Канон Равновесия (СИ) - Плотникова Александра - Страница 10

В ответ Рей только слабо захрипел — даже рычать не получалось. От него метнулась в темный угол мелкая красноглазая тень и растворилась там, как не было. От даэйра веяло мертвенным холодом. Тяжелая кровяная вонь перебивала все прочие запахи. Кхайнериар ощутил, как его начало потряхивать и знобить — силы кончались, раны давали о себе знать. Думать об этом не оставалось времени: чутье уже подсказывало, что враги близко и собираются загнать его в угол, накрыв магической сетью. Кот, недолго думая, просунул лезвие меча в одно из звеньев цепи, аккуратно, чтобы не дай Стихии не оцарапать Рея.

— Не подведи меня, дружок, — сказал он фламбергу и надавил на рукоять, как на рычаг. Заскрежетала сталь, Ловец Душ коротко взвыл. Второе, третье усилие — и звено, наконец, поддалось, лопнув с жалобным звяком.

Морщась и шипя, Кхайнериар принялся распутывать зачарованные цепи. Пропитанное чарами железо леденило руки, ловушка постепенно схлопывалась. Рей тяжело, со свистами и всхлипами дышал и не мог шевельнуть даже пальцем — от многодневной неподвижности и потери крови тело совершенно не слушалось.

— Держись, мой мальчик. Сейчас выберемся.

Вернув меч за спину, Кот успокоил нервно-усталую дрожь в руках и начал собирать в ладони силу для сплетения портала. В голове вертелась всего одна мысль: «Куда угодно, только подальше отсюда!» Кхаэль готовил проход, а у самого беспрестанно шевелились уши — он пытался расслышать приближение врагов.

«Как можно дальше!»

Полыхнуло светом, белая арка, достаточно широкая и высокая, чтобы пропустить Кхайнериара с ношей, встала прямо посреди камеры. Кот, уже не чуя ни рук, ни ног от усталости и навалившиеся боли, закинул обмякшее тело сына себе на плечо и, шатаясь под весом немаленькой туши, шагнул в проем.

Кто же знал, что один бесконечно долгий миг падения в пустоту приведет обоих в густые леса затерянного мирка…

За полтора года до рождения Илленн

Процесс регенерации всегда мучителен. Боль, слабость и тошнота сменяются жаром и диким зудом, от которого хочется лезть на стену. Сознание то и дело соскальзывает в сон или обморочную муть. Окружающее превращается в неясную круговерть бессвязных образов и звуков, из которой невозможно выбраться.

Но я не имел права растягивать сие сомнительное «удовольствие» надолго. Рядом умирал сын, и я был ему нужен. Так что — разлепить слезящиеся глаза, пинком водворить сознание на место и, не отвлекаясь на изучение места, в котором оказался и проступающую на бинтах кровь, сползти с лежанки к нему. Ни я, ни Ловец Душ опасности не чуяли. Значит, можно попытаться осмотреть и попробовать понять, что случилось…

Как кружится голова. К демонам! Света мало, всего лишь догорающая масляная лампа. Видеть можно, но краски смазаны, почти обесцвечены звериным зрением. Оттого не разобрать, кажется мне, или и впрямь все плохо.

Рей лежал на полу среди вороха шкур и одеял, тяжело, с присвистом дыша. Видать, у того, кто по доброте душевной спас нас, не нашлось подходящего ложа для крылатого существа. Интересно, кому это мы понадобились и для чего? И не придется ли снова отбиваться и уносить ноги? Очень жаль, что Ловец Душ не умеет убивать сам…

Но это потом. Все потом.

Что ж ты сделал-то с собой? Лицо серое, губы синюшные, глаза ввалились, щетина многодневная клочьями, волосы липкие от пота, а сам холодный, как труп. Я нащупал жилку на шее — билась еле-еле. Живой. Но что-то в нем не так. О, Стихии, скажите, что запах нежити мне померещился!

Я сморгнул, перестраивая зрение, и вгляделся в его энергосистему.

Нет… не померещилось

Трижды проклятые люди! Чтоб вас демоны имели днем и ночью во всех позах и со всей фантазией! Чтоб вас Бездна сожрала и не выплюнула!

