Разведчики - Чехов Виктор Григорьевич - Страница 6

Лежала она в светлой уютной комнате. На этажерке в углу — цветущая примула. На тумбочке у кровати стояла настольная лампа с небольшим оранжевым абажуром, бутылка вина, открытая коробка печенья.

Когда Катя входила в палату, первое, что ей всегда бросалось в глаза, — это забинтованная Сашина голова. И каждый раз она вспоминала Шохина и тот вечер, когда его привезли в этот госпиталь. Она не могла забыть устремленный на нее, точно пронизывающий взгляд единственного глаза, полураскрытый рот с запекшейся на губах кровью…

Как только за Катей скрипнула дверь, Саша открыла глаза…

— Я пришла с радостью…

— Андрей?! — попыталась приподняться Саша.

— Да, он здесь, — стараясь успокоить ее, проговорила Катя.

— Зовите, его! Скорее!

Ожидание показалось Топпоеву слишком долгим. Он не понимал, о чем спрашивает его дежурный врач, несколько раз повторивший свои вопросы. Машинально надевал халат, поглядывая на лестницу.

— Недолго, пожалуйста… Она слаба… — крикнул вдогонку дежурный врач, когда Андрей бросился навстречу показавшейся на площадке Кате.

Перескакивая через несколько ступенек, Андрей не заметил, как споткнулся, ушиб колено, толкнул встречного санитара. Катя опередила его, она тоже очень волновалась…

— Вот здесь! — показала она на дверь и скрылась в противоположной комнате.

Оставшись один, Андрей перевел дыхание, провел рукой по волосам и шагнул в палату. Войдя, остановился у порога, не выпуская дверной ручки. Забинтованы голова, шея… Глаза те же, в них радость и боль.

— Андрей! — донеслось к нему.

Осторожно, на цыпочках, подошел, сел на краешек кровати, склонился к Саше головой. Слабым движением здоровой руки она провела по его волосам. Андрей осторожно взял эту бледную, слегка дрожащую руку и прижал к своей щеке.

— Андрей, — еще тише повторила Саша, — я ничего им не сказала…

— Я знаю…

Да, он знал это. А сейчас все, без слов, говорили ее глаза.

Ночью Синюхин почти не спал, еле дождался утра. Госпиталь показался ему тесной коробкой с наглухо заколоченной крышкой. День и ночь стояло в ушах: «Враг под Москвой! Москва в опасности!» Сейчас же после завтрака он отпросился на полчаса в город, на почту, а сам отправился на вокзал, за восемь километров, даже Шохину ничего не сказал. Может, на вокзале узнает что новое…

С хмурого неба сыпалась на землю снежная крупа. Ветер был холодный, а Синюхин шел, распахнув шинель. Шоссе круто поднималось в гору, но и на подъеме Синюхин не замедлил шаг. Он спешил. С горы, на которой остановился передохнуть, он как бы сквозь кисею увидел этот маленький городок, раскинувшийся на берегу Клязьмы. Черные голые деревья, невысокие постройки, пустынные улицы… Широкое шоссе врезается в город, прячется за деревьями. Базарная площадь отсюда кажется крошечной, сжатой белыми зданиями. Замерзшая река еле видна, она полузакрыта деревьями и складскими постройками. Синюхин поискал глазами госпиталь: вот там, где старинный собор, почти рядом на бугре, и госпиталь — большое красивое здание. Два месяца прожил здесь Синюхин.

На гору въехала машина, замедлила ход. Из кабины показалась голова шофера:

— Если на станцию — садись, подвезу.

Синюхин сел в кабину, угостил шофера табачком.

— Интерес меня взял — такой большой ты мне показался, — подвинулся на сиденьи шофер. — Гляди, почти всю кабину занял, — рассмеялся он. — Из госпиталя? Выписался?

— Не выписали еще, — нахмурился Синюхин. — Только все обещают. Еще комиссия будет, чтоб им пусто было!

— А чего же на станцию?

— Порасспрошу, как там, эшелонов-то много проходит… — И вздохнул: — Неважные дела на фронте.

— Дела поправляются, это ты, браток, не говори. Ростов взяли? Взяли. Генерала Клейста гоним!..

— А Москва?

— Москва, да… — Шофер сжал губы и прибавил скорость. — Серьезное положение под Москвой.

Молчали до самой станции.

