Лесной глуши неведомые тропы (СИ) - "Ядовитая Змея" - Страница 26

— Видно, время его пришло, дочка, — ласково ответил Ирах, прижимая меня к себе. — Зря мы с тобой это затеяли.

— Он бы умер, — всхлипнула я, вытирая мокрый нос.

— Он и так умер. Только теперь им есть кого обвинять, — большая теплая рука Ираха гладила мои волосы.

Хлопнула дверь, на пороге показалась разгневанная старуха.

— Что, напакостила и в кусты?! Чтоб тебе детей не дождаться на своем веку! Иди зашивай его! Я не позволю мужу предстать перед Создателем с кишками наружу!

Я снова всхлипнула, размазывая по лицу слезы.

— Иди, дочка, — подтолкнул меня в спину Ирах, — и правда: негоже оставлять его так, со вспоротым животом.

Старуха церемониться со мною не стала: схватила за косу и потащила внутрь, по пути награждая мою спину ударами сухоньких кулачков, которых я почти не замечала.

Заливаясь слезами, я исполнила свой последний долг и аккуратно зашила разрезы. Внутренний голос по-прежнему кричал, что этого быть не может: я все сделала правильно. Я не повредила ничего внутри Гилля, и все же он умер. Что же я сделала не так?

— Гореть тебе в пекле, окаянная ведьма! — голосила надо мной старуха Ленне, пока я, плача навзрыд, собирала свои инструменты и зелья. — Пусть проклянут тебя все невинные души, которых ты погубила!

Кроме Гилля, я пока не успела погубить ничьих душ — во всяком случае, в этой жизни, — но от этого не было менее горько. На пороге я оглянулась на тощую фигурку старика, которая после смерти казалась еще меньше и беззащитней.

— Да смилуются над тобой духи забвения, — неслышно шепнули мои губы, заглушаемые проклятиями старухи.

— Уходи, — негромко, но твердо сказала Марта, глядя на меня немигающими глазами.

Все, все они смотрели на меня с ненавистью. Ленне, Грида, Марта, паренек Оле… Разве что во взгляде Келды мне померещилось сочувствие.

— Ступай, Илва, — подтолкнул меня к выходу Ирах.

Я вышла из дома мертвого Гилля и побрела домой, спотыкаясь на ходу и утирая льющиеся рекой слезы. В голове все так же роились упрямые, но безответные мысли: что я сделала не так? Одно за другим я прокручивала в памяти все свои действия. Отвар дурман-травы был нисколько не крепче того, которым я поила бедолаг-воинов перед тем, как отрезать расплющенную тяжелым молотом конечность, зашить вспоротое мечом брюхо или просто дать временное облегчение страдающему невыносимой болью раненому солдату. Кожные покровы я надрезала со всей осторожностью: Гилль не мог во сне чувствовать боли, а внутри его нутра я не делала ничего, кроме очищения от разлившейся там скверны.

Ноги сами принесли меня к дому, в то время как голова была занята тяжелыми, парализующими мыслями. Лишь перед самым крыльцом я остановилась как вкопанная, глядя на то, как три мои курочки и петушок важно расхаживали в загороже, а четвертая, самая старенькая из них, нахохлившись, сидела на перевернутом полене.

Ведь Гилль был стар и немощен. А я дала ему столько отвара дурман-травы, сколько хватило бы на здорового солдата! Его слабое сердце, на которое он то и дело жаловался в трактире у Ираха, не выдержало силы зелья и просто успокоилось, остановившись навеки.

По моим щекам вновь рекой потекли слезы, и я упала на колени у крыльца, сорвав с головы платок и вцепившись себе в волосы. Какая же я дура! Как я могла не подумать о преклонном возрасте Гилля?! Я ведь и вправду убила его, хоть и не тем, что разрезала ему живот…

Не в силах сдержаться, я зарыдала в голос и согнулась в три погибели, уронив голову на крыльцо. И как меня теперь будет носить благодатная мать-земля?

Хлопнула дверь — видимо, до Энги донеслись мои громкие всхлипы и завывания.

— Илва? — встревожился он. — Что с тобой? Что стряслось?

— Я убила Гилля, — сквозь всхлипы, икоту и слезы попыталась ответить я. Замерзшие губы не слушались, и вместо слов получилось невнятное мычание.

Энги спустился с крыльца, приподнял меня и почти на руках поволок в избу. Внутри было тепло и приятно пахло грибной похлебкой. Энги заботливо вытряхнул меня из телогрейки, усадил на лежанку, сел рядом и принялся растирать мои замерзшие руки.

