Условный переход (Дело интуиционистов) - Дегтярев Максим Владимирович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/97
• Следующая

— Вы хотите сказать, что если я все это выполню, вы простите мне те восемь тысяч?

— Даже позволю разбить еще одну яхту, — ухмыльнулся Другич. — Любую, кроме «Сирены».

Сорокафутовая «Сирена» была его гордостью. Кириллу страшно было подумать, что бы с ним стало, если бы он взял для прогулки в Венецию эту яхту. Наверное, Другич заставил бы его ограбить банк.

— Я согласен, — сказал Кирилл.

— Я и не сомневался.

— А фонарь? — вспомнил Кирилл. — Я должен вернуть им фонарь?

— Заплатишь, сколько попросят. Наличные есть?

— Есть.

— Тогда приступим к перевоплощению…

Кирилл принялся натягивать пальто, но Другич сказал, что пальто он наденет в последнюю очередь. Сначала надо состарить Кирилла лет на десять — пятнадцать. Для этой цели была использована мазь из одного из тюбиков.

— Она долго действует? — спросил Кирилл.

— Столько, сколько надо. После дела вымоешь лицо и смажешь кремом против морщин. По дороге я тебе его куплю. На ночь сделаешь маску. Назавтра все следы исчезнут. Чтобы эта мазь быстрее подействовала, — показывая, где мазать, говорил Другич, — надо бы минут на двадцать сунуть твою голову в морозилку.

— Как это? — опешил Кирилл.

— Шучу… Теперь клей…

Кирилл приклеил бороду, надел парик и пальто. Другич попросил его пройтись по комнате.

— Перед окном не маячь, — предупредил он.

Кажется, его все устраивало. Они обсудили детали и отрепетировали поведение Ки рилла в кафе. Затем Другич отвел его в соседнюю комнату и велел ждать примерно час, — столько времени требовалось, чтобы подействовала мазь. Кроме того, Кириллу надо было привыкнуть к новому образу. Закрыв дверь в комнату на ключ, Другич оставил его одного.

В половине двенадцатого Кирилл вошел в кафе. Его колотило от волнения. «В этом гриме, — сказал ему Другич перед расставанием у гостиницы, — твое волнение будет видно только по глазам. Они уже сейчас у тебя бегают. Но ты не бойся. Запомни, ты волнуешься потому, что тебе могут не вернуть дорогие часы. За три месяца их могли пять раз продать и перепродать».

Внутри не было ни одного посетителя. Заметив клиента, бармен перестал убеждать робота-уборщика в том, что красная плитка на полу вовсе не красная, а испачканная и что к вечеру ее нужно сделать такой же желтой, как и большинство остальных. Он взял полотенце и бокал и принялся тереть их друг о друга так усердно, будто до прихода Кирилла кто-то убедил его в том, что от трения бокал изменит прозрачный цвет на какой-нибудь другой.

Кирилл сказал «добрый день» и заказал двойной бурбон. Во-первых, он хотел унять волнение, во-вторых, считал, что, сделав заказ, он расположит к себе бармена. Тот честно воспользовался мерным стаканчиком, чего бы никогда не сделал во время туристического сезона.

Бурбон придал смелости, и Кирилл заговорил о часах. Слушая его, бармен кивал и продолжал натирать все тот же бокал.

«У меня тогда было туго с деньгами, — рассказывал Кирилл, — были только часы и вот это…»

Для начала он выложил на стойку гвоздь. Бармен покачал головой и ответил, что ему нужно посоветоваться с хозяином. «Разумеется», — согласился Кирилл. Бармен оставил в покое бокал и куда-то ушел. Гвоздь остался лежать на стойке рядом с брошенным полотенцем.

Он нисколько не сомневался, что Кирилл говорит правду, но часы находились в сейфе, а ключи от сейфа были только у владельца кафе, господина Петито. Услышав, что объявился хозяин часов, Петито очень расстроился, но, будучи человеком порядочным, решил вернуть дорогую вещь без лишних разговоров. Впрочем, он потребует себе сотню — двадцать за фонарь и восемьдесят за хранение залога. Он открыл сейф, достал часы и уже собрался было передать их бармену, как вспомнил, что на крышке часов выгравирована какая-то надпись. Петито велел спросить у «того типа», что выгравировано на крышке.

— Там, кажется, по-русски, — сказал бармен, — я не знаю этого языка.

