Мертвая зона (Повести) - Чехов Анатолий Викторович - Страница 53

— А за Машу спасибо, — неожиданно сказал Николай. — Теперь ей спокойнее будет. А то ведь извелась вся, думала, я по новой в лагерь загремел…

— Когда на переправу шли, хоть поговорили?

— Поговорили, спасибо вам…

— Да уж твоя Маша достойна самого лучшего парня, — в тон ему сказал Сергеев. — Такой дивчины, как Маша, я, например, в жизни не встречал… Ты-то что все в сторону уходишь, по делу говори.

— Глеб Андреевич! — взмолился Николай. — Дайте маленько подумать. Чего-нибудь да придумаем. А вы пока Борова выпускайте, пусть он меня найдет. Где-нибудь на узкой дорожке и цокнемся. Мимо Хряща он тоже не проскочит, первым делом к нему прибежит: Хрящ у «дяди Володи» — доверенное лицо… Экая прорва денег! — глядя на пачки сторублевых купюр, потерянно проронил Николай.

— Фальшивые, Коля, печатались в Германии. Правда, от наших ничем не отличишь. Только химический анализ бумаги да краски на подделку указывают. Номера купюр переписаны, деньги подлежат изъятию. Был тут у соседки по дому постоялец — шпион, он приволок.

— Да, по мне, хоть бы и фальшивые… Однако то, что они новые, приметно… Несколько штук не дадите?

— Ты что же, хочешь фальшивые в оборот пустить?

— Какой оборот, Глеб Андреевич? В Сталинграде сейчас за деньги горсть осколков не купишь, хотя их вон сколько на Мамаевом кургане насыпано!.. Надо мне одно дело проверить.

— Ну так скажи, какое дело?

— Что ж говорить, когда, может, и не получится? Еще две золотые монетки дайте.

— Что-то ты, парень, себе на уме. Мы вот операцию коллективно продумываем, а у тебя котелок без друзей, сам на сам варит.

— Так, Глеб Андреевич, вы про государственные дела соображаете! А мне про себя да про Машу соображать надо! Это, знаете, не только моя голова полетит…

— Тоже верно. Ладно, пиши расписку…

И Колька написал: «…я, Рындин Николай Иванович, красноармеец истребительного батальона 10-й дивизии НКВД, взял пятьсот рублей германской печатки и два золотых червонца для разоблачения фашистского врага».

— Написано все правильно, будем разоблачать, — прочитав расписку, сказал Сергеев. — Ставь подпись и число. Ну а в чем твоя задумка, не скажешь?

— Не обижайтесь, Глеб Андреевич, маленько попозже сами увидите… Хрящ уже старый, у него свои дела. Боров — молодой, у него — свои. Мне еще самому разобраться надо, кто кого пасет. Главное, чтобы они вместе сошлись…

— Только тут другое получается: со всеми этими делами придется повременить, — входя в кабинет Комова, сказал Бирюков. — Рындина срочно требуют обратно в штаб полка: нужен «язык». Пойдешь в разведку. У нас тоже намечается сверхсрочное дело…

Услышав, что ему предстоит снова идти за «языком», Николай не только не огорчился, а явно воспрянул духом, да и Сергеев понял его: значит, доверяют! Да и то сказать, идти к немцам за «языком» для Кольки куда веселее, чем в компании уголовников играть со смертью в прятки. Но ведь за «языком» при таких боях тоже — не к теще в гости! Второй раз может и не получиться!..

— Кстати, — обращаясь к Николаю, добавил Бирюков, — вот записка от капитана Мещерякова к начальнику штаба полка, ходатайствует, чтобы тебе всыпали нарядов на всю катушку «за неуважительное отношение к старшему командиру».

— Есть, передать, чтобы всыпали нарядов на всю катушку! — без радости, но и без огорчения ответил Николай.

Видно было, что после сегодняшнего выяснения многих неясностей и обдумывания всего того, что предстояло сделать, эти «наряды вне очереди» были ему как слону дробина, не досаднее комариного укуса.

— Разрешите идти?

— Разрешаю… Старайся не попадаться на глаза кому не надо, иди прямо в часть. О прибытии доложи самому начальнику штаба.

— Есть, отправляться прямо в часть, доложить начальнику штаба, — по-уставному ответил Николай.

