Звезды в твоих глазах - Беннет Джен - Страница 11

– Привет, – говорит он.

Его слова звучат чуть ли не вопросом.

Я подумываю о том, чтобы вздернуть подбородок и ничего не сказать, то есть повторить то, что он сам проделал со мной, но потом решаю, что это для меня слишком мелко.

– Доброе утро, – официальным тоном отвечаю я.

Без всяких улыбок. Он не заслуживает тратить на него силы.

Он опускает глаза. Затем сжимает руку в кулак и пару раз медленно постукивает им по столу, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы… будто не зная, что сказать. Или знает, но на деле не хочет ничего говорить.

– Ладно… – наконец произносит он.

– Ладно, – соглашаюсь я.

Он что, избегает смотреть мне в глаза? Ощущение такое, будто он сейчас швырнет на стол динамитную шашку, а сам рванет к двери. Теперь я понимаю, почему говорят, что напряжение можно даже резать ножом.

Неужели он больше ничего не скажет?

Может, он явился сделать мне предъяву?

И как тогда быть мне?

– У меня и в мыслях не было за тобой подглядывать, – выпаливаю я в свою защиту, – просто настраивала телескоп. Он побывал в ремонте. Недавно. Его недавно отремонтировали. Вот я его и проверяла.

Эй, а ведь теперь он на меня смотрит. И по его лицу разливается что-то сродни ужасу. Или потрясению. Может, он считает меня идиоткой. Ну почему я не могу читать его мысли? И почему он ничего не говорит?

– И почти даже ничего не видела, – настойчиво гну свое я.

Он медленно кивает.

– Точнее, не почти, а совсем ничего, – поправляюсь я, – всего лишь проверяла телескоп.

– Ты это уже говорила, – отвечает он, кося на меня прищуренными глазами.

– Прости, я хотела сказать, что мне не за что просить прощения, я ничего такого не сделала.

– Конечно же не сделала.

– Это вышло случайно.

– Я так и понял.

Мой взгляд перекидывается на его руки. На нем футболка с коротким рукавом, поэтому теперь я пялюсь на мышцы.

Отведи глаза! Отведи, тебе говорят! Слишком поздно. Он меня поймал. В который раз.

ЧТО ЭТО СО МНОЙ?

– В общем, – говорит он, кладя на стол стопку конвертов, будто между нами не случилось ничего плохого, – мне велели зайти и отдать вашу почту. Ее утром принесли в наш магазин.

О господи.

Мне с огромным трудом удается сдержать мучительный стон, клекочущий в глотке. Ну зачем, зачем я только открыла рот?

– Э-э-э… спасибо.

Я пододвигаю к себе одним пальцем письма и пытаюсь собрать остатки гордости.

– Они, похоже, запечатаны, и я надеюсь, что на этот раз, ребята, вы не вскрыли их по ошибке.

Он подергивает себя за ухо. На свету сверкает несколько облупившийся черный лак его ногтя.

– Она правда не собиралась открывать тот конверт. Я тогда тоже там был.

Вот тебе и кусочек дерьма в качестве вишенки на торте. Он все знает. Да и как иначе. Мне что, такая возможность даже в голову не пришла? Я что, ее не обдумывала? Но это никоим образом не останавливает нахлынувшую на меня волну смущения. Я аккуратно складываю письма, избегая смотреть в его осуждающие глаза.

– Слушай, – говорит он неожиданно мягким голосом.

Я поднимаю глаза и вижу на его лице странное выражение. Не могу сказать, жалость это, нежность или же нечто совсем другое. Однако меня охватывает ощущение, что ему известно нечто такое, чего не знаю я, от чего мой пульс, движимый паникой, бьется еще быстрее.

Дверь клиники распахивается, и внутрь влетает отец:

– Я забыл…

В этот момент он видит Леннона и в нерешительности останавливается. Его брови сходятся в темную точку на переносице.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Леннон поднимает руки, будто сдаваясь, но в его лице явственно читается неприкрытый вызов.

– Просто принес почту, любезный.

– Я тебе не любезный, – произносит отец звенящим от досады голосом.

– Возблагодарим Господа за его мелкие благодеяния.

– Ты бы вел себя уважительнее.

– Хорошо, буду, но только после вас, – язвительно отвечает Леннон и добавляет: – Сэр.

Однако, кроме вежливости, в этом слове больше нет ничего.