— Но он-то должен знать! — резонно возразил Петито.

Бармен кивнул и вернулся в зал. Но спросить о надписи было не у кого. Незнакомец, потребовавший вернуть свою вещь, лежал на полу лицом вниз. Из спины, под левой лопаткой, торчала ручка ножа для колки льда. Робот-уборщик невозмутимо вытирал алую кровь с желтой плитки.

«Шеф чем-то расстроен не по твоей вине», — такую характеристику дала Яна утреннему состоянию Шефа. Не спрашивая подробностей, я прошел к нему в кабинет. Шеф наматывал проволочку на палец. Он соизволил поднять на меня глаза только после того, как я дважды поздравил его с «прошедшими» и «наступающими».

— Что бы это значило, — произнес он задумчиво, — k slozheniju vlipajut ne opahivajut.

— Чего?! — изумился я. — Это вы на каком языке?

— Неужели у меня такое ужасное произношение! — обиделся он.

«О, да!» — подумал я, но вслух этого не сказал.

— Шеф, я, кажется, понял. К сложению влипают не… пардон… куда?

— Не опахивают. Я посмотрел в словаре. «Опахать» означает вспахать землю вокруг чего-нибудь. Яна предположила, что это что-то пифагорейское. Но меня смущает слово «влипают», оно из твоего лексикона.

— Из моей кармы, скорее… Однако, вы правы, вместо «не опахивают» я бы употребил «не расхлебывают» или «не отмазываются».

— Ты подразумеваешь, что там есть тире. Но его нет, в этом вся проблема.

— Непростая проблема, — кивнул я, — вы из-за нее лишили Яну каникул? Про себя я не спрашиваю.

Шеф тяжело вздохнул и принялся разматывать проволоку. Я насчитал пять витков — не слишком хорошо для конца года.

— В Браске убили человека… — начал он, и у меня непроизвольно вырвалось:

— … с гвоздем?!

— А ты откуда знаешь?

— Догадался, — соврал я. — Лия, должно быть, огорчится.

— Не думаю. Это был другой человек с гвоздем.

— Сколько же их на свете… Подробности известны?

— В полном объеме, — ответил Шеф и рассказал, как он попросил Стевана Другича, с которым проработал десять лет бок о бок, найти подходящего человека, чтобы забрать из «Дориды» часы, принадлежавшие ЧГ. Фраза, поставившая Шефа в тупик, была выгравирована на крышке часов.

Я спросил:

— Местной полиции известно, что Кирилл Хинчин работал у Другича?

— Да, поскольку им удалось установить его настоящее имя. Другич, разумеется, сказал, что о визите Кирилла в «Дориду» он ничего не знает. По кредитной карточке, которую он передал Хинчину, его не отследят. Будем надеяться, что не отследят, — оговорился Шеф.

— А что по поводу личности убийцы?

— Ничего. Нож для колки льда взяли с барной стойки. Посторонних следов на нем нет. Нет и свидетелей, которые видели, что бы кто-то входил в кафе в то время, когда произошло убийство.

— У кого-то тоже кончились боеприпасы, — заметил я.

— Принесешь чек, оплачу, — буркнул Шеф недовольно, — что ты узнал о Борисовой?

— Сорок один год, из них полгода, как вдова. Ее покойный муж, Игорь Борисов, был президентом фаонского «Роботроникса», ему принадлежало сорок процентов акций компании и «Дум-клуб». В его смерти нет ничего криминального: в девяносто восемь любой может скончаться после неудачной пересадки искусственного сердца. Большая часть его акций отошла к детям от первых двух жен, «Дум-клуб» целиком достался Изиде, она им управляет и, как говорят, успешно. Живет одна в доме, который также достался ей в наследство от мужа. Детей нет, любовники есть или, во всяком случае, должны быть, — например, Олли Брайт, о котором вы, как пить дать, слышали или даже видели. Увлекается какой-то древней эзотерикой, медитирует и посредничает…

— Между кем и кем? — перебил Шеф.

— Этого я не знаю. Она медиум.

— Ах, в этом смысле… Продолжай.

— Продолжаю. Вернее, продолжу — сегодня же. В полдень мне назначено свидание у нее дома.

— Почему днем?

— Шеф, — взмолился я, — мы всего три дня как знакомы.

• Предыдущая
• 19/97
• Следующая