Живи! (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 16

— Такой же… как и… все, — говорила она, выгибаясь от наслаждения. — Совершенно такой же… Может… она любит что-то… особенное?

— Нет, госпожа.

— Тогда… не понимаю…

А потом гроза вошла в комнату, и ветер взвыл, а дождь разрыдался, ломясь в распахнувшееся окно.

Королева закрыла его, ворча что-то про нерадивых слуг — меня она к тому времени приковала к ножке кровати ("для забавы") и поленилась искать ключ от наручников.

А я смотрел на стоящую у двери госпожу, неподвижную, застывшую — почти статуя. Тени обволакивали её плащом — так что королева, обернувшись, даже не сразу её разглядела. А когда заметила, совершенно не удивилась.

— Хочешь присоединиться, милочка? Я нынче добрая, а вдвоём интересней, как думаешь?

Госпожа молчала, глядя не на неё — на меня.

— Ты была с ним одна? — смеясь, продолжала королева. К тому времени она успела выпить не один бокал вина — и это только со мной. Смех её звучал слишком громко, слишком открыто. — Ну право же, девочка, он — такая посредственность. Даже мой предыдущий зверёк, уж насколько неопытный, хотя бы горел энтузиазмом. Расскажи мне, чем он так тебя привлёк?

Госпожа смотрела — и не двигалась, когда королева притянула меня к себе за уши, заставляя целовать. И когда обернулась, пьяно смеясь — госпожа не шевелилась, только смотрела.

— Ну-ну, милая моя, ты так и собираешься стоять столбом? Ты ведь уже давно не ребёнок, давай я научу тебя, как делать мужу приятно, — королева зашлась смехом. — Знаешь, как быть дочерью провинциального барона и завоевать сердце самого императора? А я знаю. Ну а тебе откуда? Ты же у нас принцесса. И мать-то у тебя королева демонов, и отец — великий император людей. А теперь видишь, как легко втоптать тебя в грязь? — она повернулась и снова впилась в мои губы, окатив ядовитым запахом цветов и перегара. — Ты никто. Я продам тебя — как его, только дороже и через пять месяцев. Но я добрая мачеха, Лия. Я продам его твоему жениху, графу Таверди. Говорят, граф любит наложников-рей-на. Вот только почему-то они у него долго не живут. Как думаешь, пять месяцев-то он протянет? — королева потрепала меня по щеке и, нахмурившись, обернулась. — Почему ты молчишь?

Я задохнулся, когда она снова схватила меня за уши — просто так, ей нравилось.

— Ну хоть ты не молчи, — пробормотала королева, дёрнув меня ещё раз. — Здесь слишком тихо.

Я застонал от боли, разбив предгрозовую тишину. Госпожа вздрогнула от моего голоса и распахнула глаза ещё шире. Комната содрогнулась в очередном громовом раскате — и госпожа зажмурилась, крепко-крепко.

А потом закричала.

Это была грязная смерть. Небыстрая и немилосердная. Долго — всё время пока не затих гром, и не умер крик госпожи.

Потом госпожа снова смотрела и не шевелилась. Я не шевелился тоже — и то, что осталось от королевы глядело в потолок пустыми глазами рядом со мной. И продолжало улыбаться.

Наконец, госпожа тихо осела на пол — я дёрнулся к ней, но цепь, зазвенев, отбросила меня обратно на кровать.

Гроза медленно уходила, оставляя после себя странную тишину и пустоту.

— Я ненавижу тебя, — прошептала госпожа.

Я не знал, про кого она говорит: про меня или мёртвую королеву. Но в том, как она держала голову, как смотрела мимо меня, я видел её такой, как во сне. Ещё не повзрослевшей, но уже отмеченной судьбой.

Корона теперь наверняка была её, хотела этого госпожа или нет.

Утром небо затянуло тучами. Весь дворец и, наверное, вся столица застыли в мрачном ожидании. Ветер хлестал ледяной моросью, когда меня вели обратно в клетку для продажи, а распорядитель с помощником спорили, надо ли отправлять меня в поместье графа сейчас или стоит подождать решения госпожи. Наконец, решено было оставить меня ещё на ночь — отсутствие платёжного чека со стороны графа сыграло в этом весьма важную роль. Так что меня просто бросили в клетку и на том временно забыли.

