Хорошим людям – доброе утро (Рассказы и повести) - Железников Владимир Карпович - Страница 13

Походил по комнате, выглянул в окно, покричал ее. «Подумаешь, какая обидчивая, даже пошутить нельзя». Тут мне стало легче: оказывается, я не по злобе на нее кричал, а просто шутил. А она, глупая, не поняла.

Прошел час. Катька не возвращалась.

Снова выскочил во двор. Обегал все закоулки, бегал, как загнанная лошадь, не переводя дыхания. Наконец наскочил на Яшу.

— А где Катька? — спросил я.

— Не знаю, — неохотно ответил Яша и как-то странно покрутил головой.

— А чего ты головой крутишь?

— Это от волнения, — сказал Яша.

— От волнения? — От страха у меня ноги задрожали. — Где Катька, я спрашиваю?

— Ушла, — прошептал Яша.

— Куда? — спросил я.

— Обиделась она на тебя, — сказал Яша.

— Подумаешь, какая недотрога! — закричал я. — А когда я ее в коляске катал, она не обижалась? А когда я ее на спине таскал, не обижалась?

— Не знаю, — ответил Яша. — Только она совсем ушла.

— А в какую сторону? — спросил я.

— Не знаю, — неуверенно ответил Яша.

— Яша, — сказал я. — Это не та тайна, которую надо сохранять.

Я боялся, что он не поймет моих слов, но он понял, что я был прав.

— В ту сторону, — ответил Яша, — где магазин «Детский мир».

Я бросился на улицу, но, не добежав до ворот, вернулся. Надо было срочно позвонить маме, а мамин телефон на работе был, как назло, занят.

И тут раздался звонок в дверь.

Открыл дверь и вижу: стоит моя Катька живехонькая. Ее чужая женщина привела, а я от радости даже спасибо ей не сказал.

— Это ваша, такая голубая? — спросила женщина.

У Катьки в косах были голубые ленты, она поэтому и назвала ее голубой.

— Моя, — ответил я.

Раньше я никогда не называл Катьку «моей».

— Не твоя, — ответила Катька, — а мамина и папина.

Женщина ушла, а у меня вдруг к горлу подступил комок, и я заревел.

— Дура, — кричал я сквозь слезы. — Несчастная дура, дура, дура!

А она ваяла свою куклу и стала ее переодевать. Она стояла ко мне спиной, и я видел ее тоненькую шею и несчастные хвостики-косички и ревел белугой.

С этого дня Катька перестала меня замечать. Я пробовал к ней подлизываться, шутил, спрашивал, бывало: «А кто самый сильный среди наших мальчишек?»

Но она только упрямо поджимала губы и ничего не отвечала.

Утром первого сентября Катьку одели в новую форму. По-моему, она была красавицей. Я улыбнулся ей и подмигнул. Жалкая улыбочка у меня вышла.

В это время мама вдруг сказала:

— Вадик, придется тебе проводить Катю в школу.

Я пробурчал что-то неясное в ответ, дожидаясь, что Катька сейчас откажется от такого предложения. Но Катька молчала. Я поднял на нее глаза. Она смотрела на меня строго, по-взрослому, исподлобья, но молчала.

И тогда я небрежной походочкой пошел к выходу, открыл двери и оглянулся.

Катька шла следом.

Так мы и вышли во двор: впереди я, позади она.

Банты у нее в косах были невероятных размеров. Ну и пусть их! Я теперь готов был простить ей все на свете: и банты, и куклы. Я даже готов был подарить ей свою коллекцию марок.

— Вадик! — крикнула мама из окна. — Возьми Катю за руку.

«Боже мой, — подумал я, — бедная мама, она не знает, что ее милая Катенька одна целых три часа прогуливалась по городу. Хорошо, что мир не без добрых людей, а то неизвестно, сколько бы нам пришлось ее искать».

«Это ваша, такая голубая?» — спросила эта женщина.

Голубая Катька. Смешно.

А если я ее сейчас возьму за руку, она, пожалуй, ущипнет меня, а то и укусит.

Я стоял еще задравши голову кверху, когда почувствовал в своей руке Катькину теплую ладошку.

ПОСЛЕ УРОКОВ

Рассказ

После уроков я зашел в первый класс. Я бы не стал к ним заходить, но соседка поручила присмотреть за ее сыном. Все-таки первое сентября — первый школьный день.