Я не знаю, что делать. Во-первых, зачем Леннон вообще сюда явился? Он же знает отца. Чтобы не нагнетать обстановку, встреваю в их разговор:

– Леннон принес нашу почту, которую по ошибке доставили им.

Но отец меня будто не слышит. Он лишь тычет пальцем в пол и говорит:

– Чтоб ноги твоей здесь больше не было! Это моя частная собственность!

Леннон пожимает плечами:

– Ваша частная собственность? Когда я проверял в последний раз, вы арендовали эту недвижимость точно так же, как все остальные.

– Что-то ты стал слишком умный, сучонок.

– Лучше уж быть умным сучонком, чем тупым.

Эх, чего-чего, а вот этого не надо было говорить.

Выражение злобы на лице отца сменяется яростью.

– Пошел вон отсюда!

– Да иду я, иду, – мрачно улыбается ему Леннон.

– И правильно делаешь, черт бы тебя побрал, – бурчит отец.

В коридоре за столом в приемной грохочут шаги, появляется, запыхавшись, мама и вертит во все стороны головой, чтобы охватить картину происходящего.

– В чем дело? – громко шепчет она. – У меня на столе пациент!

– Миссис Эверхарт, – вежливо кивает ей Леннон, – ваш супруг только что вышвырнул меня за дверь.

– Дэн! – сурово произносит она.

Отец не обращает на нее никакого внимания.

– И больше сюда не таскайся, – говорит он Леннону.

– До свидания, Зори, – говорит мне тот, толкая перед собой входную дверь.

– А если еще раз заговоришь с моей дочерью, я вызову полицию, – кричит ему вдогонку отец.

О господи.

Леннон в дверном проеме поворачивается, несколько долгих секунд пристально смотрит на отца и качает головой:

– Встреча с вами, мистер Эверхарт, для меня всегда истинное удовольствие. Вы образец обходительности и благородства. Прямо сокровище.

Теперь отец смертельно бледнеет, и на секунду меня охватывает страх, что он ударит Леннона. Но что еще хуже, я боюсь, как бы Леннон не рассказал об альбоме с фотографиями с Багамских островов.

Но парень смотрит на маму, переводит взгляд на меня и, не сказав ни слова, уходит. Дверь за ним закрывается, я смотрю как его темный силуэт движется по тротуару и исчезает.

– Дэн, – повторяет мама, теперь с тихой отрешенностью.

Признавая свое поражение.

Приемную заполняет тишина. Отец укрощает гнев, и вся его буйная энергия без малейшего труда растворяется в косых лучах солнечного света, льющегося в окна. Он поворачивается ко мне и говорит:

– Зачем он приходил? Я думал, вы с ним больше не общаетесь.

Я помахиваю конвертами, которые принес Леннон:

– Так оно и есть. Он сказал правду.

Он хотя бы понимает, как меня унижает случившееся? С какими бы проблемами в отношениях мы с Ленноном ни столкнулись, они больше никого не касаются, и от отцовских скандалов меня попросту тошнит. Тошнит от всего: от его злости на Макензи, от того, как он поступил с мамой. Если бы он только знал, что я прячу в столе в своей комнате…

Может, показать ему втихую альбом со снимками и посмотреть, что он на это скажет?

Открестится от всего? Или все же признается?

Не думаю, что у меня хватит духу это выяснять.

Отец смотрит на меня, вроде бы безразлично, хотя я точно могу сказать, что в голове у него крутятся шестеренки. Может, он каким-то образом догадывается, о чем я думаю? Я расслабляюсь, чтобы, подобно ему, тоже придать чертам лица выражение безразличия. Через мгновение он с негромким сопением позвякивает в руке ключами от машины.

– Зори, я хочу тебя попросить: если этот юноша еще раз к тебе пристанет, скажи, пожалуйста, мне. И незамедлительно.

Он конечно же может ждать от меня чего угодно, но не думаю, что в ближайшем обозримом будущем я смогу ему что-нибудь доверить.

Может, даже не смогу никогда.

Больше мы с отцом не сказали друг другу ничего. Он извинился перед мамой, что устроил на работе сцену, затем забежал на секунду в свой кабинет и опять выскочил за дверь. Словно ничего такого не произошло. Потом, так и не вернувшись через пару часов, позвонил и сказал садиться обедать без него. Сослался на то, что играет в ракетбол с пациентом. Только вот я совсем не уверена, что в настоящий момент он занят именно этим.