Сквозь сон я слышал поднявшуюся суету, и колокола звонили не переставая. Кто-то из рабов, пробегая мимо с корзиной фруктов, бросил спешащему за ним поварёнку, что, дескать, хорошо синие флаги снять не успели — работы меньше, не надо заново вешать. Им — может быть, а вот страже пришлось искать старые мундиры с цветами почившего императора — покойная королева успела половину слуг и гвардейцев в том числе одеть в свои цвета — алый с зелёным.

Несколько магов, входящих в Совет, были убиты этой ночью, а также два герцога — рабы вовсю шептались об этом, спеша поздним вечером из кухни, мимо клеток, в барак. Фракции среди человеческой знати тасовались, как карты в любимой игре стражи, но всё это совершенно меня не касалось — я хорошо запомнил, как смотрела на меня госпожа этой ночью. Если она и вспомнит обо мне сейчас, то наверняка прикажет казнить. Человеческая девочка-ребёнок — ей было больно, я видел, чувствовал. А люди всегда мстят за свою боль. Вряд ли убьёт сама, но приказ о смерти — тем более для рей-на — никогда не считался среди людей убийством. Потрясающее лицемерие — у всего рода, в чём мы не раз убеждались ещё до этого позорного плена…

Когда луна высоко поднялась над зубчатыми башнями дворца, и ледяной ветер порвал тучи, я проснулся от звука шагов. Двое, люди — один нёс в руке фонарь. Свет скорее сгущал тени, чем разгонял их, но дорогу к клеткам распорядитель рабов, конечно, знал хорошо — свет нужен был для идущего рядом с ним человека, пахнущего очень знакомо. Шелест бархата по каменным плитам и поскрипывание кожаных сапог просто кричали, что он аристократ.

Я закрыл глаза и вдохнул поглубже. Странно, но мне хотелось почувствовать струйку дыма в какофонии человеческих запахов — наверное, просто по привычке.

Шарик света в руках распорядителя качнулся, высветил мою клетку и замер.

— Вот, господин. Как видите, в полном порядке, — голос распорядителя странно подрагивал, словно от волнения. Зачем ему волноваться во время обычной купли-продажи? — Прикажете открыть клетку?

Ответ я не расслышал, но запах совершенно точно был мне знаком. Цитрусы — ярко, кровь — тоже ярко. И очень-очень тоненько — дым. Я приоткрыл глаза — распорядитель как раз передал фонарь этому второму и, кланяясь так, будто перед ним был сам император, пятился, пока не исчез в тенях.

Человек поднял фонарь — высоко, осветив всю клетку и отогнав от меня клочья сумрака. Свет ударил в глаза — я зажмурился.

— Это ты — рей-на королевы?

Щурясь, я посмотрел на него. Лорд Леерд — а нотка дыма у него от госпожи. Он дотрагивался до неё — и отчего-то эта мысль показалась мне такой мерзкой, будто это не было в порядке вещей среди людей. Госпожа могла что угодно думать о своём якобы уродстве — когда её голову, пусть хоть трижды рогатую, увенчает корона, она станет желанной для многих интриганов, главы совета прежде всего. Я видел это раньше, и да, среди людей это (лицемерие?) нормально. Меня оно не должно заботить — и я прогнал эту мысль, сосредоточившись на огоньке свечи в фонаре лорда.

— Моя госпожа — принцесса, милорд.

— Королева, — поправил лорд, внимательно меня рассматривая. — А ты не очень-то почтителен.

Я оскалился в ответ — к чему почтительность, если не сейчас, так завтра меня всё равно убьют?

Человек изумлённо выгнул брови и весело усмехнулся. Качнул фонарём, возясь со связкой ключей.

— Выходи.

— Зачем?

— Может, его образумить, господин? — раздался из темноты голос распорядителя.

Леерд, улыбаясь, повернул голову на звук.

— Я же сказал тебе убираться. Пшёл вон отсюда.

— Д-да, господин, — дрогнул голос, и слишком отчётливые шаги застучали по каменным плитам. А запах остался. Я не сдержал улыбку — люди, даже взрослые, не слишком отличались любопытством от нашей молодёжи.

— С твоей госпожой часто случаются… припадки? — поинтересовался тем временем Леерд.

— Я не понимаю, о чём говорит господин, — монотонно отозвался я, издеваясь. Любопытство людей остаётся с их родом навсегда. У рей-на проходит после второго десятка, который я давно разменял. Меня совершенно не интересовало, убьёт он меня за эти слова сейчас — или ещё помучает. И что стало с госпожой — тоже. К чему — я слишком хорошо мог это представить.