Зеркало для героев - Гелприн Майк - Страница 75

— Я буду кормить грудью, — перебивает она, впервые чуть улыбаясь.

Джон сбивается с мысли, запинается, берет уцелевший стакан и пьет воду.

— Возьми мою руку, Долорес, — говорит он, придвигая к ней через стол свою открытую ладонь. — Ты же знаешь, что мы будем счастливы. Пожалуйста, возьми мою руку.

Его рука лежит на столе ладонью вверх — узкая сильная кисть, молодая кожа. Пальцы без отпечатков чуть дрожат.

Ее рука на краю стола лежит неподвижно, ладонью вниз. Розовые ногти обкусаны. Долорес смотрит на Джона — внимательно, серьезно, не моргая.

Он ждет, как никогда не ждал ничего за все свое столетие. Он ждет, двинется ли её рука, коснется ли его, ляжет ли в его ладонь?

Минута длится. Джон Крейн ждёт.

9. Змееносец — Я МЕНЯЮСЬ

Особая судьба. Странствия, неизвестность, странные события.

♂ + ♀ + ♂ Главный завет

Александр Габриэль^[2]Майк Гелприн, Ольга Рэйн

Оливер

Капитан Патрик Дэвидсон был огненно рыж, низкоросл и коренаст. Кротостью нрава он не отличался. В сдержанности и здравомыслии капитана также было не упрекнуть. Зато приступами бешенства, слепой верой в дурные приметы и неодолимым упрямством мистер Дьяволсон — как потихоньку называли капитана палубные матросы — славился на весь британский колониальный флот. Поговаривали, что сам генерал Клайв, командующий войсками Ост-индской компании в Бенгалии и Южной Индии, упоминая имя капитана, неизменно добавлял «суеверный осёл». Дело своё, однако, мистер Дьяволсон знал на совесть. А такелаж и рангоут «Неподкупного» — будто собственные сапоги: вплоть до выбоины на фор-брам-стеньге и штопки в галсовом углу грот-бом-брамселя.

Второй помощник Оливер Валентайн служил под началом Дэвидсона вот уже двенадцатый год. Иногда Оливер сам не понимал, как ему, младшему отпрыску аристократического девонширского рода, удалось ужиться с неотёсанным самодуром, сорок лет назад начавшим флотскую карьеру корабельным юнгой на баке. Возможно, причиной тому была фамильная черта рода Валентайнов — диковинная смесь романтичности и невозмутимости. К примеру, восьмой барон Валентайн, приходившийся Оливеру прадедом, сказал, когда смертельно усталый дворецкий, сутки скакавший в Лондон на перекладных, доложил ему о ночном пожаре, уничтожившем родовое поместье вместе с картинной галереей и конюшней: «Весьма прискорбно, что меня не оказалось поблизости. Надеюсь хотя бы, что вы успели полюбоваться сполохами пламени на фоне звёздного неба». Поместье после этого так и не отстроили, а фамильное состояние достигло опасной черты, когда убытки ежегодно превышали прибыли. Так что флотская карьера Оливера началась в пятнадцатилетием возрасте не только оттого, что море и странствия манили его, но и по необходимости.

Матросы Оливера любили. Слыл он чудаком, но не своенравным деспотом, от чудачеств которого страдают и гибнут люди, а, скорее, человеком не от мира сего, странным человеком, особенным. Второму помощнику капитана подобало ночевать в офицерской каюте на корме, а не в матросском подвесном гамаке. Столоваться в кают-компании, а не в кубрике. И, поигрывая стеком, руководить погрузкой, а не таскать на горбу в трюм ящики и тюки. Оливер Валентайн же частенько проделывал и то, и другое, и третье. Ещё он ассистировал судовому хирургу Джонсу, в охотку махал молотком, помогая старшему плотнику, а в свободное от вахт время музицировал и слагал стихи.

Дела не швах. Дела совсем не швах.

Но жизнь менять — по сути, дело чести.