Я сдержал рычание, до крови закусив клыками губу, пережигая боль, резанувшую душу каленым железом. Ни к чему, чтобы она сейчас пошла по узам и добила без того слабую душу. Нет, мало перегрызть этим тварям глотки, мало скормить их мечу! Я их разберу на составляющие, сотру в кровавое месиво, испепелю, пусть для этого мне придется выпустить всю мощь Колонн. Клянусь Колесом, эти двуногие уебки проклянут день, когда родились на свет их сучки-матери! Мое сокровище, мой взрослый приемный ребенок, мое несчастье, моя головная боль и радость из-за них превратился в живое умертвие.

Мне оставалось только лечь на пол рядом, бестолково пытаясь удержать в объятиях вот-вот готовую уйти душу и гадать, что привело его к такому решению. Боль? Страх? Безумие? Попытка спастись? Все сразу, наверное. Обрывки сложного ритуального плетения еще болтались на ауре — тусклой, изъеденной, распадающейся. Не успевшая переродиться энергосистема виделась страшным, изодранным, покореженным клубком. Частично — еще живая, но главные стволовые каналы и большая часть мелких уже принадлежат нежити. Но не упырем же он хотел стать? Нет, наверняка высшим существом Смерти, с полноценно живым телом. Я слыхал о таких, но на Колесе они не встречаются.

Некому было уберечь тебя от ошибки, мальчик. Некому объяснить, научить, подсказать.

И теперь живое гибнет, негармонично, еле-еле соединенное с мертвым, а мертвое не способно выжить в таком виде.

А я не хочу смотреть, как ты умираешь.

Я из тех, кто воочию видел богов. Они ничем не отличаются от всех прочих разумных, кроме того, что их силу питает вера последователей. Я не верю ни им, ни в них самих. Но в ту ночь я готов был молить кого угодно и клясться в чем угодно, лишь бы мой сын остался жив. Потому что если он умрет… Нет, я не хочу видеть существо, которое останется в итоге. И не хочу видеть того, что оно сотворит с полной энергии планетой.

Я впервые не мог сделать ничего. Совсем. Я и себе-то помочь толком не мог, то и дело скатываясь на границу обморока и снова выдираясь из него волевым усилием. А Рею нужен целитель отнюдь не моего ранга и притом — темный, из тех мастеров, что сами наполовину некроманты, да где ж такого возьмешь, да еще в какой-то непонятной глуши…

Он захрипел и выгнулся в агонии. Горлом хлынула черная кровь.

— Не смей уходить, не смей! Слышишь меня? Не смей! — я в бессильной ярости встряхнул безвольное тело. Что-то грохнуло сверху по потолку — я заметил это лишь краем сознания, запомнив, что у дома есть не то чердак, не то второй этаж. Раздались чьи-то быстрые шаги.

Мне плевать. Кто-нибудь, остановите это. Пожалуйста. Я никогда ни о чем не просил и просить не буду. Только за него.

Умоляю, кто-нибудь!

Потянуло холодом. Пространство и время как будто вымерзли. На пороге комнаты за моей спиной возник человек, судя по шагам и запаху, женщина. А напротив, в полумраке угла соткалась из легкого серебристого сияния Она.

Я обмер. Сердце сжалось и пропустило удар.

Неужели — все? Но я не этого просил!

Невозможно было не любоваться красотой Милосердной Девы. Совершенством Госпожи, под которой ходим мы все. Это точеное тонкое лицо, этот шелковый водопад смоляных волос, два искристых топаза глаз, глядящих прямо в душу. Но ни один мужчина в здравом уме, ни одна женщина не рискнет влюбиться в Вечную. Я не был исключением. Оглохнув и онемев от ужаса, я вжался в пол, беззвучно скалясь.

Бесполезно прикрывать собой сына — этот глупый порыв ничего не изменит. У Нее есть Право.

— Уходи, — безголосо прошипел я, найдя в себе силы зарычать. И страх переродился в злость. Я не представлял, как, но точно знал, что не дам забрать сына.

Незнакомая женщина позади меня застыла, не дыша. А Гостья шагнула навстречу и оборвала мою попытку вскочить двумя негромкими словами:

— Тише, дитя.

Я как на стену налетел. В тихом голосе звучала материнская нежность, доброта, покой. То, что дарует Она душам, завершившим бренную жизнь. Я не мог противиться этому голосу, лишь с отчаянием смотрел, как Госпожа садится в изголовье, как кладет узкую маленькую ладонь на влажный лоб сына, как перебирает ему волосы.