Планеты с тёмными именами (СИ) - Шкуропацкий Олег Николаевич - Страница 9

... девятая запись в дневнике

После обеда меня начало клонить в сон и я был готов немного покемарить, однако Питер расшевелил меня, припомнив своё давнее обещание показать затоку. Я ответил, что на улице уже смеркается и что прогулку к затоке можно было бы предпринять в более подходящее время суток, например, завтра. Питер не согласился. Он заметил, что до обеда на затоке нечего делать и что сейчас "самый что ни на есть цымис" всё как следует рассмотреть. Делать было нечего и я, скрипя сонным сердцем, согласился: всё-таки Питер был местным уроженцем, поэтому ему, как говорится, и карты в руки.

Мы вышли под первые крупные звёзды. Было по-ноябрьскому прохладно и влажно, дул неприятный фиолетовый ветерок. Несмотря на то, что я хорошо оделся, как говорят местные "упугался", готовясь к продолжительной ночной вылазке, мне почти сразу стало зябко - воздух был сырой какой-то пронзительной тысячелетней сыростью. Звёзды в сумерках тускло блестели, словно брошенные в воду новенькие монетки. Чувствовалось дыхание недалекой зимы. " Где же ты, блаженная Западная Европа, тучные латинские пажити и герои Вергилия, разумные в своём основании": с отчаяньем в сердце подумал я, ёжась от подступающего холода.

Выйдя за околицу села, мы оказались на грунтовой, слегка подкисшей дороге. С правой стороны от нас на фоне неба темнели ровные столбы линии электропередач. Иногда на проводах сидела чёрная безмолвная птица. Даже отойдя довольно далеко, мы продолжали слышать брехню деревенских собак. Я ощущал себя брошенным на произвол судьбы, неудачником мира сего. В этой тьме было как-то особенно сиротливо, впрочем, как всегда ночами в Восточной Европе.

Подходя к затоке, мы уже издали увидели мелькание огоньков, а вскоре нашего слуха достигли приглушённые расстоянием возгласы людей. Приблизившись вплотную, я был крайне удивлён, никак не ожидая увидеть здесь подобного столпотворения. Людей было много, по большей части мужики, но были и дети. Закатав штанины с факелами в руках, они возбуждённо бродили за взрослыми по бултыхающейся жиже затоки. Мне было непонятно, что здесь делают все эти люди, ночью по колена в густой и холоднющей воде. Со стороны казалось, что они просто мутят жидкость, без всякой видимой цели разбалтывая её своими белыми ногами и выворачивая со дна доисторические залежи ила. Подсвечивая себе коптящими факелами, мужики, как будто что-то высматривали в этом вонючем и бурлящем киселе. Я поинтересовался у Питера, что всё это значит.

- Пытаются поймать Умбра - незамысловатым образом в своей манере ответил Питер.

- Умбра???

Перед тем как пояснить Питер с помощью табака, газетного обрывка и слюны сотворил себе "козью ножку" и прикурил её от подаренной мной, отличной зажигалки. Он с жадностью и злобно затянулся - сырая цигарка зашкварчала. Повиснув в воздухе, на уровне его глаз яростно заалел живой артериальный уголёк. Я с нетерпением ждал. Питер выдохнул огромное бесформенное облако сивого дыма.

- Ещё в прошлом году - начал он - мы заметили, что в деревне начали пропадать собаки. Большинство грешило на волков: осенью в голодные годы, они не брезгуют любой пищей и без зазрения совести пожирают своих дальних родичей. Потом начал пропадать скот покрупнее, это продолжалось до самой зимы. В новом году история повторилась. Мы истребили в округе всех волков, но козы и коровы продолжали пропадать.

- Ну и что? Вы думаете, что коровы подходят к затоке и их затягивает в трясину?

- Просто такое уже случалось раньше - Питер снова со шкварчанием затянулся самосадом - старожилы помнят, как подобное происходило лет сорок тому назад, тогда виновником всех несчастий оказался Умбр. Если его не изловить, он занапастит всю прилегающую местность вместе с нашей деревней.

- А что такое Умбр?