Когда Рындин ушел, Бирюков сказал:

— Пойди-ка, Глеб Андреевич, погляди сам на этого Хряща и дождись меня у переправы: срочно вызвал Алексей Семенович Чуянов. Вернусь, зайду к тебе…

Задание идти в перевязочную на переправе порадовало Сергеева: была причина повидаться с Верой, сказать ей, что информация о Хряще пришлась очень даже кстати и вовремя. Возникла новая версия, которая неизвестно еще как будет разворачиваться. Задача в том и состоит, чтобы ее правильно развернуть…

Но почему капитан Мещеряков изменил свое решение? То не разрешал Маше и Николаю словом обмолвиться, а то отправил их вместе на опознание Хряща-Ященко? Что означают его слова: «Сделаем иначе»?

Выбравшись из штольни управления, Сергеев, где согнувшись, перебежками, где в полный рост, направился к перевязочной у переправы. Он уже привык к непрерывному грохоту близкого боя, пению осколков и свисту пуль, к разрывам мин и гранат неподалеку, да и на самой переправе, к внезапным налетам на Волгу, привык кожей чувствовать, когда следует пересидеть в развалинах, а когда можно переползти или даже перебежать открытое пространство. У него все меньше оставалось страха смерти и чувства обреченности, что вот-вот немцы одолеют, захватят и эту узкую полоску крутояра вдоль берега реки, сбросят защитников города в Волгу.

Но бои шли по-прежнему ожесточенные, хотя с паузами: то ли фриц выдыхался, то ли подтягивал и перегруппировывал свои силы. Однако оборона огромного фронта была еще в критическом состоянии… И все же… По тому невиданному масштабу передвижений дивизий, корпусов, армий в междуречье Волги и Дона, по удручающему количеству раненых, которых непрерывно надо было переправлять на левый берег Волги, можно было судить, какие огромные силы участвовали в грандиозном сражении и какие бои были еще впереди.

Сам фронт стабилизировался, в городе отдельные очаги обороны, такие, как Мамаев курган, Дом Павлова, некоторые другие, стали символом беспримерного мужества, неодолимой стойкости. Тем не менее каждое утро начиналось грохотом канонады, бомбежками, артналетами, взрывами гранат, неумолкающим треском пулеметных и автоматных очередей. При такой плотности огня, казалось, не было клочка земли, где бы смерть не собирала кровавый ясак с защитников Сталинграда. И все-таки немцы не смогли сбросить защитников города в Волгу. Разрушенный город жил, сражался, стоял насмерть.

Раненых на переправу поступало так много, что и новая перевязочная едва справлялась с подготовкой подлежащих эвакуации. Войдя в тамбур «приемный покой», обшитый досками, завешенный плащ-палатками от пыли, Сергеев присел у входа на табурет, осмотрелся и прислушался. Снаружи и сюда доносились треск автоматов, пулеметные очереди, разрывы снарядов.

У входа — связист с полевым телефонным аппаратом. Время от времени он дул в трубку, проверял, нет ли обрыва линии:

— «Заря», «Заря», я — «Восход». Как слышите?..

В приоткрытую дверь, сколоченную из толстых досок, видно было небо и часть реки с островом, но солнечный октябрьский день из-за дыма, висевшего над Сталинградом и Волгой, казался пасмурным, затянутым тучами.

Дверь из операционной открылась, и в тамбур вышла Вера, поддерживая, видимо, только что перевязанную женщину. Увидев Сергеева, она улыбнулась ему, Сергеев молча одобрительно ей кивнул, ответив на немой вопрос:

— Установлен контакт и полное взаимопонимание. Больше того, твоя ориентировка принята, Бирюков передал благодарность приказом по управлению. Если и впредь будешь так работать, вернем тебя экспертом в управление…

— Скорее бы, — вырвалось у Веры, и Сергеев понял: насколько трудно здесь сутками стоять у операционного стола и вместе с хирургами ежечасно, ежеминутно бороться за человеческую жизнь.

Из перевязочной высунулся врач.

— Вера Петровна… — начал было он, но, увидев Сергеева, умолк и замахал руками: — Ладно, ладно, пока обойдусь.

— Пришел посмотреть, что за новый «объект» у нас появился, — сказал Сергеев. — Мой крестник Рындин доложил, что у открытого тобой Ященко есть более душевное имя для посвященных — Хрящ.