Пермский рассказ - Астафьев Виктор Петрович - Страница 4

Звонит телефон, Аксенова вздрагивает, гонит прочь неуместные мысли и изо всех сил старается внимательно слушать. Помимо воли, приходят грубые, гневные слова: «Слышал, слышал». Сердце у нее безотчетно щемит.

— Что? Что? — переспрашивает она и ловит себя на том, что слушает рассеянно. Она предельно напрягает внимание, и ей удается сосредоточиться, успокоиться и не вспоминать Федю.

На графике Аксенова читает красные, синие, черные линии; они ей раскрывают все, что делается на большой реке: движение барж, плотокараванов, легких, тяжелых возов, грузовых теплоходов, буксировщиков, плавучих бункеровочных станций. Она видит, что движется вниз, вверх, что стоит, что отстает, кто опережает расписание…

Уже пятый час утра. Аксенова задумчиво глядит в окно и не видит ни мокрой пустынной мостовой, ни расплывчатого света висящего фонаря, отражающегося на асфальте. Мыслями она далеко отсюда. Помимо желания, в ушах опять звучит голос Феди, насмешливый, чужой. «Разрешите идти?» — с какой уничтожающей иронией это было сказано. Воображение рисует ей его лицо, две морщинки, придающие выражение суровости, даже жестокости. А голубые глаза кажутся выцветшими, холодными.

Она уже встречалась с таким его выражением. К счастью, это относилось не к ней, а к матросу, в чем-то провинившемуся. Он его отчитал холодно и безжалостно и предупредил: еще одно малейшее проявление лени — и матрос будет списан. Тогда еще она подумала о его непреклонной воле. Он может быть безжалостным. Спустя десять дней она встретила матроса в отделе кадров. Федя — списал-таки его с судна.

Стены диспетчерской задрапированы темно-бордовым сукном, изолирующим комнату от проникновения посторонних звуков. В работе наступает затишье. Бывает так, когда вдруг все замолчит, ни звука, ни шороха, и слышно лишь, как шуршит карандаш. На графике начата новая линия, линия движения плотокаравана «Стремительного». Феде удалось совершить операцию забуксировки за два с половиной часа и досрочно выйти в рейс с плотом. Конечно, это не даст им возможность в оставшиеся сутки завершить навигационный. Нет слов, если бы они прошли с баржами до города, как планировалось вначале, то они бы выполнили навигационный план тридцатого сентября, а теперь выполнят не раньше второго октября.

Могла ли она поступить иначе? Аксенова снова считает. Сколько и как бы придирчиво она ни проверяла себя, а получается, что распорядилась правильно.

Впрочем, может быть, они совсем разные люди. Когда «Стремительный» вышел в рейс с плотом, она вызвала Красильникова по радио, чтобы узнать, что нужно судну для успешного плавания. Он не явился в радиорубку, а послал вместо себя первого штурмана и велел передать, что находится на мостике и не может отлучиться. Формально как будто ничего особенного, но из опыта Аксенова знала, что ни один капитан не пропустит случая поговорить с диспетчером и рассказать о своих нуждах.

Штурман, вероятно соответствующим образом настроенный, сказал коротко: «Ничего не нужно. Спасибо».

Нет, Федя не поймет. И вдруг у нее мелькнула мысль: «Теперь уж не нужно трюмо». О трюмо они говорили еще ранней весной, до открытия навигации, когда ходили с Федей в театр. Он сказал, что выхлопочет квартиру в городе в строящемся доме, отдельную, из двух комнат. Когда она усомнилась, дадут ли, он так уверенно засмеялся, что и у нее появилась уверенность. Она взяла его под руку и, проходя мимо зеркала, скорее в шутку, чем серьезно, сказала: «И трюмо купим, в прихожую поставим». «Купим, обязательно», — серьезно ответил он…

У Аксеновой появилось предчувствие: это разрыв. И тотчас же сухой, будто чужой голос, голос рассудка, иронически шепчет: поссорились по радио. Она горько усмехнулась, а тот же чужой голос услужливо напоминает: и познакомились по радио.

Да, знакомство тоже произошло по радио.

