Экспресс следует в Будапешт (Приключенческая повесть) - Квин Лев Израилевич - Страница 17

Мереи уселся поудобнее. Его длинное лицо приняло выражение сосредоточенного внимания.

— Вас хотели использовать для не совсем обычного дела. Вы умолчали об этом на допросе.

От майора не укрылось, что старик вздрогнул. В его мышиных глазках, забегавших по сторонам, мелькнула тревога.

— Говорите же.

Мереи молчал.

— Вы согласились участвовать в нем?

Тот беспокойно заерзал на стуле.

— Нет, нет! Что вы, господин майор, — забормотал он. — Об этом и речи не было. Очень прошу вас, я во всем признался… А чего не было, того не было. Да я бы на такое дело ни за что не пошел.

— Подбросили бы еще пару тысчонок, вы и родную мать продали бы… Говорите, что вам известно, — строго приказал майор.

— Я знаю только то, что говорил мне Уоллис, — глухо произнес Мереи. — Когда я в последний раз виделся с ним, он был пьян. Ругался, пытался даже ударить меня, а потом крикнул: «Все, что было до сих пор, это не работа. Вот скоро будет настоящая работа. Слышал про „К-6“? Ха-ха! Мощнейшая штучка! Люди мрут пачками. Всеобщее недовольство. Бунты… Ты проведешь это дело, и тебе на том свете будет обеспечено место рядом с сатаной». И захохотал. А затем, видно, спохватился и давай вертеть обратно. Хотел все обратить в шутку. Но я понял — это серьезно… Вот и все, что я знаю. Хотите — верьте, хотите — нет… Разрешите еще одну сигаретку, господин майор…

Мереи увели. Майор Ковач остался в своем кабинете. Дьярош, ожидавший в соседней комнате, принялся за чтение «Молодой гвардии». Он прочитал не менее пятидесяти страниц, прежде чем Ковач вызвал его к себе.

Дьярош вошел в кабинет. Майор стоял у окна. Тяжелая портьера была отдернута. На улице уже светало. Лицо Ковача показалось Дьярошу посеревшим и очень усталым. Лишь в глазах по-прежнему светились неутомимые молодые огоньки.

— Засиделись сегодня мы с вами, Бела.

«А вчера? А позавчера?» — хотел было спросить Дьярош, но сдержался. Майор мог подумать, что он жалуется на трудности.

— Сейчас идите отдыхать, — сказал майор. — А завтра нужно выяснить, нет ли среди иностранных гостей на конгрессе сторонников мира людей, схожих с посетителем Мереи. Если есть — проверьте, зарегистрировали ли они свои паспорта.

— Слушаюсь, товарищ майор!

Было время, когда Миклоша Сореньи звали просто Мики, и он вместе с толпой своих сверстников босиком носился по тихим улицам будапештского пригорода Ракошсентмихая. Мальчик не был ничем примечателен: в меру шумлив, в меру назойлив, в меру веснущат и вихраст. Правда, Мики настойчиво пытался верховодить среди ребят своей улицы. Но эти попытки не приносили ему ничего, кроме синяков и шишек. Мальчишки никак не хотели признавать его превосходство и выбирали себе других главарей.

Борьба за власть кончилась тем, что Мики окончательно рассорился с товарищами и избегал выходить из дому. Мальчик пристрастился к чтению. Один за другим глотал он уголовные романы Эдгара Уоллеса и Филлипса-Оппенгейма, бесчисленные выпуски всевозможных натпинкертонов, шерлокхолмсов и никкартеров.

Отец Миклоша, старый министерский чиновник, всю жизнь страдавший от недостатка образования, поглаживал сына по голове:

— Читай, мальчик, читай… Книги — лучшие друзья человека.

Он не понимал, что бывают разные книги.

Закончив с грехом пополам гимназию, Миклош вступил в жизнь. Он устроился в конторе одного из будапештских заводов. Юноше, жаждавшему приключений и славы, быстро наскучила кропотливая конторская работа. Он считал, что его обошли, и ждал только случая, чтобы проявить себя в полную силу.