- Никто точно не знает, но старожилы говорят, что в одиночку с ним не справится.

- То бишь вы ловите какого-то мифического Умбра, только потому что это напоминает вам случай сорокалетней давности. И это всё?

- Нет, не всё - Питер вновь выдохнул шерстяное облако дыма; он говорил спокойно и даже как-то вяло, - вчера детвора ловила здесь раков и у них на глазах Умбр утащил самого младшего. Мальчику было восемь лет. Умбр попробовал человечины, он стал людоедом, теперь он не остановится.

Картинным щелчком Питер отослал цигарку в ночь, словно дал огненный щелбан пространству. Ударившись о землю, окурок превратился в маленькую груду несметных сокровищ. Я смотрел как Питер, сняв сапоги и носки, закатывал штанину - сначала одну, потом другую. Мне было неприятно смотреть на его бледненькие худые ноги, ноги покойника, особенно беспомощные рядом со стоящими кирзовыми сапогами.

- Ты же не собираешься принимать участие в этом массовом безумии? - спросил я у него.

Питер промолчал, вместо ответа он отважно опустил ступни в холодную чёрную жидкость. Тьма словно откусила нижнюю часть его конечностей. Питер стоял на белых гипсовых обрубках ног, он снял фуфайку и бросил её мне в руки, тяжёлую, словно пропитанную свинцом. Что я мог ему сказать на это, вечный Фома неверующей, скептический сукин сын западной цивилизации? Как мог уговорить его не делать глупостей и быть разумным? Я с самого начала предвидел как будут неубедительно и смехотворно выглядеть мои аргументы в его предубеждённых глазах. Да и аргументов, как таковых не было, была лишь простая, но очевидная для меня, апелляция к здравому рассудку, к трудам Канта и безупречного Гегеля, ко всей западноевропейской культуре и науке, на которые Питер давно положил с прибором. Он существовал в плоскости других аргументов в которой хвалённый западный ум ровным счётом ничего не значил, а значило маленькое тельце субтильного восьмилетнего мальца, сгинувшее в этих местах, словно молочный телёнок. По сути ничего существенного и весомого, что могло бы перевесить худенькую плоть мальчугана, я ему сообщить не мог и поэтому просто промолчал, наблюдая, как Питер осторожно топая в тошнотворной сюрпе и то и дело оскальзываясь, присоединился к дюжине таких же как он охотников на неведомую живность.

Затока была огромных размеров, ежегодно, во время весеннего разлива, она заполнялась большой водой. За лето связь с рекой сходила на нет и к осени затока почти полностью пересыхала, превращаясь в омерзительное гнилостное мелководье. До зимы доживали только несколько обширных и топких озёр, замешанных на столетнем вонючем муле. Именно по ним и разбрелись местные жители - человек тридцать-сорок вооружённых факелами и длинными крючковатыми баграми, которыми владельцы энергично щупали окружающую воду. Люди тщательно обследовали каждый закуток водоёма. Ноги людей то и дело проваливались в податливую мякоть гнили; вязкая глубина с жадностью засасывала конечности смельчаков. Местные жители с трудом вытягивали их обратно, причём извлекая наружу одну ногу, они ещё более погружались другой, уходя по самую мошонку в мрачную жирную жижу. Казалось озерца стоячей воды были лишены дна и люди неосторожно испытывая судьбу, топтались по верхнему мягонькому слою бездны. Иногда нагибаясь, они шарили под водой голыми руками, извлекая на свет божий то жутковатое ракообразное с клацающими плоскогубцами клешней, то зарывшуюся в ил, осклизлую рыбу, иной раз очень крупных размеров. Рыбу приходилось буквально выкорчёвывать из грязи, словно это была какая-то сложная по форме, глубоко засевшая коряга. Извлеченную таким образом неоднозначную уродливую живность люди выбрасывали на берег, где возле неё, словно над военными трофеями, приплясывали вечно заинтересованные мальчишки. Одинаковый восторг у них вызывали и запутавшееся в муле увесистое бревно щуки и механизмы скрежещущих тевтонских раков.