Карлики - Дегтярев Максим Владимирович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/94
• Следующая

— Да нет, я про настоящих гномов. Они живут, или жили, в пещерах. Для убедительности, могу показать ссылки, — и тут до меня доходит, какой бред я несу. Шеф помолчал секунд пятнадцать, видимо, решая, кто из нас двоих чего-то не понимает, потом неуверенно выдал:

— Ладно, проверим пещеры. Ты сказал — две идеи, — напомнил он. Я-то думал, ему так понравится первая, что о второй он и не спросит.

— Вы говорили, что дадите экспертам прослушать ту запись, где я пересказываю беседу с Франкенбергом. Они что-нибудь говорят?

— Заметь, это вопрос, а не идея… Запись я пока никому не давал.

— Это хорошо. Я, тут, между делом, поискал, и нашел нечто занятное. Вернее, думаю, что нашел. То есть, нет — я точно нашел, но занятно это или нет — решайте сами. Франкенберг говорил мне о неком Лефевре и о его теории рефлексирующего разума. Я принял слова Франкенберга всерьез и поискал этого самого Левефра.

— Ну и …

— Нашел. Правда, жил он довольно давно, в двадцатом — двадцать первом веке — на Земле, разумеется.

— С таким же успехом Франкенберг мог упомянуть Франкенштейна — такой тип и в самом деле жил когда-то на Земле — так же, как твои гномы.

Шеф любил блеснуть эрудицией не меньше, чем Берх.

— Нет, это абсолютно разные вещи, — возразил я, ни сном ни духом, не ведая, кем таким был Франкенштейн. Но ведь Шеф поступил ничуть не лучше: взялся судить о Лефевре, ничего о нем не зная. — Я отправил запрос о Лефевре на все подряд накопители и когда придет ответ, думаю, тут будет с чем повозиться.

Я так и выразился — «повозиться» — поскольку, что именно мне с ним делать, пока не знал.

— Ну делай, как знаешь, — Шеф отнесся к моему плану безо всякого энтузиазма, — это и была твоя вторая идея?

— Она самая, — с достоинством сказал я.

— Ладно, о результатах доложишь. Завтра — на похороны — в центральный крематорий, с утра. Оденься поприличнее. До встречи.

«Оденься поприличнее» — его дежурная шутка. Мне же было не до шуток. На похоронах могла появиться полиция, встречи с которой мне теперь строго противопоказаны.

Перед сном я почитал книжку про того типа, что Шеф упомянул в разговоре — про Франкенштейна. Оказалось, что они с профессором не только почти однофамильцы, но и занимались чуть ли не одним и тем же, только первый — в начале девятнадцатого земного века. И кончили они одинаково плохо. Была еще одна деталь, общая для них обоих, но в тот момент я не мог обратить на нее внимание.

«Здание центрального крематория является старейшим в Фаон-Полисе» — написано в туристическом путеводителе. Наверное, так оно и есть: когда осваивались новые планеты, переселенцы первым делом заботились о том, чтобы органические отходы и прочие продукты жизнедеятельности (к которым, как это не печально, следует отнести и тела умерших людей) не засорили новый неизведанный мир и не привели бы к экологической катастрофе. Поэтому приходилось строить специальные перерабатывающие заводы — в просторечии — крематории.

Если исключить покойных, то тем, кто впервые попал в Зал Прощания казалось, что они очутились внутри опрокинутой на бок, четырехгранной усеченной пирамиды: потолок и боковые стены помещения почти сходились у противоположной от входа стены. Возле нее уже невозможно стоять в полный рост, да и не нужно — там располагается жерло кремационной печи. Глядя на задрапированные плотной черной тканью, старомодные осветительные лампы, я подумал, а не станет ли светлее, если их выключить. Люди вокруг стояли тихо, лишь изредка перешептываясь, при этом они шептали о вещах посторонних, непосредственно к виновнику похорон не относящихся.

— Мне это напоминает конец света в конце тоннеля, — прошептал кто-то позади меня. Шептала женщина. Думаю, она имела в виду сужение зала перед жерлом.

— Чрево Канала, — ответил ей мужской шепот, — черная дыра наоборот.

— Почему «наоборот»?

— Потом объясню…

Объяснений я так и не услышал.