У вокзала Синюхин распрощался с шофером и отправился на перрон. Он шел, зорко посматривая по сторонам, расталкивая спешивших к кипятильнику бойцов только что прибывшего эшелона. Одни ругали его, другие сторонились, весело разглядывая. А он шел, широкоплечий, на голову выше окружающих, с достоинством приветствуя встречных командиров.

— Дяденька, вы мою маму не видели? — маленькая девочка дернула за шинель и, подняв голову, посмотрела на Синюхина. В голосе ее был испуг и растерянность.

Синюхин наклонился и подхватил девочку на руки.

— Сейчас найдем твою мамку. Эй, мамки, которая из вас дочку потеряла? — басовито крикнул он.

Пробегавшие бойцы и железнодорожники с любопытством повернули головы.

— Эй, кто дите свое потерял? Отзывайтесь! — еще громче крикнул Синюхин.

Никто не отзывался.

— Где же твоя мамка была? — обратился Синюхин к тихо плачущей девочке.

— Там, — показала она на здание вокзала.

— Пойдем туда, — успокаивающе сказал Синюхин.

В здании вокзала народу было еще больше, чем на перроне. Вдоль стен, на скамейках, на узлах, на мешках сидели женщины с детьми.

— Ира! Ирочка! — донеслось к Синюхину.

Девочка встрепенулась, чуть не спрыгнула на пол.

— Мама!

Заплаканная женщина подбежала к Синюхину и, схватив девочку, сразу же принялась ее шлепать.

— Душу из меня вымотала! Весь вокзал я обегала! Уже в милицию заявила!

— Стойте, мамаша! — Синюхин придержал женщину за руку, но та отодвинулась, сердито сказала:

— За то, что нашел, — спасибо, а дальше уж мое дело, как ее учить. — И потащила девочку к своим узлам.

Внимание Синюхина привлекла огромная, во всю стену, карта. Около нее толпились бойцы. Синюхин пробрался туда. Две линии флажков — красных и черных — зигзагообразно пересекали карту. Черные — хищными щупальцами с двух сторон сжимали Москву.

Синюхин вслух перечитал названия городов и селений вокруг Москвы, занятых немцами. Он не был ни в одном из них, но как они были ему дороги, будто там родился. Ведь и родную Козинку топтали немцы!.. Уехала ли семья, или не успела эвакуироваться? Несколько раз он запрашивал — и все безрезультатно…

«Москва в опасности! — неожиданно раздался в репродукторе голос диктора. — Враг под Москвой…»

Синюхин вздрогнул, оглянулся — кругом напряженные, строгие лица.

— Ни в жизнь фашисты в Москву не войдут! — громко, убежденно сказал он и подошел поближе к репродуктору.

«За четвертое декабря, — продолжал диктор, — нашей авиацией уничтожено шестьдесят пять немецких танков, несколько бронемашин, триста восемьдесят автомашин с войсками и грузами, пятнадцать полевых и зенитных орудий, девять автоцистерн с горючим, сто сорок пять подвод с грузами и войсками, истреблено и рассеяно до двух полков вражеской пехоты и сто пятьдесят всадников…».

«Мало! — с досадой подумал Синюхин. — Надо бы их сто пятьдесят тысяч уничтожить!»

«…С большим успехом действуют в тылу фашистских войск партизаны Карелии, — услышал Синюхин и еще больше сосредоточился. — Партизанский отряд под командованием лесничего товарища 3. за последнюю пятидневку ноября истребил до семидесяти вражеских солдат. Отряд совершил нападение на лагерь фашистских резервистов…

Партизанский отряд товарища Д. успешно уничтожает автомашины с боеприпасами и живой силой противника. Партизаны минировали ряд участков дороги, по которой немецко-фашистские войска получали боеприпасы и продовольствие. Благодаря боевым действиям партизан, финские части в течение нескольких дней не получали снарядов, патронов и продовольствия…»

— Ого! Неплохи дела! — вслух подумал Синюхин и рассмеялся. — Ну, а под Москвой… — Он снова подошел к карте, даже зубы сжал при виде черных клещей, охватывающих столицу. Нет! Нельзя ему ехать сейчас на свою пограничную заставу. Надо к Москве проситься. Москву оборонять!

Теперь скорей в госпиталь, рассказать все Петру… Направился было к двери, но остановился. Что же это он? Даже не расспросил, откуда пришел этот эшелон, куда едет.