Александр Матросов (Повесть) - Журба Павел Терентьевич - Страница 7

Сашка задумчиво смотрит на Днепр. В лунном свете челны плывут, похожие на цветочные островки, оттого что у девушек в руках целые охапки цветов и на головах венки. Смотрит на бесконечную звездную россыпь и глубоко вздыхает. Нет, никогда и никто еще не говорил ему таких ласковых слов, как этот дед!

— Ой, до чего ж тут хорошо, дидусь!.. Не, я еще спать не хочу, поговорю с вами. Можно?

— Говори, серденько. Сам бачишь — я радый тому.

Но вдруг хлопчик, будто подхваченный бурей, вскочил:

— Ой, диду! Что ж я делаю? Мне-то хорошо, а про Тимошку забыл? Вот так друг! Пойду я, диду, пойду.

Ему теперь показалось, что он недостаточно хорошо искал Тимошку на станции. Может, он не уехал. Выпрыгнул из ящика и спрятался где-нибудь от милиционеров. А теперь, видно, ждет его, Сашку.

— Прощайте, дидусь…

— Постой, Сашко! — крикнул дед, всполошенный такой неожиданностью. — Чего ж тебе еще надо?

— Эх, дидусь! А Данько, а вы разве бросили бы друга в беде?

— Ой, лышечко, куда ж ты ночью? Утречком и пойдешь.

Сашка заколебался: в самом деле, ночью и заблудиться можно. А Тимошка, если и не уехал, то не будет же на станции торчать на виду. Спит где-нибудь в канаве.

Но и к куреню Сашка шел задумчивый, печальный, тоска по другу щемила его сердце.

Дед почти не спал в эту ночь. Сон у него был вообще, по его словам, чуткий, как у старого пивня[12]. В эту ночь деда обуревали тревожные думы. Вчера еще у него созрело решение — отправить бесприютного хлопчика в детский дом. Но он не знал, как действовать в этом тонком деле. Принуждать своенравного гостя нельзя — сбежит. Уговаривать? Но какими словами? И оставить бездомного малыша на произвол судьбы дед тоже не мог. В этом он был непоколебим.

Еще только чуть забрезжил рассвет, как дед надел кожушок, сел около спящего Сашки и просидел все утро, обдумывая свою затею и гадая, что ждет хлопчика в жизни. Дед взмахом руки отпугивал птиц, слишком громко щебетавших поблизости, и сам старался не кашлять, чтобы не разбудить этого чужого мальчугана, которого успел полюбить, как родного внучонка. Вот уже и первые золотые лучи солнца брызнули в курень, а дед все сидел, смотрел на безмятежно спавшего Сашку и вздыхал.

Когда стали нагружать на воз ящики с фруктами, дед осторожно разбудил гостя, помог умыться, расчесал своим самодельным деревянным гребешком его всклокоченные волосы. И лишь во время завтрака, начав издалека, осторожно заговорил о том, что так волновало его.

— Они там, басурманы, скачут себе и не знают, що мы гостинцы им готовим, — хитровато кивнул он на нагружаемый поодаль воз.

— А кому это, дидуся? — спросил Сашка, беззаботный, веселый.

— Да таким же сорвиголовам, як и ты, — детишкам, що в детском доме. Мы им туда и овощь разную, и фрукту, и мед, и виноград отправляем — нехай едят на здоровье. Зараз они, бачишь ты, на даче, як паны. Эге, я добре знаю, як жили паны. Так наши дети, що в детдоме, хочь и сироты, а живуть, як те княжата. У них там свои и яхты, и клубы, и оркестры, и театры… Та що там казать! Я вон и с родителями рос, а был чистый голодранец и за кусок хлеба водил слепцов-нищих, а в детдоме и харч сытный, и одежа чистая, и разным наукам там обучают.

Дед так увлекательно рассказывал о детском доме, что у Сашки завистливо заблестели глаза. Тут, улучив минуту, дед осторожно спросил:

— А чи не поехать, хлопче, и тебе туда?

Сашка мгновенно вскочил, как и вчера вечером.

— Что вы, диду! Мне сейчас надо идти Тимошку разыскивать, — резко возразил он, подозрительно косясь на старика. Ну и хитрющий этот дед! Ловко расставил ловушку! Потому и вчера отговаривал, чтобы сегодня в детдом отправить.