Две дамы справа от меня, пожилая и молодая, шептались о вещах куда более приземленных:

— А ты заметила? — прошептала пожилая, но так, чтобы всем рядом стоящим было слышно.

— Что заметила? — переспросила дама помоложе.

— Я не ожидала, что она придет… надо же, ни стыда ни совести у людей…

О ком они говорили, оставалось лишь предполагать. Стоявшая впереди меня немолодая семейная пара не ожидала ничего, кроме скорого окончания печальной процедуры. «Потерпи, недолго осталось», — донесся до меня голос жены. Фраза была двусмысленна, поскольку ее супругу было никак не меньше восьмидесяти.

Согласно завещанию покойного, его прах должен быть развеян над Южным Океаном, что снова возвращало мои мысли к одноименному Мысу, где была гора, а в горе…нет, не дыра, а пещера, естественный лабиринт, весьма подходящее место, чтобы спрятать от посторонних глаз то, что для этих глаз не предназначено. Накануне я еще раз просмотрел снимки сотрудников Института и теперь без труда узнал в читавшем надгробную речь чернобородом крепыше Дэна Симоняна — заместителя директора Института и руководителя одела прикладной генетики. Здесь же присутствовала уже попадавшаяся на моем пути, симпатичная худенькая брюнетка Лора Дейч, вынужденная теперь, вместо Перка, руководить Тонкими Нейроструктурами. Молодого и тощего Лесли Джонса, старшего сотрудника отдела, название которого мне не в жизнь не выговорить, я не сразу заметил, поскольку он жался где-то в углу. По-моему, он притворялся служащим крематория. Во всяком случае, и уныло-безразличным выражением лица, и костюмом он очень напоминал «крематорцев» — у кого еще в столь молодом возрасте может быть поношенный траурный костюм. На мой взгляд, Джонс не тянул даже на двадцать шесть — такой возраст был указан в досье.

Фил Шлаффер мог стоять у жерла не пригибаясь, только рыжие, торчащие во все стороны волосы касались бы потолка. Но сейчас он находился не у жерла, а возле гроба, прямо напротив Симоняна. Бок об бок с Шлаффером стояла темноволосая женщина в черном траурном платье; за руку она держала маленького мальчика. Ее я определил как вдову Перка — Эмму Перк. Когда ее взгляд скользил по присутствующим, он на мгновение остановился на мне — так мне показалось, но я мог и ошибиться, поскольку вдова была в темных очках. На всякий случай, я кивнул в ответ. Никак не прореагировав на мой кивок, она отвернулась.

— Вы знали покойного? — вопрос подкравшегося сзади Джонса застал меня врасплох. Голос у него был предельно, даже, чересчур, проникновенным. Я очень рассчитывал на то, что на похоронах не принято расспрашивать, кто и зачем пришел.

— Я знаком с его работами, — ответил я достаточно стандартной фразой и тем же тоном.

— Вы биолог? — еще проникновеннее спросил Джонс.

— Не нужно быть биологом, чтобы по достоинству оценить значение его открытий, — ответил я совсем елейным голоском. Если так и дальше пойдет, то скоро мы с ним разрыдаемся. Наверное, он это понял, и следующий вопрос был задан уже с нажимом:

— Тогда кто вы? Репортер?

В другой обстановке я бы послал его за радиус Хаббла, но в крематории полагалось держать себя в руках.

— Вы почти угадали, — ответил я.

Джонс неожиданно признался:

— А вы знаете, я грешным делом подумал, что вы из Службы Общественной Безопасности, они ведь ходят на такие… хм, мероприятия.

— Насколько я слышал, Перк сам, …ну, вы понимаете… — я не договорил.

— Да, я понимаю, но они и на самоубийства ходят, то есть, я хотел сказать, туда, где хоронят тех, кто — сами, — еле слышным шепотом, с трудом подбирая слова, ответил он.

— Ученый, изучавший жизнь, добровольно выбрал смерть… Парадоксально, вы не находите?

— Я об этом не думал… — ответил он.

Заиграла траурная музыка, все склонили головы и гроб медленно двинулся в жерло кремационной печи. Когда люк закрылся, свет стал ярче, музыка стихла, и висевшее в воздухе напряжение стало понемногу спадать. Через десять минут должны были вынести прах покойного.

• Предыдущая
• 16/94
• Следующая