнулась. - Я узнала тебя! Мой маленький Ипотан!". И добавила: "Ты еще помнишь меня? Это я - Ильгенат".

  Испугавшись, и сам не помню чего, я бросился к своим ребятам, а девчонка с растерянным видом осталась стоять на краю обзорной площадки. Одинокая фигурка с опущенными плечами. Больше я ее не видел. Или видел? Змеиное молоко! Ильгенат. С чем-то это имя созвучно...

  ...Еловский вошел в кубрик Ольги без стука и бросил на стол перед ней фотографию. Он скрестил руки на груди, с кривой улыбкой ожидая, что координатор побелеет точь-в-точь как Всеволод Маркович. Ее реакция, однако, была иной. Ольга бережно, словно прикасалась к величайшей ценности, подняла снимок, и с грустью вгляделась в мордашки запечатленных на нем детей. Лицо ее утратило привычный налет надменности, став печальным и беззащитным.

  - Так вот, что ты искал в шестом бункере, - голос Ольги дрогнул. - Всеволод Маркович говорил, а я не поверила. Что ж... Ты заслужил право узнать: в бункере были выжившие. Немного, всего двое. Двое истощенных, но не пораженных синдромом Вернера, среди четырех тысяч трупов.

  - Дети? - С напором спросил Никифор. - В бункере нашли детей, да?

  - Мне кажется, ты знаешь ответ, - Ольга опустила голову и рыжие локоны скрыли ее лицо.

  - Ты сказала, я заслужил право узнать, - терпеливо напомнил Никифор.

  - Да, это были дети, - подтвердила Ольга. - Дети в возрасте трех и шести лет. И предугадывая следующий вопрос, добавлю: их немедленно эвакуировали на Землю. Большего сказать не вправе, прости. Тайна личности.

  - Мальчик и девочка, - задумчиво пробормотал Никифор.