— Как это случилось? — глухо спросил он.

Всхлипывая и заикаясь, я выложила Энги все как есть, без утайки. Мне и самой необходимо было исповедаться, ведь сотворила я страшное своими руками — отняла человеческую жизнь, и этот камень никогда мне не сбросить со своей грешной души.

— Ирах прав, — выслушав мои сбивчивые речи, произнес Энги. Он потеплее укрыл одеялом мои ноги и обнял меня за плечи, прижимая к себе, — старик бы и так умер, и ты это знала. Ведь от него даже лекарь отказался. А ты просто хотела ему помочь. Или ты думаешь, что ты всесильна, как сам Создатель?

Я всхлипнула, с благодарностью прильнув к груди Энги и постыдно вытирая щеки и нос о его рубаху.

— Мне теперь в деревне и носа показать нельзя — проклинать будут как ведьму…

— И не ходи, — отозвался Энги, обнимая меня и поглаживая по голове, как прежде делал Ирах. Его сердце под моей щекой стучало ровно и спокойно, постепенно передавая успокоение и мне самой: хоть кто-то не стал меня винить и проклинать. — Вот пусть попробует еще кто-нибудь заболеть и позвать тебя для лечения. А ты не пойдешь больше — и пусть выкручиваются, как хотят. Ведь ты никому не обязана, а?

Я вдохнула и лишь крепче прижалась к Энги: от него исходила надежность и приятное умиротворение.

— Никто больше не придет, — вздохнула я, — кто захочет, чтобы его лечила убийца?

— Все забудется, Илва, — продолжал приговаривать Энги, баюкая меня у себя на груди, будто младенца, — а если не придет никто, то и не жалко. Пусть живут себе, как хотят. Я-то знаю, что ты хотела как лучше.

— Хотела… да только все бесполезно. Только смерть несчастному причинила…

— Тебе бы у настоящего лекаря поучиться, — задумчиво произнес Энги над самым моим ухом, и мне показалось, что его губы легонько тронули мои волосы. — Ты ведь многое знаешь, и у тебя есть дар к врачеванию.

— Пустое, — всхлипнув, я утерла нос запястьем. — Я больше к этому ножу и не прикоснусь.

— Ты бы поела, — сказал он осторожно. — Я похлебку сварил.

— Не хочу, — меня едва не затошнило при мысли о еде.

— Совсем ведь ослабнешь…

Он попытался оторвать меня от себя, но я не далась, судорожно вцепляясь пальцами в рубашку Энги.

— Не уходи, — попросила я и закрыла глаза, слушая биение его сердца. — Не отпускай меня.

И Энги оставил свои попытки, еще долго баюкая меня в своих теплых объятиях.

Вынырнув из тревожного сна, я не сразу сообразила, где нахожусь и что со мной приключилось. Лишь несколько мгновений спустя живо вспомнилось все, что произошло — смерть Гилля, проклятия его семьи и утешение, которое мне подарили теплые руки Энги.

Осознав произошедшее полностью, я поняла, что и сейчас лежу в его объятиях — на его плече вместо подушки, прижавшись лицом к груди. А Энги примостился на самом краю моей лежанки и все так же гладит меня по спине. Я смущенно высвободилась из уютных объятий и села на постели, пригладив выбившиеся из косы волосы. За окнами было уже совсем темно, горница освещалась лишь бликами догорающих в печи углей. Энги, освободившись от меня, поспешно поднялся с лежанки и отступил к столу.

— Долго я спала? — сгорая от стыда и стараясь не встречаться с ним взглядом, спросила я.

— Недолго. Выспалась хоть? Ты и во сне пыталась плакать.

Может и так, но чувствовала я себя гораздо лучше. Вслух ничего не ответила, лишь кивнула. Энги, прихрамывая, подошел к печи, подбросил дров и заново раздул огонь, а затем поставил сверху остывший котелок с похлебкой.

Я вздохнула, поправила на себе одежду и поднялась. Но тут же пошатнулась и оперлась о край стола — в голове нехорошо закружилось.

— Тебе надо поесть, — сказал Энги, скользнув по мне взглядом. — Два дня уже не ешь, себя изводишь. Если не станешь есть сама, привяжу тебя к стулу и буду кормить силой.

— Хорошо, — я не стала спорить, чувствуя, как от голода и вправду нешуточно сводит желудок. — Но сначала мне надо смазать твою ногу.