Я мог бы на Британских островах

остаться. В многоакровом поместье

встречать гостей, поигрывать в крикет,

тренировать борзых, страдать от лени

и на охоте разряжать мушкет

иной раз в кабана, иной в оленя,

сидеть да у камина ноги греть,

короной скуки праведно увенчан…

Но если жизнь уже прошла на треть,

всего важнее spirit of adventure.

И этот дух — отныне мне оплот,

поскольку с ним мы, несомненно, схожи.

Прошу твоей руки, британский флот,

чтоб соль морей осела мне на коже.

^[3]

Утреннее, нежаркое ещё апрельское солнце первыми лучами перекрасило тёмную синеву Бенгальского залива в лазурь. К вечеру британскому конвою предстояло покинуть мадрасский порт и, поймав парусами ветер, взять курс на Саутгемптон. «Неподкупный» к отплытию был готов. Команда из полутора сотен британских моряков и полусотни сипайских батарейцев ждала лишь сигнала с флагмана. Трюмы под завязку были забиты дорогими тканями, красителями и пряностями. Принадлежащий боцману Абрахаму Блау самец макаки по прозвищу сэр Персиваль беспорядочно носился по палубам, корчил рожи и путался под ногами. Сам же мистер Блау торговался у трапа с дородным усатым сипаем. Предмет торга был упрятан в завешенную цветастой тряпкой жестяную клетку. Хозяин, судя по боцманской брани, запрашивал за товар немалую цену. Облокотившись о планшир левого борта, Оливер невозмутимо наблюдал за умаявшимися в ходе сделки торгующимися сторонами, ударившими, наконец, по рукам. Недовольно ворча, боцман выудил из поясного кошеля пару золотых полугиней с профилем его величества Георга Второго на каждой. Монеты сменили владельца, усатый сипай поклонился до земли и сгинул, а мистер Блау ухватил клетку с покупкой за проволочную ручку и потащил её вверх по трапу.

— Что в коробе-то, сэр? — едва боцман ступил на палубу, полюбопытствовал вахтенный, тощий востроносый матрос по прозвищу Крючок. — Судя по цене — не иначе как изумруд из короны правителя Аккры… Сэр?

Боцман рукавом камзола смахнул пот с одутловатого лица цвета говяжьего оковалка.

— Если мошенник не надул меня, там кое-что позабавнее, приятель. Полюбуйтесь-ка, друг мой, — обернулся он к Оливеру и сдёрнул покрывающую клетку ткань.

Оливер невольно отпрянул. Взвизгнул и на четвереньках умчался прочь любопытный сэр Персиваль, свесившийся с грота-рея, чтобы заглянуть боцману под руку. Крючок негромко, но смачно выругался.

На дне клетки недвижно сидела огромная, размером с кошку, тёмно-серая с рыжими подпалинами крыса.

— Отнеси клетку в трюм, приятель, — велел вахтенному боцман. — Это зверюга особенной выучки, — пояснил он Оливеру, — большая редкость. Местные помещают полсотни крыс в вольер и оставляют без пропитания. Те начинают душить и пожирать друг дружку до тех пор, пока из всей полусотни не остаётся одна — самая сильная, умная и жестокая. Сородичей своих она смертельно ненавидит. Сипаи называют таких крысобоями. Джефф Миддлтон, боцман с «Элизабет», в прошлом году приобрёл такого в Калькутте и весь сезон бед не знал. За месяц-другой тварь передушила всех трюмных крыс, а потом издохла сама. Какие потом Джеффу премиальные выписали за сохранность товара — эх!

Мистер Блау причмокнул, его светло-голубые навыкате глаза приобрели мечтательное выражение.

— Хорошая крыса, сагиб, — подтвердил джемадар Камеш Виджай, командир обслуживающих пушечную батарею сипаев. — Очень хорошая, очень злая.

Был джемадар Виджай смугл, подтянут и неизменно почтителен. Поговаривали, что на нём не один десяток покойников из числа мятежных соплеменников. А может быть, не только мятежных — по слухам, помародёрствовал джемадар в Калькутте, Плесси и Чанданагаре от души.