С Миклошем сблизился молодой коммунист-подпольщик — Дьердь Прохаска. Он также работал в заводской конторе и обратил внимание на скромного сослуживца. Прохаска дал Миклошу прочитать одну книгу, затем другую, потом предложил посетить интересное собрание:

— Будут говорить умные люди. Ты кое-что поймешь…

Миклош с радостью согласился. Вот как раз то, чего ему не хватает! Тайные сходки, борьба с полицией, опасности, приключения…

Но после нескольких месяцев работы в подполье он пришел к выводу, что это почти так же скучно, как служба в конторе. Не знаешь никого, кроме нескольких членов ячейки, да и те простые рабочие, разносишь по убогим жилищам листовки, собираешь какие-то несчастные филлеры[8] для политзаключенных. Вот и все!

Он твердо решил порвать с коммунистами. Пусть сами устраивают свою революцию!.

Но судьба рассудила иначе. Однажды, когда Миклош, вернувшись с завода, завалился на диван в гостиной и принялся за чтение очередного криминального романа, в дверь громко постучали. Это была полиция. Учинив в квартире форменный разгром, полицейские ушли, захватив с собой и Миклоша.

Приключения начались совсем не так, как ожидал Миклош. Охранник со скучным лицом привычно стукнул арестованного кулаком по шее и сказал двум другим коллегам по ремеслу:

— Для начала высадите ему эти белые штучки.

Миклош схватился руками за рот. Его прекрасные зубы, которыми он так гордился!

А охранники заломили ему руки за спину и повалили на пол. Один из них уже занес над его головой свой кованый железом сапог…

— Нет, нет! Не надо! — что было мочи завопил Миклош и разразился рыданиями.

Охранники переглянулись и подняли его с пола…

Миклошу удалось спасти свои прекрасные белые зубы. Правда, взамен ему пришлось выдать на расправу хортистской полиции своих прежних друзей по ячейке. Но он считал, что это вовсе не такая уж дорогая цена. У него действительно были чудесные зубы. Мать всегда говорила, что им вообще нет цены.

С того дня Миклош стал платным агентом полиции. Для отвода глаз его подержали несколько месяцев в тюрьме, потом судили и оправдали «за недостатком улик». Миклош вернулся в свою контору на заводе, окруженный ореолом мученика.

За сравнительно короткий срок он сумел провести несколько актов предательства, сделавших его одним из самых ценных секретных агентов полиции. Наиболее удачным он сам считал «типографское дело». Ему удалось не только провалить подпольную коммунистическую типографию, но к тому же еще набросить черную тень подозрения в предательстве на ни в чем не повинного человека.

Особых угрызений совести Миклош не испытывал. Он понимал, конечно, что делает далеко не похвальные вещи. Но ведь его заставили — оправдывал он себя. Такова жизнь, ничего не поделаешь! К тому же охранка хорошо платила. Миклош получил возможность пользоваться некоторыми благами бытия, о которых раньше не мог и мечтать.

Начались испанские события. Миклош оказался в Испании с заданием узнать имена бойцов венгерского батальона имени Ракоши. Это было нетрудно. Все в батальоне хорошо знали друг друга. На передовую Миклош, разумеется, не рвался. В качестве бойца хозяйственного подразделения он постоянно находился в глубоком тылу и добросовестно занимался вопросами обеспечения фронтовиков чистым бельем.

Никто его не беспокоил. Лишь на Эбро, в 1938 году, хозяева напомнили ему о себе. Миклошу пришлось позаботиться о том, чтобы в нужный момент взлетел на воздух склад боеприпасов. Впрочем, это вполне совпало с его собственными желаниями. Он считал республиканцев безумцами, не понимал, почему они так яростно сопротивляются. Раз игра проиграна, то нужно ее поскорей кончать.

Перейдя испано-французскую границу, Миклош вместе с другими бойцами интернациональной бригады был интернирован. Сначала испанские бойцы находились в концлагере на юге Франции, а затем лагерь перевели во Французское Марокко.

И тут в течение ряда месяцев Миклошу пришлось испытать и голод, и жажду, и тяжелый труд под палящим солнцем. Правда, он несколько раз оказывал мелкие услуги пэтеновской администрации лагеря, за что пользовался известными льготами (другие заключенные о них, разумеется, ничего не знали), но все же пребывание в лагере было для него настоящим мучением. Миклош считал, что этим искупил все свои прежние прегрешения. Он дал себе слово после освобождения из лагеря начать новую, честную жизнь. Но получилось по-другому.