Заскочил, а в классе уже пусто. Все ушли. Ну, хотел повернуться и идти. И вдруг вижу: на последней парте сидит какая-то кнопка, из-за парты ее почти не видно. Это была девочка, а совсем не мальчик, которого я искал. Как полагалось первоклашкам, она была в белом переднике и с белыми бантами, ровно в десять раз больше ее головы.

Странно, что она сидела одна. Все ушли домой и, может быть, уже едят там бульоны и молочные кисели и рассказывают родителям чудеса про школу, а эта сидит и неизвестно чего ждет.

— Девочка, — говорю, — почему не идешь домой?

Никакого внимания.

— Может быть, потеряла что-нибудь?

Молчит и сидит, как статуя, не шелохнется.

Что делать, не знаю. Уйти вроде неудобно.

Подошел к доске, придумываю, как расшевелить эту «статую», а сам потихоньку рисую на доске мелом. Нарисовал первоклашку, который пришел из шкалы и обедает. Потом его отца, мать и двух бабушек. Он жует, уплетает за обе щеки, а они ему смотрят в рот. Получилась забавная картинка.

— А мы с тобой, — говорю, — голодные. Не пора ли и нам домой?

— Нет, — отвечает. — Я домой не пойду.

— Что же, ночевать здесь будешь?

— Не знаю.

Голос у нее жалобный, тоненький. Комариный писк, а не голос.

Я оглянулся на свою картину, и в животе у меня заурчало. Есть захотелось.

Ну ее, эту ненормальную. Вышел из класса и пошел. Но тут меня совесть заела, и я вернулся.

— Ты, — говорю, — если не скажешь, зачем здесь сидишь, я сейчас вызову школьного врача. А он раз-два: «скорая помощь», сирена — и ты в больнице.

Решил напугать ее. Я этого врача сам боюсь. Вечно он: «Дыши, не дыши» — и градусник сует под мышку. Холодный, как сосулька.

— Ну и хорошо. Поеду в больницу.

Честное слово, она была ненормальная.

— Можешь ты сказать, — закричал я, — что у тебя случилось?

— Меня брат ждет. Вон во дворе сидит.

Я выглянул во двор. Действительно, там на скамейке сидел маленький мальчик.

— Ну и что же?

— А то, что я ему обещала сегодня все буквы выучить.

— Сильна ты обещать, — сказал я. — В один день всю азбуку?! Может быть, ты тогда школу закончишь в один год? Сильна врать!

— Я не врала, я просто не знала.

Вижу, сейчас она заплачет. Глаза опустила и головой как-то непонятно вертит.

— Буквы учат целый год. Это непростое дело.

— У нас папа с мамой уехали далеко, а Сережа, мой брат, сильно скучает. Он просил бабушку, чтобы она написала им от него письмо, а у нее все нет свободного времени. А я ему сказала: вот пойду в школу, выучу буквы, и напишем маме и папе письмо. А он мальчикам во дворе рассказал. А мы сегодня весь день палки писали.

Сейчас она должна была заплакать.

— Палки, — говорю, — это хорошо, это замечательно! Из палок можно сложить буквы. — Я подошел к доске и написал букву «А». Печатную. — Это буква «А». Она из трех палок. Буква-шалашик.

Вот уж никогда не думал, что буду учителем. Но надо было отвлечь ее, чтобы не заплакала.

— А теперь, — говорю, — пойдем к твоему брату, и я ему все объясню.

Мы вышли во двор и направились к ее брату.

Шли, как маленькие, за руки. Она сунула мне свою ладошку в руку. Мягкая у нее ладошка, пальцы подушечками, и теплая.

Вот, думаю, если кто-нибудь из ребят увидит — засмеют. Но не бросишь же ее руку — человек ведь…

А этот печальный рыцарь Сережа сидит и болтает ногами. Делает вид, что нас не видит.

— Слушай, — говорю, — старина. Как бы тебе это объяснить. Ну, в общем, чтобы выучить всю азбуку, нужно учиться целый год. Это не такое легкое дело.

— Значит, не выучила? — Он вызывающе посмотрел на сестру. — Нечего было обещать.

— Мы писали палки весь день, — с отчаянием сказала девочка. — А из палок складываются буквы.

Но он не стал ее слушать. Сполз со скамейки, низко опустил голову и поплелся утиной походочкой.

Меня он просто не замечал. И мне надоело. Вечно я впутывался в чужие дела.