Это было в прошлом году, в октябре. Морозы ударили внезапно. «Сало» плыло по реке и на глазах превращалось в лед. Под баржи начала набиваться шуга. Все суда, буксирные и пассажирские, заторопились в затоны. «Стремительный» пришел в порт двадцать четвертого октября.

Аксенова хорошо помнит: было морозное утро, градусов двадцать ниже нуля. Уборщица тетя Клава первый раз затопила печь, облицованную кафелем, и сказала: «Вам будет тепло дежурить, Антонина Михайловна». Прошло не больше часа с начала ее дежурства, вдруг ее вызывает по радио капитан «Стремительного», да так настойчиво, что приходится прерывать разговор по селектору.

— С кем я говорю, — доносится из приемника, — с дежурным диспетчером Аксеновой? Так вот, товарищ Аксенова, докладываю: прибыл в порт, судно в полном порядке, ждем назначения в рейс.

— Мне это известно, ждите, я вас вызову… — отвечает она и хочет назвать фамилию капитана, но не помнит. Она никогда не видела этого судоводителя, знала только, что он второй год плавает капитаном и что он один из первых стал водить баржи по новому, прогрессивному методу. Главный диспетчер говорил о нем как о способном судоводителе.

— Сколько ждать? Мне нужно в рейс, дайте воз, — настаивает капитан.

Аксенова хмурится. По сути, ей в первый раз приходится сталкиваться с этим капитаном. Что-то дерзкое и нахальное слышится ей в его голосе, в его настойчивом требовании…

— Капитан «Стремительного», слышите меня? — опрашивает Аксенова, глядя на шелковый экран приемника, откуда сначала раздаются свист, крины, потом голос капитана.

— Моя фамилия Красильников. Диспетчеру следовало бы это знать. Слышу вас хорошо, жду ответа.

Насчет фамилии замечание справедливое. Аксенова сознает это и слегка рдеет от неловкости. Но это длится только одно мгновение, затем она четко выговаривает каждое слово:

— О вашем судне вопрос решается. Возможно, пойдете в затон. Воза для вас нет. Ждите окончательного решения. Решает руководство. С вами все.

— Нет, не все, товарищ Аксенова. Передайте: команда готова плавать в любых условиях. Мы выполнили навигационный план на сто четыре и две десятых, а по социалистическим обязательствам обещали на сто пять. Остается чепуха: сделать всего четыреста тысяч тонно-километров.

Вся эта речь, изредка прерываемая помехами в эфире, тронула Аксенову. Она почувствовала, что капитан Красильников (теперь она уже не забудет его фамилию), который сначала показался нахальным, на самом деле, должно быть, очень переживает из-за того, что ему не удалось выполнить обязательство.

— Хорошо, я доложу главному диспетчеру.

Из окна диспетчерской ей видно было, как в порту по причальной стенке ходили люди в шубах, а у самого берега уже белела кромка льда. А порт, где стоял «Стремительный», гораздо выше и северней, и там, вероятно, больше льда и холоднее. И все-таки капитан отважился идти.

Ей захотелось представить себе лицо Красильникова, но она не смогла и лишь подумала, что он настойчивый и смелый человек.

В диспетчерскую зашел начальник пароходства. Аксенова вспомнила просьбу Красильникова. И ему поручают повести баржу, а Аксеновой приказывают бдительно следить за рейсом.

Через сорок минут она отправляет в рейс «Стремительного».

— Счастливого плавания, товарищ Красильников, чуть что — немедленно вызывайте. Таков приказ начальника.

— Спасибо, Антонина Михайловна, — коротко отвечает Красильников. «Откуда он знает имя?» — удивляется Аксенова.

Главный диспетчер говорит, что это первый ледовый рейс капитана Красильникова. Она представляет себе, как проходит плавание: «Стремительный» ведет баржу на коротком буксире, под защитой кормы. Стальной корпус судна разламывает лед, а стальные плицы колес довершают дело: крошат лед на мелкие кусочки. Следовательно, деревянная баржа идет в полосе чистой воды и ей не угрожают порезы.

Аксенову так захватывает этот рейс, что, кончив свое дежурство, она оставляет диспетчерскую только на полчаса, чтобы пообедать, и возвращается снова. Она радуется, когда капитан Красильников благополучно доставляет баржу, возвращается назад, захватив в пути две порожние баржи, которым прочили зимовку в плесе, и приводит их в затон.