— Ты, Сашко, не ерепенься, послухай, — строго сказал дед. — Неволить не буду тебя, делай як хочешь. Только негоже отвергаться от людей, которые добра тебе желают. Чуешь? И твой татко[13] и маты, и бабуся сказали б тебе то, що я говорю. Все одно ты сирота, и приголубить некому тебя. Поезжай, серденько, с нашим председателем в детдом. Там и учиться станешь и подрастешь. А може, ще и ученым путешественником будешь, как вырастешь…

Сашка задумался: да, ловушки тут вроде и нет, а дед, видно, искренне добра ему хочет. И все, что дед тут говорил ему, Сашке, и делал для него, — так значительно, что пренебречь им нельзя. И упоминание о родителях решительно настраивало Сашку на другой лад. Ясно, родители посоветовали бы Сашке то же, что и дед.

Но, подумав, Сашка с огорчением покачал головой:

— Не примут меня.

— Як так не примут? — повеселел дед.

— Нет у меня никаких документов.

Дед Макар задумался: да, не легко без документов человека определить. Но тут же горячо возразил:

— А ты, хлопче, разумеешь, що такое рекомендация шефа? Бачу, — не разумеешь. Коли мы, колгосп, тому директору детдома скажем за тебя слово, то примут.

Сашка вздохнул: его все-таки угнетало беспокойство о потерявшемся Тимошке и манили разные пути-дороги.

— Дидуся, а мне ж очень хочется побывать в разных краях.

— И думать, Сашко, про то забудь, — с напускной строгостью сказал дед. — Трошки подрастешь, поумнеешь, тогда и помыкаешься по свету, а теперь загинешь, як травинка на битой дороге.

Сашка молчал, напряженно думая: что ж, он уже пробовал путешествовать. Но что это за путешествие в ящике под вагоном! Ясно, добрый этот дед Макао плохого не посоветует. А Тимошка? Где его теперь искать?

А дед уже наказывал председателю колхоза:

— Та скажи тому директору, що я сам, дед Макар, велел принять хлопца. Скажи: всем колгоспом рекомендуем.

Сашка попрощался с дедом, полез на воз и сел на сено позади ящиков с яблоками и грушами. Он испытывал разноречивые чувства: до слез было жаль покидать этот сад и деда, с которым пережиты незабываемые минуты, и уже манило, звало его то новое, неведомое, что ждало в детском доме.

Дед Макар, опираясь на палку, стоял возле воза и вздыхал.

— Ой, горенько ж ты мое, Сашко! Прирос до сердца мого, неначе родный внучек. Да смотри ж ты, орлику мой, держись добрых людей. А то забродяжничаешь опять, забудешь до мене дорогу и загниешь под чужим тыном.

— Не, дидуся, я никогда-никогда не забуду вас!

Дед снял брыль, разгладил бороду:

— Ну, в добрый час! Счастливой доли тебе, серденько!

И когда воз уже скрывался за косогором, дед все смотрел и смотрел на дорогу и с тревогой шептал:

— Удержится чи не удержится? Вернется чи не вернется?

Ехали по высокому берегу Днепра. По широкой, сверкающей под солнцем глади реки плыли пароходы, лодки, и оттуда доносились веселые голоса. Вдали поблескивали строения Днепрогэса. Теперь там все казалось низеньким, приземистым и тонуло в серебристой дымке. Не верилось, что ночью оттуда разливалось на всю степь море огня. Вокруг открывались бесконечные степные дали. Как и вчера, доносился рокот полевых машин — комбайнов, тракторов, жаток. Когда воз спустился в балку, поросшую кудрявым леском, обдало утренней прохладой, а веселый птичий щебет заглушил степные звуки.

Сашка смотрел вокруг и все больше успокаивался, настроение улучшалось. Он уже думал, как встретит в детском доме новых товарищей, как будет с ними дружить, играть, купаться, бегать по лесу. Теперь он станет жить совсем по-другому — по-хорошему, так, как советовал дед Макар.

Вскоре Сашка увидел в лесу лагерь детского дома: аккуратные дачи, украшенные ветками и цветами, белые палатки, ровные дорожки, посыпанные песком, воспитанников в белых майках и синих трусах. У него так радостно стало на душе, что он не вытерпел и спрыгнул с воза. Захотелось и самому быть чистым. И чтоб не позориться своим драным ватником, он сунул его под куст акации. Тельняшку аккуратно заправил в брюки.